Сильнейшие - Дильдина Светлана. Страница 15

— Спит. — Несколько удивленно проговорил дед, и Къятта отметил это удивление. — И приятное видит во сне. А должен был умереть.

— Ты слишком давно не держал его подле себя, — сдерживаемый смех задрожал в голосе юноши. — Я знаю о нем куда больше. Поверь, таньи, он только сильнее стал сегодня. Он не умрет.

Мальчишка, лежащий на черно-белом полосатом покрывале, улыбнулся во сне, перевернулся на спину, раскинув руки. Пальцы его дернулись, словно ребенок пытался выпустить когти.

— Охотится, — фыркнул Къятта. Дед позволил старшему внуку ощутить свое недовольство.

— Не заставляй напоминать — это не ручная белка. Оборотни, кана…Великая редкость. Родилось двое в одно время — хоть Шиталь ему в матери годится, все же их двое. И еще огонь его… пламя Тииу. А ведь еще так юн…

Къятта протянул руку к ребенку, взъерошил его короткие волосы. Тот досадливо отмахнулся, не просыпаясь.

— Еще бы соображал, когда перекидывается. Его черный энихи — просто бешеный зверь. И когда сменит облик, сам не знает, по-моему. — Къятта отошел от кровати. — Но не хочу применять Силу, чтобы его останавливать.

— Это правильно. Мальчик очень обидчив. Он может и не простить. Ему восемь. Пора обучать его…иному. Пусть учится на слабых. Если он не будет избавляться от накопленного огня, всем нам плохо придется. — Непонятно было, всерьез ли говорит дедушка. А вот это уже точно всерьез: — Он — наше сокровище…Его надо беречь. А не вынуждать причинять вред себе и нам всем. И будь осторожен с ним.

— С ним?! Да это ему стоит быть осторожным…Он, хоть и малыш, способен случайно снести мне голову.

— Вот и превосходно. Не то, что он способен оставить тебя без головы, — Ахатта не скрыл улыбку.

Къятта в упор взглянул на деда.

— Значит, он — наше оружие? Если сам себя не убьет. С его помощью мы сможем прижать северян.

— Он еще ребенок, — слегка укоризненно откликнулся дед. — Ему нужна любовь…

Ночью налетела гроза. Черно-фиолетовое небо, прорезанное разветвленными вспышками, нависало низко — хотело обрушиться, и казалось, что от него откалываются куски и с грохотом падают.

Не один Сильнейший с восхищением ловил запахи, полные влаги, и звуки грозы.

Къятта на террасе дома вскинул руки, принимая отблески молний и редкие капли. Порывы дикого ветра ударяли полуобнаженное тело, трепали незаплетенные волосы.

Юноша смеялся, пытаясь выпить этот ветер и эту грозу, дающие силу.

Вокруг была единственная красота, которую он понимал и желал каждым биением сердца.

…Гроза только приближалась к Астале, а город и окрестности уже притихли, словно пытаясь вжаться в землю, затеряться в траве — стать незаметными. Люди — кроме Сильнейших — боялись громкого голоса стихий. И являлась во снах, жила еще память о том, как гибли древние города под дождем огня и вспышками молний.

Полулежа на плетеной кушетке, другой юноша бросал миниатюрные дротики в нарисованного на деревянном щитке татхе. Медведь или волк — слишком обычно, а поохотиться на давно никем не виданного зверя казалось заманчивым. Мастер, рисовавший клыкастого хищника, и сам не был уверен, что изобразил татхе во всех подробностях.

Перевитые золотой тесьмой волосы юноши падали на спину, волнистые, сбрызнутые ароматным настоем. Беспечно вертел в пальцах очередной дротик перед тем, как отправить его точно в намеченное место. Ленивая нега в облике; но изящно вырезанные ноздри вздрагивали, чуя запах идущей грозы.

Пресытившись забавой — настоящий татхе был бы уже убит много раз — юноша поднялся, двигаясь легко и немного нарочито, как танцовщица. Открыл небольшой футляр, вытряхнул на ладонь сверкнувшую безделушку — стрекозу длиной в указательный палец. Подарок — стрекоза как живая, лучше живой, а на волосах Иммы будет смотреться еще нарядней.

Имма погружена в себя, но даже ее можно заставить рассмеяться; и подарок способен заставить ее щеки вспыхнуть темным румянцем.

