Многоликое волшебство - Лебедев Дмитрий. Страница 2

Они вошли в комнату, и от хрупкого спокойствия Руффуса не осталось и следа. Отец лежал на своем ложе, огромный, каким он никогда не был при жизни, и смотрел на мир пустой окровавленной глазницей. Боль и гнев с новой силой поднялись в Руффусе и вытеснили все остальные чувства. Затем ему стало казаться, что это лежащее в парадных доспехах тело никак не может быть его отцом. Мерцание факелов лишь усиливало ощущение нереальности происходящего. Простояв еще несколько минут, но уже не глядя на отца, Руффус до боли сжал кулаки и, едва сдерживая слезы, быстрым шагом вышел из комнаты. Лишь входя в свои покои, он обратил внимание, что Валерий последовал за ним.

— Ваше высочество позволит мне войти? — спросил тот, низко опуская голову. Что-то уже изменилось, почувствовал Руффус, он почти никогда не обращался ко мне так, разве что в присутствии отца или на официальных приемах.

— Проходи, конечно. — Руффус встал лицом к окну и отстранено наблюдал за суетой во дворе. Похоже, ее ничем не остановить. Ни смерть, ни война, ни мор не властны над повседневностью. Стоит ей на секунду приостановить свой бег, — и жизнь остановится вместе с ней.

— Быть может, мои слова покажутся тебе неуместными, — еле слышно проговорил Валерий, усаживаясь в кресло, — но я хотел бы напомнить, что не стоит принижать чистоту скорби гневом и помыслами о возмездии.

— Но смерть отца не должна остаться безнаказанной для Строггов, — не поворачиваясь обронил принц.

— Кому мало этой утраты? Кому мало боли? Кому нужны новые смерти?

— Это все звучит как-то слишком абстрактно. Слова — и только.

— Слова способны как породить, так и предотвратить действия…

— К тому же ты зря пытаешься меня в чем-либо убеждать. — Руффус развернулся и, запрыгнув, присел на подоконник напротив чародея. — Решения в этом доме теперь принимаются моим братом, а его тебе вряд ли удастся переубедить.

— Поэтому-то я и обращаюсь к тебе.

— Зачем?

— Во-первых, меня беспокоят не только действия, но и помыслы. Чистота помыслов — награждается выше. А во-вторых, — при этом Валерий заговорщически прищурился, — сумма малых мнений иногда в состоянии перевесить одно большое. Мы все должны попробовать отговорить Серроуса от немедленной войны, которая будет и неподготовленной, то есть особенно катастрофичной именно для нашей стороны, и неправедной.

— Почему неправедной? Разве убийство моего отца это не оскорбление, не вызов?

— Смерть твоего отца, именно смерть, а не убийство, прежде всего огромная утрата…

— Ты говоришь «смерть», — Руффус начинал заводиться, — но на каком основании? Разве смерть от железа не называется убийством?

— Попробуй выслушать меня спокойно, и я постараюсь ответить на твои вопросы. Смерть от железа не всегда следует называть убийством, потому как тогда пришлось бы судить палача за то, что он обезглавил осужденного преступника… или же всех воинов, принимавших участие в сражении, потому как все они убивали друг друга. Твой отец был сражен не более, чем случайной стрелой.

— Но разве не будет нелепостью считать, — Руффус ощущал, что гнев начал его оставлять. Как всегда, чародею удавалось направить его чувства, — что они стреляли по нам без намерения попасть, а значит и убить?

— Они стреляли прежде всего потому, что у них не оставалось другого пути к отступлению под огнем эргосских арбалетчиков, которые, кстати, первыми его открыли по приказу короля Гендера, и то, что им удалось вообще кого-то убить не более, чем случайность. Ты ведь и сам понимаешь, насколько низка скорость у стрелы, долетевшей до гребня замковой стены. Такая стрела может убить разве что попав в голову, не защищенную шлемом. Они стреляли лишь для того, чтобы отпугнуть арбалетчиков с удобной для огня позиции и дать тем самым возможность отступить своим людям.

— Но разве не они же и заставили отца отдать такой приказ своими требованиями?

