В плену королевских пристрастий - Колесова Марина. Страница 61

— Он не ушел?

— Куда же он уйдет от такой добычи?

— Неужели сделать ничего нельзя?

— Почему нельзя? Можно. Душу от греха очистить и служению Богу ее посвятить… Тогда никакой демон не страшен.

— Она монахиней стать должна?

— Необязательно. Богу служить и не в монастыре можно, ты же знаешь. В монастыре тяжелее жить, но проще от соблазнов скрыться. А в миру наоборот. И выбор каждому предстоит сделать самостоятельно, по какому пути идти.

— Самостоятельно? — Алина усмехнулась, — Ой ли, Отче?

— Хорошо, не всегда самостоятельно. Бывает, что Господь заранее путь предначертал, а твое дело идти, и не роптать.

— А я ведь проситься остаться приехала…

— Знаю, — кивнул отец-настоятель, потом осторожным движением приподнял голову Алины и заглянул ей в глаза, — Но не приму. Как паломница, на богомолье приехавшая, пожить, сколько хочешь, можешь, а на большее даже не рассчитывай. Не твое это. Тебе другой путь указан.

— А я вот, как паломница, возьму, да и на всю жизнь здесь останусь, — Алина невесело усмехнулась.

— Не останешься, девочка моя любимая, — отец настоятель грустно улыбнулся, — тебя долг позовет. Да и приедут скоро за тобой. Сама ведь знаешь.

— Не могу я там, не могу, Отче — Алина упала перед отцом-настоятелем на колени и, уткнув голову в его руки, заплакала, — Я среди такой грязи живу, Вы и подумать про меня такое раньше не смогли бы… И самое ужасное, ведь я отчасти в ней сама виновата… Из-за того, что я самого начала в нее ступить отказалась, они окружили меня ей, и топят в этой грязи все и всех вокруг… и остановить это не могу, пыталась, но не могу… Не получилось из меня проповедницы… получается я лишь их жизни храню, а они их тратят на жизнь в грехе и распространение греха… То есть я помогаю им этот грех распространять… Вот ведь как получатся, Отче.

— А ты значит, проповедницей стать пыталась? Сама решила или подсказал кто?

— Я остановить все это хотела и не раз… А получалось еще хуже…

— Если б все так легко изменить было, девочка моя глупенькая… — отец-настоятель ласково погладил плачущую Алину по голове, — Люди самого Спасителя слушать отказывались, а ты горюешь, что тебя не послушали.

— Но ведь я помогаю им, и значит, помогаю и дальше весь этот грех множить.

— Ты что сама о чем-то спрашиваешь и ответы получаешь? Нет, девочка, Господь дает тебе лишь то, что считает нужным, поэтому не бери на себя то, что не по силам тебе. Положись во всем на Него, и пусть будет на все воля Его…

— Мне так легко с Вами, Отче… Вы лишь пару фраз сказали, а такую тяжесть с моей души сняли.

— Вот и хорошо, радость моя, поднимайся, утрись, да водички вот выпей, — он помог подняться Алине и, налив в стакан воды, протянул ей, — Господь всем по силам крест дает, так что не кручинься, девочка моя любимая, выдержишь все… Я вот, если честно сказать, не знаю что с твоей дочерью делать, это проблема для тебя посерьезней будет. По-хорошему, так оставить тебе ее здесь надо и не просто так, а на послушании, и не у кого-нибудь, а у матушки Калерии. Больше с ней никому не справиться.

— Это единственно-возможный вариант? — выпив воду и отставляя пустой стакан, спросила Алина.

— Нет, не единственный. Ты, конечно, забрать ее можешь, но намучаешься ты с ней и вряд ли справишься… как бы не потеряла ты девочку…

— А Вы уверены, что матушка справится? — спросила Алина и вдруг замерла, а взгляд ее устремился вдаль. Через некоторое время она тряхнула головой и подавленно произнесла, — Нет, не смогу ее здесь оставить… С собой заберу, чтобы не случилось потом.

— Что увидела?

— Не выдержит Катарина, что оставила я ее здесь, посчитает это еще одним предательством, озлобится и сорвется, и мать Калерия ее ломать начнет… У нее, конечно получится и смирению ее научить и жизни в страхе перед Господом, но какой ценой… Да и любовь Бога девочка вряд ли почувствует… Не дело их обоих такому подвергать… Я сама попытаюсь. Господь милостив, может, и мне удастся.

