Ледовая сага - Болтон Джей. Страница 7

— Подумаешь! — Конан сплюнул в воду и посмотрел на небо, по которому ползли угрюмого вида грозовые тучи. — Меня больше волнует, что скоро будет дождь. И холодает к тому же.

— Мы зашли очень далеко на север, — ответил Дуна. — Не удивительно, что здесь так холодно. Тут мало кто бывал из моих земляков.

— Но люди-то здесь живут?

Дуна неопределенно пожал плечами.

— Мне кажется, что люди живут везде. Но кто живет здесь, не знаю. Легенды говорят, что в этих местах жил народ Руг, от него ничего не осталось. Правда, тапийцы считают себя потомками этого легендарного племени, только Игг знает в каком колене.

Дуна долго смотрел на черное зеркало воды, потом поднял голову и встретился взглядом с киммерийцем.

— Скажи, Конан… — он замялся, затем выпалил единым духом. — Скажи, только честно — я не являюсь для тебя обузой?

Не ожидавший такого вопроса, Конан ответил не сразу, но вполне искренне:

— Не дури, парень. — И про себя подумал: да что же это с ним происходит, в конце концов?..

Дуна, если честно, был уже не тот, что в начале пути. Могучий киммериец, словно лось, шел вперед, не обращая внимания ни на погоду, ни на тернистую дорогу, а юношеский пыл Дуны почти иссяк. Он начал сдавать после сражения с великаном, но ни разу не позволил себе даже намека на хныканье. Конан не раз подмечал обильный пот на осунувшемся лице товарища и прерывистое дыхание даже на не слишком трудных подъемах. Невольно он замедлял шаг, позволяя юноше не отставать от него.

— У меня после того карьера будто что-то внутри оборвалось, — взвешивая каждое слово, сказал Дуна. — Ничего мне не хочется. Ноги с трудом заставляю себя переставлять. Прежде чем птицу подстрелить, сто раз подумаю.

— Однако не промахиваешься, — возразил ему Конан. — Надо бы денек отдохнуть, отоспаться. Потерпи до вечера, — решительно заявил он.

— Нам спешить надо, — тихо ответил юноша, не глядя на варвара. — Я чувствую. Здесь даже воздух уже не тот.

— Как это, не тот?

— Что-то изменилось… Словно тень наползает с севера, какое-то зло.

Конан молчал и пристально глядел на своего спутника. Обычно остро чувствующий опасность, варвар на этот раз не ощущал ничего. Все как обычно — небо, лес, озеро… Даже ветра не слышно.

И вдруг тишина раскололась, разбилась вдребезги от громового звериного раската. Рев ударился о скалу и рассыпался глумливым эхом на сотню прыгающих от камня к камню звуков.

И вновь все стихло. Конан уже сжимал меч в руке и напряженно всматривался в зеленую стену молодого березняка у подножия невысокого гранитного утеса, острым углом вдававшегося в озеро. Киммерийцу показалось, что рев исходил именно оттуда.

— Сейчас посмотрим, кто это там горло дерет, — процедил Конан и легким охотничьим шагом направился к утесу.

Миг тишины — и пронзительный крик Дуны хлестнул Конана, как бичом.

— Медведь!

Киммериец резко развернулся. От увиденного у него перехватило дыхание.

Эхо сыграло с ним злую шутку. Утес отразил рычание огромного бурого гиганта, и Конан, до сих пор не имеющий причин не доверять своему слуху, обманулся. Будучи в полной уверенности, что враг засел в березняке, он и подумать не мог, что хозяин леса идет к ним с другой стороны — совсем не прячась и предупреждая их грозным ревом о своих намерениях. Какой-то неправильный медведь, необычный.

Мысль об этом только мелькнула у него в голове и тут же исчезла. Бурая громада уже нависала над съежившимся Дуной, пальцы которого нервно нащупывали рукоять меча.

Времени почти не оставалось. Конан рванулся на помощь, и тут ему опять не повезло — нога запнулась о корень, и киммериец упал. Меч вылетел из руки. Вскочив на ноги, Конан не стал его поднимать, понял, что не успеет. Мышцы варвара сжались в тугой комок, и киммериец мощным прыжком бросил свое тело вперед.

Он успел. Дуна отлетел от его толчка и с громким плеском исчез в водах озера, а в смертельные объятия медведя вместо щуплого юноши угодил гигант-варвар, с перевитыми, огромными и твердыми, как гранит, мускулами.

