Проклятие - "BNL". Страница 32

Генриетта почти ахнула. Такого поворота сюжета она не ожидала.

- Бога можно убить? – удивилась она.

- Видимо, другие боги знают, как, - предположил Ле. – Понимаешь, в случае с Богиней то, что она женщина, все объясняет. Бога нельзя заколоть ножом или задушить во сне, а она догадалась его отравить. И это у нее вышло вполне успешно. Так что по логике вещей не нойэлинги враги Богини – они ничего ей не сделали. Это она перед ними виновата. Она им враг, а не наоборот.

- Бедные, - Генриетта покачала головой. – Неужели все это время они жили без бога? Тогда неудивительно, что люди так с ними обращаются…

- Тут есть один аспект, - проговорил Ле, несколько отрешенно глядя в костер. – Дело в том, что любой бог, исключая Богиню, существует ровно до тех пор, пока в него верят, не больше и не меньше. А недо-эльфы верят так, как люди, наверное, никогда не верили в Богиню. Их Бог не исчез. Он просто… вроде как ушел. Он не здесь, и он не в состоянии их хранить, но это не значит, что его больше нет. Все, что люди делают во имя, они делают в память, вот и все.

Генриетта прикрыла глаза.

- Как все сложно, - вздохнула она. – Сложно не для понимания. Понять это я могу. Но жить с этим наверняка нелегко.

Ее с детства учили верить в Богиню, просто потому, что все вокруг верили. Но между «верить» и «одобрять» лежит пропасть глубже, чем самое глубокое из глубоких ущелий в Драконьих горах. В такую кинешь камушек – и стука о дно придется дожидаться, наверное, неделю.

Ле кивнул.

- Есть такое, - признался он.

Он кое-что узнал, немного пообщавшись со своими сородичами из Энмора. Откровения были весьма интересными.

Бог. Их Бог и никогда полностью не его.

Не то чтобы у Бога не было имени – без него могла обходиться только Богиня, потому что путать ее было не с кем. Просто это имя невозможно было произнести при помощи несовершенных человеческих голосовых связок, или, может, оно потерялось и забылось задолго до того, как на свет появился кто-то из ныне живущих.

Но даже имя не так уж и важно.

Ле нравились заповеди Бога нойэлингов. Такие простые и, демон побери, понятные и однозначные. Не убий, если сможешь выжить и без этого. Не бери чужого, но если станут отбирать твое – защищай. Храни память, ибо ты уйдешь, а она останется. Видел когда-нибудь такую штуку, называется «совесть»? Так вот, восстанови в памяти ее смутный образ и по ней и живи.

И самое-самое главное – защищай любого из сородичей перед лицом людей. Он может трижды быть тебе врагом, но никого ты не должен ненавидеть больше, чем рабов Богини. Она убила твоего Бога, помни об этом.

Помни о том, что твой Бог мертв ради тебя, потому что если бы не он, власть Богини распространялась бы на весь мир.

Нойэлинги свято верили в свою защищенность. Их Бог с ними, пусть они и не видят. Именно благодаря этой упрямой, живучей вере они находились вне юрисдикции зеленоглазого божества…

… по крайней мере, до поры до времени.

Но даже это дорого, как ничто другое.

Иногда Ле ловил себя на том, что он всей душой желал бы никогда не видеть Суэльды, родиться в лесу, чтобы тоже иметь право молиться мертвому Богу, чтобы не сомневаться и всегда-всегда знать, что правильно, а что нет. Чтобы пальцами тыкали в весь его народ целиком, а не только в него одного, не принадлежащего ни к какому народу вовсе.

Костер прогорел, угли остыли. Вместо них тихонько засветилось небо. Где-то за Драконьими горами из-за края земли показался узкий краешек солнца. Еще добрый час ему понадобится, чтобы выглянуть из-за ломаной линии пиков, заменяющей Иларии горизонт.

Генриетта проснулась от назойливого жизнерадостного чириканья. Этих птичек она и сама с радостью убила бы.

Все вокруг было мокрым от росы или тумана – сейчас, на грани лета и осени, не разобрать. Она поднялась с земли, задумчиво отряхнула штаны и встретилась взглядом с лошадью Ле-Таира.

Демонски умный, надо отметить, был взгляд.

И все-таки, какие красивые бывают животные, с белой завистью подумалось Генриетте. Не то что ее личный транспорт – та чахлая какая-то и пегая, не чета этой, длинноногой, высокой, белой.

