Пророчество Предславы - Фомичев Сергей. Страница 43

— Молитвами?

— Не только… — впервые за всё это время игумен улыбнулся Соколу.

— Я всегда подозревал, что в церкви те же колдуны служат, — буркнул чародей. — Только в другие одежды рядятся.

— Наша сила от божьей премудрости, а не от бесовских козней…

— Помощь какая нужна тебе, Дионисий? — прекратил их перепалку Константин.

— Как тебе сказать, князь… — промолвил Дионисий, покосившись на Сокола. — Хорошо если бы кто-то из твоей семьи с подвижниками пошёл. Хотя бы на первое время. Как знамя, что ли…

Чародей насторожился. В словах настоятеля ему почудился подвох. И он не ошибся. Князь подумал, прикидывая и так и эдак, и предложил:

— Борис тебе подойдёт? Давно пора его к делу поставить. Взрослым уж стал. Да и о Суздале он первым заговорил.

Константин повернулся к сыну и спросил:

— Ты как, согласен?

Борис с готовностью кивнул, а Сокол нахмурился. Эта затея ему не понравилась. В походе княжича с монахами он не видел никакой пользы для дела. Скорее всего, Дионисий задумал эту хитрость с тем, чтобы вывести Бориса из-под влияния поганого колдуна, а Константин простодушно купился…

Обговорив подробно, кому и что надлежит делать, князья и бояре вернулись к пиршеству. И вот уж теперь хмельного на столах пребывало в достатке, если не сказать в изобилии.

Дионисий на пьянку не остался. Покинув кремль, он направился в обитель, которая уже мало напоминали прежнюю пустынь. Шумный город приблизился к Печёрам вплотную, а сам монастырь разросся до огромных размеров. Изрытый пещерами склон оброс срубами, опоясался высокой стеной. Хозяйство разрасталось. Всё больше людей находило здесь духовный покой.

Когда-то он, молодой инок Киевских Печёр, отважился на дальнее странствие. Он прошёл через русские земли от края до края, и остановился здесь — в последнем городе восточных пределов страны.

Странствия не прошли даром. Дионисий много увидел и многое понял. И прежде всего понял, что находиться в затворничестве от мира, в то время когда земля полна страданий и мук, не лучший подвиг. Он включился в борьбу, приняв участие во всех делах суздальских князей.

Прошло больше двадцати лет. Из простого отшельника, вырывшего, подобно святому Антонию, на этом месте первую пещеру, Дионисий превратился в одно из высших лиц духовенства, превосходя влиянием на княжеский двор даже суздальского епископа. Если бы гордыня не считалась смертным грехом, он мог бы вполне гордиться собой — дело которому он посвятил жизнь, набирало ход. Не без его совета Константин перенёс столицу в Нижний Новгород, не без его помощи князь ладил теперь небывалый союз с соседями.

Дионисий полюбил новую родину и возненавидел её врагов. Его проповеди отличались воинственностью и нетерпимостью. В этом он превосходил самого Константина Васильевича, который хотя бы соотносил желания с политическими соображениями. Дионисий же, не желая мириться с агарянским владычеством, готов был бросить на чашу весов печёрские сокровища и кое-что ещё. Но осторожный князь медлил, выжидая удобного случая, и все приготовления игумена оставались пока невостребованными.

Пришествие Мстителя могло обернуть дело прахом, чего Дионисий допустить не мог, просто не имел права. Короткий разговор с Соколом, в котором тот упомянул Калику, подтолкнул священника к действию. Потому, вернувшись в обитель, он сразу направился в Старую Пещеру.

Низкий земляной свод подпирало матёрое, в два обхвата, бревно. Внушительной толщины дверь закрывала входной лаз. Доступ сюда кроме игумена имели лишь двенадцать его учеников. Тех самых, способных совершать чудеса, тех которых он готовил совсем для других дел, но вынужден теперь отправить на спасение Суздаля. Больше в пещеру не допускался никто, ибо здесь хранились самые сокровенные знания — залог будущих побед и свершений.