Пожалуй, Ийа любил эту некрасивую девушку, подругу детства и дальнюю родственницу. Любил за непредсказуемость, за рвение, с которым она предавалась попыткам познать себя и окружающий мир. Порой сам бродил с ней по бедным кварталам, помогая выискивать бедняков с каплей Тииу в крови. Сам создавал для нее пауков и стрекоз из золотых нитей и тончайших листиков золота — твари живыми казались, вот-вот и взлетят, а то и укусят.

Любил, но не так, как тех, с кем желают разделить ложе. Имма была единственной, кому можно было доверять безраздельно. Она не умела выдавать тайны — слишком мало занимали ее чужие жизни. Смуглые пальцы находились в беспрестанном движении — словно на флейте играли, словно паук плел паутину. Искала частички неведомого, что могла — тянула к себе, что не могла — отмечала и шла за этим неведомым и в день, и в ночь, и в грозу, и в бешеный пыльный ветер.

Полюбовавшись стрекозой, вновь заключил ее в футляр из коры. Мастера-ювелиры Асталы были хороши, но Ийа из Рода Арайа не уступал им.

— Меня не жди! — улыбнулся он матери, скользнув мимо лентой танцовщицы. На всякий случай предупредил — властная женщина вряд ли вспомнит о сыне, разве что не увидит его дней пять. Но от матери зависит многое… правда, не самое важное. И — просто и приятно быть с людьми вежливым, особенно с низшими. Так забавно.

Дома членов одного Рода — в одном квартале, хоть и не рядом; других Сильнейших — в разных частях Асталы: не стоит мешать друг другу. Ийа мог бы взять грис, но предпочитал передвигаться пешком, особенно перед грозой — как следует надышаться ее влажным мятным запахом. К тому же до дома Инау было не так далеко.

— Хатлахена зовет тебя.

— Твой дядя? Хорошо! — Имма не заставила себя ждать. Слетела по ступеням террасы: — Ночью будет гроза!

— Она уже поет…

Едва уловимый рокот плыл над землей, пригибая траву.

Имма обрадовалась стрекозе, тут же закрепила ее в высокой прическе. Пришли, держась за руки, словно дети.

На веранде расположились, ожидая грозу, желанную гостью. Далекие вспышки молний предвещали — несладко придется Астале. Может, гроза пожелает забрать чью-то жизнь. Мало ли — убьет прикосновением или обрушит на голову человека сломанное дерево. Гроза сильна и красива, она имеет на это право. Черными были края неба, а сполохи далекие не касались лиц.

Ийа — мягкий, почти мечтательный взгляд темно-ореховых глаз; точеный, с еле заметной горбинкой нос, красивый очерк рта — но тонкие губы изогнуты презрительно.

Имма устроилась поуютней в плетеном кресле, что-то мурлычет себе под нос, сплетая и расплетая пальцы. Хатлахена, массивный, ширококостный — среди жителей Асталы он выделялся. Только Утэнна, который сгинул давным-давно, да некоторые рабочие из поселений так походили на тяжелое каменное изваяние. Двое родичей — братьев Хатлахены, слабее его — вот и все почти, кто собрался.

Кроме них на веранде сидела Тайиаль — избранная подруга Хатлахены Арайа, вышедшая из рода Инау. Она была куда привлекательней Иммы, но семейное сходство прослеживалось — высоко поднятые маленькие уши, короткие изломанные брови… Ветер трепал бледно-голубое полотно ее юбки, раскачивал серебряные цепочки серег, падающих на плечи Тайиаль, и серебро мелодично позвякивало. Хатлахена протянул руку и накрыл смуглые пальцы подруги широкой ладонью — за семь весен красота этой женщины еще не перестала волновать, Тайиаль была его тенью, его зеркалом. Ийа порой завидовал дяде — найти такую спутницу казалось делом тяжелым.

Не девчонка с бедных улиц, не танцовщица Тииу, что умирают по десять в год во время танца от темного пламени, а женщина красивая, умная, молчаливая и преданная до безумия. Пусть даже слабого рода… неважно, не обязательно принимать ее детей как своих. Но Ийа еще совсем молод… конечно, такая найдется.

Араханна, глава Рода, не пожелал придти.

— Сегодня вы слишком многое натворили, — без обиняков сказал дядя, так, как мог бы распекать сопливого мальчишку. Краска выступила на лице юноши, он едва не вскочил — но собственный гнев был сладостным питьем; погас, стоило Ийа сделать глоток.