— Во-первых, не было никаких требований, что я готов подтвердить, как присутствовавший при этом. Была только просьба. А во-вторых, мы не знаем, к сожалению, была ли эта просьба направлена на ущемление наших интересов или нет, потому как вся наша скудная разведка давно работает лишь в направлении Хаббада, и мы не в состоянии ни подтвердить, ни опровергнуть их слова о готовящемся вторжении из Мондарка. Если эти слова — правда, то у кочевников нет лучшего пути в Хаббад, чем через Эргос, а тогда предложение Строггов — не вызов, а скорее жест доброй воли.

Руффус перестал рассматривать свои сапоги, спрыгнул с подоконника и поднял глаза на чародея. Тот, напротив, опустил взор и задумчиво теребил свою длинную бороду, как будто это было самым важным занятием на свете и ничего более достойного его высокого внимания в этом мире просто не существовало. Забавно, как он умел всегда направить мысли принца в нужную ему сторону. Спорить с ним — самый верный способ потерять уверенность в своих взглядах. Действительно, вне зависимости от наших порывов, начинать сейчас войну против Строггов было бы самым коротким и легким путем к самоубийству и окончательному прощанию с вековыми надеждами на возвращение хаббадского престола. Из этого вовсе не следовало, что подобные мысли надо забыть, но отложить их до более благоприятных обстоятельств было просто необходимо. Значит, на большом совете, который состоится через час с небольшим, надо будет дать отпор брату, явно настроенному на самоубийственные порывы к быстрому возмездию. И, более того, этот отпор должен быть убедительным, чтобы заставить Серроуса, которому необходимо срочно показать себя в новом качестве главы дома, по крайней мере, отложить свои планы. Кроме того, Валерий, может быть, и прав, считаясь с реальностью мондаркского нашествия, а тогда хаббадские солдаты невиновны и конфликт с ними только оголит Эргос перед врагом с юга. Все это время принц, не обращая на то внимания, расхаживал по комнате, периодически спотыкаясь о брошенные на пол латные перчатки. Споткнувшись в очередной раз и чуть не упав, он повернулся к Валерию.

— А если мы попробуем положиться на твое магическое искусство? — спросил Руффус скорее на всякий случай, чем всерьез рассчитывая на положительный ответ.

— Я уже много раз говорил тебе, мой мальчик, что я — всего лишь чародей, да и то не из лучших, а это значит, что мне подвластно только искусство иллюзий. Можно, конечно, придать немногочисленным отрядам Эргоса видимость неисчислимого воинства, и это даже может устрашить хаббадский гарнизон, если они неожиданно поверят, что у нас могут быть такие силы, но поможет ли это нам вернуть хаббадский трон или отомстить за твоего отца? Навряд ли. Скорее всего, тогда к нам направят более многочисленное войско, битвы с которым избежать не удастся, а в этом случае рухнет имеющая чисто психологическое воздействие грозная иллюзия, потому как видимость тысяч воинов не может сражаться как тысячи. Здесь вам нужна магия силы или, хотя бы, магия слова, сокрытая в древних заклинаниях, а они мне не подвластны.

— А как же твои талисманы?

— Ну, их не так уж и много и они имеют далекое от боевой магии действие. С помощью одного из них я мог бы, конечно, попробовать сбить хаббадские войска с пути, но лишь в том случае, если у них не будет своего достаточно искусного волшебника. И даже, если удастся сбить, то это лишь отсрочит их появление, потому что талисман, к сожалению, одноразового действия, а Эргос будет конечной целью такой экспедиции, и, следовательно, они вернутся…

Руффус с почти обычным недопониманием посмотрел в хитро улыбающиеся глаза Валерия. Сколько не пробуй, никогда не сможешь совершенно точно утверждать, что правильно понимаешь сказанное чародеем. Что он имеет ввиду, к каким действиям подталкивает? Каким мыслям улыбаются его глаза? Как он находит место улыбкам в такой день? Беседы с чародеем, как правило, оставляли принца с неясным ощущением недосказанности. Вопросов после ответов Валерия всегда становилось лишь больше, а слова, им произносимые, редко можно было понять буквально. Вечно в них было что-то несказанное, а зачастую и нечто противоположное сказанному. Самое печальное, что Руффус, при всей своей симпатии к чародею, при всей тяге к нему и доверию, не мог решить для себя главного: насколько ему можно доверять, насколько он предан бертийской династии? Похоже, что, будучи формально лояльным, он всегда преследовал какие-то свои цели, и насколько они совпадали с декларируемыми, надо было пытаться понять в каждом отдельном случае…