Проклятие - "BNL". Страница 8

Сорок стройных, мощных беломраморных колонн поддерживали невероятную тяжесть свода, выполненного целиком из того же благородного материала, и казалось, что ослепительная белизна, с которой не по силам было бы конкурировать и снегу на вершинах Драконьих гор, не знающая грязи, не отражает свет солнца, но светится сама. Храм нестерпимо белел даже в непроглядной темноте. Поговаривали, что его видели даже слепые.

Вот только души во всем этом теперь не было. Суэльда была пуста изнутри, Ле ясно это видел. Что-то исчезло из нее, но что, он не мог назвать…

Женщина остановила телегу, и Фемто торопливо спрыгнул наземь. Он на ходу поклонился незнакомке, оказавшей ему неоценимую помощь, и быстро пошел дальше. Ле видел, что он идет, запрокинув голову, так, что едва не сваливался капюшон. Суэльда притягивала все взгляды до единого. Не любоваться ей было в прямом смысле этого слова невозможно.

Солнце, постепенно наливаясь огненным закатным багрянцем, лениво ползло к горизонту. Время в запасе еще оставалось, а цель была так близка, что сердце Ле раньше времени радостно забилось.

- Не расслабляйся, - предупредила Богиня.

- Это тебе расслабляться не стоит, - весело отозвался Ле. – Что, не думала, что можешь проиграть?

- Хода с телегой я не ожидала, - призналась Богиня.

- Ты сама сказала, что без лошади он должен только уйти.

Подкова звякнула обо что-то, лежащее на земле. Посмотрев вниз, Ле увидел каменную плитку, такую одинокую на грунтовой дороге. Одну, потом еще одну и еще две. Поначалу разрозненные, они вскоре начали складываться в ровные ряды, потом исчезли зазоры между ними. Справа и слева вытянулись ряды потушенных на день уличных фонарей.

Становилось тесно. Втиснутая в берега обочин, толпа обрела густоту и плотность. Ле осторожно пробрался к обочине, спешился и привязал поводья к коновязи. Такие редко устраивают за границей городов, но любому, кто хоть что-то знал о Суэльде, было известно, что верхом туда лучше не соваться – это чревато сломанными ногами доброй лошади и руганью каждого встречного. Слишком узкие улочки, слишком крутые подъемы, да и вообще, почему бы пешочком не походить? Оно и для здоровья полезнее будет.

Ле изо всех сил старался не потерять Фемто из виду по пути к высоким двустворчатым воротам, окованным полосами черненого железа. Это были надежнейшие ворота из мореного дуба, едва не в ладонь толщиной, с десятком разных замков и засовов, сломать которые смогло бы только прицельное попадание молнии – да и то скорее не сломать, а расплавить. Но в данный момент створки были гостеприимно распахнуты. Однако сторожили их двое стражей с пиками.

Что это, очередное нововведение? В столице сроду ничего такого не водилось. Когда это приходилось следить за тем, кто входит в город? Раньше, в старые добрые времена, войти волен был каждый. А если он начинал бедокурить, Богиня его карала. Вот и все.

Впрочем, наблюдение показало, что основной поток проникает за стену беспрепятственно. Работа стражников заключалась в том, чтобы лениво прочесывать толпу взглядом, а тех, кто по какой-то причине покажется им подозрительным, останавливать путем хватания за рукав и не слишком-то вежливо задавать пару обычных для такого случая вопросов вроде «Кто такой? Куда идешь? Что там забыл? Закурить есть?». Причем, пока один какой-нибудь бедолага отвлекал внимание стража своими ответами, десяток других, не менее подозрительных личностей пользовался этим и проходил поскорее.

Песчаный плащ Фемто мелькнул в толпе у самых ворот и благополучно скрылся за ними. Никто его не остановил. Ле тоже повезло пройти без проблем – он на всякий случай прикрыл волосами выдающие его острые уши и после года расставания шагнул на землю родины.

Вот только сейчас она уже таковой не являлась. Он не испытал никакого замирания сердца, ничего, не шевельнулся даже крошечный червячок ностальгии в его сознании. Это была не его Суэльда. Его Суэльда умерла. То, что жило и дышало тут сейчас, было чужеродным и фальшивым.