Ну и что, что ей чуть-чуть не хватает белизны для того, чтобы быть достойной принца. Ей это и незачем.

Генриетта часто встречала людей, которые старались стать особенными. Они наивно полагали, что отрощенные до неприличной длины волосы, мечи выше хозяев ростом, покрытые какими-нибудь непрактичными, но жутко эффектными узорами, лошади, дышащие огнем, и прочая соответствующая атрибутика им в этом поможет. Ха, как бы не так.

Но вот существо вроде Ле-Таира она встречала впервые.

Потому что он совершенно определенно даже не казался, а был особенным. Но вел себя так, словно с радостью променял бы эту свою особенность на поллитровую чашку чая холодным зимним вечером, вот только никто не соглашался на столь невыгодную сделку.

Помнится, когда она только-только впервые услышала о нем, не будучи знакома лично, то попыталась узнать у местных, чем же этот Ле-Таир так знаменит. Иные смотрели на нее как на сумасшедшую и избегали отвечать, другие говорили нечто маловразумительное, и лишь одна одинокая пожилая женщина, сияя от нескрываемой гордости, ответила:

- Он починил мне крышу, - и добавила скромно:

- А то совсем прохудилась, дождь лил прямо на пол…

Почему-то этот ее ответ накрепко впечатался в память Генриетты.

Сейчас Ле спал сидя, прислонившись спиной к дереву и скрестив руки на груди, и даже во сне его лицо не было до конца спокойным.

Генриетта невольно загляделась. Ах-х, этот шрам на его переносице…

Не то чтобы она испытывала к Ле какие-то чувства, кроме чувства благодарности за роль телохранителя. Нет-нет, отнюдь, никаких иных чувств.

Просто когда она смотрела на него, у нее словно что-то свербило между глаз, на обратной стороне переносицы. Словно какая-то мысль, которую она упустила, и вспомнить заново все никак не удается…

- С добрым утром, - подал голос Фемто.

Он сидел как раз напротив нее, по другую сторону черного кострища.

Небо, он вообще спит когда-нибудь?

Вчера утром, в таверне, она спускалась по лестнице со второго этажа, где спали все гости, а он с ногами сидел на подоконнике, обхватив руками колени, и прожигал пространство за оконным стеклом ленивым неподвижным взглядом. Зал был совсем пуст, даже сам трактирщик еще наслаждался заслуженным отдыхом в своей комнатушке около кухни, и, когда она прошла мимо окна, мальчишка молча проводил ее глазами. У нее от этого мурашки побежали по коже.

И что он имел в виду? Ведь не мог же он знать, что она делала пятью минутами раньше, никак не мог.

Да и ничем преступным она не занималась, если уж на то пошло.

Просто тихонько зашла в комнату Ле, сняла со спинки стула изуродованную рубашку, про себя посетовав, что на деле все мужчины одинаковы, и заштопала ее. А потом так же тихонько вернула на место, успешно поборов внезапное желание коснуться его, спящего, дотронуться хотя бы пальцем до чужого лица, до того места, где шрамы с шеи переползают на подбородок. Побоялась разбудить.

Какая же она все-таки глупая. Ведь это глупо, другим словом не назвать – нестерпимое, неведомо откуда появившееся желание подойти к Фемто, наклониться, поцеловать в щеку и попросить: «Пожалуйста, передай ему».

- С добрым, - поприветствовала она в ответ.

Подошла, присела на корточки рядом, по-хозяйски положила ладонь на лоб бывшего-а-может-и-до-сих-пор пациента.

- Что-нибудь болит? – осведомилась строго.

Он в ответ отрицательно качнул головой, мягко освобождаясь от ее руки, и улыбнулся. На этот раз не так очаровательно-слепяще, улыбнулся по-человечески, слабо и слегка устало.

Генриетта удовлетворенно кивнула, выпрямилась, уперев руки в бока.

- Вот и чудно, - промолвила она. – Хочется быть за вас спокойной. А то этот твой дружок-проповедник слишком уж самостоятелен…

- Он не проповедник, - серьезно возразил Фемто. – Проповедовать значит склонять. Он никого не убеждает. Каждый волен решать сам, что ему думать и во что верить. Я знаю, что ты вовсе не это имела в виду, просто… слова – это такие вещи, что нужно всегда оглядываться.