Лапы медведя опустились на плечи человека, длинные когти рванули туранскую кожаную безрукавку. Конан покачнулся, но устоял; сам зарычав, как медведь, он обеими руками вцепился в мохнатую шею зверя.

Вынырнувший на поверхность озера Дуна с ужасом уставился на застывших в напряжении борцов. Юноша подплыл к берегу и, весь дрожа от холода и страха, замер на берегу, не зная как помочь киммерийцу.

Медведь снова зарычал, но на этот раз тяжело, с натугой.

Его налитые кровью маленькие глазки заметались, словно он искал кого-то, кто бы пришел ему на помощь. Конан, стиснув зубы, усилил нажим, и голова зверя помимо его воли пошла влево и вверх, будто медведь хотел посмотреть, что у него за спиной.

Сухой треск, будто ветка под ногой хрустнула, заставил Дуну вздрогнуть. Обмякшая туша осела бесформенной грудой у ног киммерийца. Конан бессильно уронил руки. Он тяжело дышал, лицо блестело от пота. Дуна бросился к другу.

— Не сильно я тебя? — еле ворочая языком, спросил киммериец.

— Н-нет, — пролепетал Дуна. — А… а ты?

— Живой, — усмехнулся Конан. Посмотрел на тушу медведя, покачал головой. — Да, это труднее, чем свернуть шею дикому быку.

— Ты не ранен?

— Нет. Но клянусь Кромом, сейчас бы я с удовольствием выпил чего-нибудь покрепче озерной воды.

Через два дня путники стали замечать, что лес изменился. Ставшие привычными высоченные сосны и могучие ели почти исчезли, уступив место низкорослым березкам. Чаще приходилось пересекать открытые, поросшие мхом пространства, половина из которых мало чем отличалась от болот.

Здесь, далеко на севере, уже чувствовалось дыхание осени. На березах желтела листва, а по ночам вода покрывалась тонкой корочкой льда. Но днем солнце еще могло отогреть эту стылую землю, и при ходьбе становилось невыносимо жарко.

Край был совершенно дикий, нехоженый. Огромные стаи птиц — гусей, уток журавлей — совсем не боялись людей, так что без обеда путники не сидели.

У лосей начинался гон, волки собирались а стаи, и по ночам была слышна их заунывная песня. Зайцы выпрыгивали прямо из-под ног. Лисы, спешащие по своим делам, не обращали на двух приятелей никакого внимания. Несколько раз друзья сталкивались с медведями, но расходились миром, уступал друг другу дорогу. Жизнь била ключом. Такого изобилия непуганого зверья Конан не видел нигде.

И вдруг, как отрезало. Конан и Дуна словно пересекли невидимую границу, за которую не было хода ничему живому. Лишь изредка со страшным шумом взлетит испуганный глухарь, да в каком-нибудь ручье плеснет хвостом уходящая на глубину выдра. Один раз вдалеке Конан заметил огромную рыже-бурую тушу мамонта, почти незаметную среди желтой листвы.

Киммериец удивился, увидев такое чудо, но как-то мельком, отстранение, встревоженный неожиданным исчезновением прочих животных. Так что сворачивать с пути, чтобы вблизи полюбоваться этим осколком минувших эпох, не стал.

Своей тревогой киммериец поделился с Дуной.

— А что тут думать? — пожал тот плечами. — Понятно, что сюда захаживают Дети Младших Богов. Звери боятся. Дивы хотя и носят звериную личину, но животные все равно чувствуют в них чужаков.

А еще через пару дней они шли уже по совсем мертвой местности.

Казалось, только они вдвоем, да Терес, летящий над их головами — единственные живые существа в этих местах. Даже деревья, даже мох под ногами казались мертвыми: на ощупь будто вырезанными из холодного железа, или нарисованными на серо-зеленом призрачном холсте каким-то бездарным живописцем. Ночью теперь всегда оставляли часового — в помощь Тересу, который из нахальной и упрямой птицы вдруг превратился в ласкового и преданного друга. На стоянках он ни на шаг не отходил от Дуны, пытался фамильярничать и с Конаном, но киммериец на заискивания не реагировал, а заваливаясь однажды спать, чуть было не придавил ластившегося к нему ворона, после чего долго ругался на помятого Тереса, который нахохлившись сидел на плече у Дуны и даже не пытался возражать.