Не только Калика с Алексием имели списки пророчеств Предславы. Одним из них обладал Дионисий. Мало того, его рукопись была наиболее точной из всех уцелевших, поскольку сделали её ещё в Киеве. Когда-то, выбираясь из разорённого войной города, молодой подвижник прихватил ценный свиток с собой. Он даже не подозревал, насколько важным много лет спустя окажется невзрачный кусок кожи. Прихватил просто так, из бережливости, спасая ценные записи от разорения. Теперь настала пора воспользоваться ими.

В отличие от Калики у Дионисия нашлось время подумать, прежде чем произнести заклинание. В отличие от Калики оно ему как раз и не требовалось, ибо своего исконного врага игумен знал давно. По какому-то странному совпадению, имя, произнесённое Дионисием в конце заговора, в точности повторило то, что вырвалось незадолго до смерти из уст новгородского владыки.

Суздаль. Две недели спустя.

Два года минуло с того дня, как, настолько древний, что никто не знал, кто и когда основал его, перестал быть столицей княжества. Это не сильно преобразило Суздаль. Он вовсе не стал запущенным или менее могущественным. Бесспорно, по своим размерам, многолюдью, торговому оживлению прежняя столица не шла ни в какое сравнение с нынешней. Да, многие купцы покинули её вслед за властью, но Суздаль никогда и не был купеческим городом, слишком далеко он стоял от главных торговых путей. С отъездом княжеского двора суеты стало меньше, однако здешняя жизнь никогда не вращалась и вокруг князей. А вот по размаху церковного строительства, Нижнему Новгороду до древней столицы было ещё ой как далеко.

Став несколько веков назад, наряду с Ростовым, одним из первых православных центров в здешних землях,

Обилие храмов, монастырей, а за их стенами хранилищ, ризниц, иконописных мастерских; большое число всех тех, кто в них служит, работает, кто наставляет и управляет — вот что составляло во все времена основу городской жизни. Суздаль был одним из немногих городов Руси, где православное население составляло большинство, а едва ли не половина города так или иначе вовлечена была в дела церкви. Даже лишившись князей, он сохранил своё положение сосредоточия христианской мудрости, знаний и обычаев.

Среди двенадцати подвижников посланных Дионисием в верхние города и страны на борьбу с чёрной смертью, Борису особенно показался Евфимий. Монаху не было и сорока, но своей спокойной уверенностью он ещё в Нижнем Новгороде, при первом знакомстве, произвёл на Бориса сильное впечатление. Жаль вот только, что монах так и не проронил за всю дорогу ни слова — обет такой на себя возложил. Мало того, он и других умудрился привлечь к молчанию. Так что юноше не с кем было перекинуться словом. Даже когда ставили церквушку под Гороховцом, монахи делали это молча, лишь пыхтя под тяжестью брёвен.

Истовая вера подвижника в своё время вызвала нарекания даже у Дионисия. Заметив множество обетов и постов, которые брал на себя Евфимий, Печёрский игумен настоятельно посоветовал ему уменьшить рвение. Теперь, пройдя в полном молчании больше недели, Борис был склонен согласиться с Дионисием — ему, живому молодому человеку, стало просто невмоготу от сплошного молчания. Однако на Евфимия княжич обиды не держал, напротив, смотрел на подвиг, как на недостижимую для себя высоту.

Двухнедельное безмолвие располагало к размышлению. Мерно шагая среди монахов, Борис, пытался разобраться в напутственном слове Дионисия, которым тот проводил отряд от ворот Печёрского монастыря. Слова настоятеля не выходили из головы, не давая покоя ни днём, ни ночью. В Дионисии тогда проснулся пророческий дар. Он предсказал, что когда настанет час всем им уйти к богу, оставшийся без защиты Нижний рухнет под натиском враждебных сил. Что имел в виду игумен, каких врагов опасался, Борис так до конца и не понял и долго ещё размышлял над мрачным предсказанием Дионисия.

К какому делу, к какой битве, к какому такому бедствию готовил печёрский настоятель двенадцать подвижников? Нынешний поход в Суздаль стал мерой вынужденной, это очевидно. Он нарушил какие-то дальние замыслы Дионисия, что и вызвало его печальные слова. Какая сила готова обрушиться на процветающую столицу, лишь только уйдут из жизни эти великие заступники? Борис не находил ответов и не смел расспрашивать молчаливых спутников.