— Как бы она у тебя, не сорвалась, радость моя. Ты не в монастыре живешь, и демонам вход в твой замок не заказан. Чуть не уследишь и получишь одержимую дочь. Смотри, не обреки на худшие муки девочку жалостью своей.

— Я знаю, куда вымощена дорога благими намерениями, но все равно попытаюсь. Господь не просто так мне показал, что здесь ее ждет.

— Не нравится мне твой выбор… — отец-настоятель сокрушенно покачал головой, — Но время еще есть. Господь милостив. Пока ты здесь, может и прояснится все… Пойдем в храм, служба скоро.

После службы, Алина раздала всем привезенные подарки и припасы, после чего пошла в трапезную монахинь. Сестры, усадив ее за столом, окружили и стали наперебой расспрашивать о ее жизни. Лишь матушка Калерия, сидя чуть поодаль, по обыкновению гордо выпрямившись и строго взирая на окружающих, безучастно молчала и лишь внимательно слушала.

— Хорошо, живу, выздоровела и больше не болею. В замке есть церковь, молюсь или у себя или там, а иногда в город ближайший езжу, — рассказывала Алина, стараясь ответить сразу на все вопросы, — Муж меня не обижает, уважительно относится, лишь очень строг к окружающим, а все остальное хорошо. Дети? У нас кроме Катарины еще две его дочки, они сейчас тоже в монастыре, который рядом со столицей, он так захотел. Я? Нет, пока не жду от него. Не судьба видно.

— Алина, это ты зря так говоришь, — взяла ее за руку мать Серафима, — помолись тут, попроси… И мы все о том же помолимся. Глядишь, и призрит Господь наши молитвы.

— Не надо о том просить и молиться, — голос Алины сразу заледенел, — Господу виднее, что кому требуется.

— Гордыня, это, Алина. Гордыня. Я хоть и люблю тебя, но сказать это должна. Ты женщина, ты ради этого монастырь покинула. Это твой долг. И раз нет у тебя ребенка, а у мужа твоего были, то значит дело в тебе. И это тебе необходимо сутками какие-то грехи свои замаливать, чтоб простил тебя Господь и позволил долг свой выполнить, а не на судьбу кивать. Поменялась ты очень, деточка, раньше ты видимо ближе к Господу была, видимо жизнь в миру и твою душу растлила. Опомнись и покайся, пока не поздно! — в голосе матушки Серафимы зазвучал напор.

— Сутками готова и каяться и молиться, матушка, — Алина вдруг очень нежно и грустно улыбнулась, — Но лишь не об этом… Не может у меня сейчас ребенка быть, просто не может.

— Откуда ты знаешь? Муж, что ли заболел? Так тогда о его здравии молиться должна, а коли он здоров, то о своем.

— Все здоровы, матушка, — Алина качнула головой, — Но детей не будет у нас. В ближайшем времени, так уж точно.

— Так ты сама это удумала? — ахнула мать Серафима, — А на судьбу и Господа сваливаешь… Не ожидала от тебя… Ты понимаешь, что грех это, мужу в этом отказывать? Муж с женой для того и связываются воедино, чтоб детей рожать и растить. А иначе тебе и из монастыря уходить не следовало.

— А я не по своей воле и ушла. Я лишь долг исполняла.

— Так и исполни его до конца!

— Не могу. Так сложилось, что сейчас точно не могу.

— Ты что такое говоришь-то?! Хватит околесицу нести! Или все понятно сейчас объяснишь, и наставление примешь, или уходи с глаз долой, чтоб и не видела тебя больше!

В глазах Алины сверкнули слезы, она поднялась из-за стола, — Простите, матушка, меня недостойную и грешную, но не могу я ничего объяснить и не могу Вашего наставления принять. Зла не держите только, не всегда та мысль, что первой в голову приходит, верной оказывается… — она обвела взглядом монахинь, — Простите, сестры, если обидела чем или что не так сделала.

После чего склонила голову и повернулась к двери. В это время, резко отодвинув стул, встала мать Калерия, шагнула к ней, взяла за плечо, развернула к себе и заглянула в глаза. Мать Калерия была чуть выше Алины, сухонькая, но все еще статная, во всем ее облике до сих пор чувствовалась сила и властность. Она долго смотрела ей в глаза, а потом медленно стала опускаться на колени.