Потому-то Ле абсолютно равнодушно мерил шагами до боли знакомую улицу, забирающую вверх. Этот булыжник – небо, он помнил его с детства, он по нему бегал, он разбивал о него колени, а в дождливые дни смотрел из окна, подперев руками голову, как потоки мутной воды горной рекой стремятся вниз. Кстати, вот и это окно – стекло разбито, поломана рама, а внутри – закопченные стены и ничего больше…

Он миновал свой бывший дом, даже не оглянувшись, не испытав соблазна перескочить через низенький покосившийся заборчик и заглянуть в зловеще чернеющий дверной проем, где сама дверь болтается на одной петле.

Было безлюдно и тихо, как в могиле. Городские звуки доносились досюда будто издали. Какая-то кошка смерила Ле презрительным взглядом и шмыгнула в лаз под разваливающейся изгородью.

Что было, то прошло. Видит небо, сейчас у него есть дела куда более насущные. Чем ворошить прошлое, разумнее постараться, сколь это возможно, спасти настоящее. А если получится, то еще и устроить так, чтобы за ним последовало будущее.

- Рассуждаешь мудро для своего возраста, - одобрила Богиня, любопытно шныряющая от дома к дому. – Гляди, вся улица будто вымерла. Почему, интересно, никто не пытается снова тут поселиться? Жаль, очень жаль… Кстати, давно хотела сказать, твой отец выращивал прекрасные розы.

- Какое-то время, - поправил ее Ле. – Когда он заболел, все про них забыли, и они одичали и разрослись. Цветов не было, одни колючки… То, что потом вытоптали мятежники, совсем не жаль.

- Ой ли? – усмехнулась Богиня, и Ле отвернулся, чтобы она не поняла, что у него тугой горячий комок подкатил к горлу.

Суэльда быстро залечивала раны.

Их улица была непонятным исключением. В основном на месте сгоревших построек и кварталов в момент возвели новые, до сих пор пахнущие свежими, только что оструганными досками. И про сам переворот как будто никто и не вспоминал. Жизнь текла своим чередом, размеренно и неторопливо. Все казалось мирным и привычным – только казалось.

На крошечной вытянутой площади тремя зданиями выше дома Ле, как и раньше, торговали фруктами и зеленью. Под вечер, покончив с иной домашней работой, хозяйки брали плетеные корзины и отправлялись закупать припасы на завтра. Женщины и девушки важно переходили от прилавка к прилавку, со знанием дела ощупывая помидоры и проверяя яблоки на крепость, то и дело перекидываясь словечком со случайно встреченной соседкой или знакомой торговкой. К тому же здесь никто не мог лишить их удовольствия поторговаться.

- Да ведь этот лук лежалый у вас, - то и дело слышалось откуда-нибудь. – Да ему красная цена…

- Неужели это последние? – огорчался другой голос с противоположной стороны. – Может, найдете еще хотя бы полдесятка?

Ле заслушался щебетом прекрасных дам, таким умиротворяющим и домашним, и вдруг заметил Фемто. Тот вышел было из бокового переулка, но, поколебавшись секунду, повернул назад.

Толпа, осенило Ле, слишком много народу! Если он попробует пересечь площадь, то непременно заденет кого-нибудь, нечаянно толкнет или еще как-нибудь коснется. Он не желает передавать свое проклятие кому бы то ни было еще. Интересно, что он предпринимал в связи с этим, пробираясь к воротам, где не задеть никого было невозможно?

Наверное, надеялся, что плащ защитит ни в чем не повинных незнакомцев. Ткань иногда спасает, пусть крайне редко.

Вдруг Ле посетила незваная страшная мысль. Ведь если в толпу, где собрались сотни человек, попадет всего один проклятый, это будет катастрофой. От него проклятие, пусть без злого умысла, передастся десятку человек, и еще десятку – от каждого из них, и не подозревающих, что прокляты…

И ведь именно так зачастую и происходит – зараженный, который еще не обнаружил страшной метки, обнимает друзей, жмет руки знакомым, целует детей. И получается, что в любой момент времени никто не застрахован от того, чтобы стать агнцем на заклание на алтаре Богини.

Впрочем, это давно уже вошло в порядок вещей. Ведь невозможно навеки заточить себя в доме и никогда ни к кому не прикасаться. Поэтому в Суэльде к такому положению дел относились весьма философски. Ведь чему быть, того не миновать, и, в конце концов, все там будем, верно? К тому же, если Богиня захочет именно тебя, ничто ей не помешает. Она как Смерть – не считается ни с замками, ни со стенами, ни с желанием клиента. Или, как опять же в случае Смерти, чаще всего с его горячим нежеланием.