В плену королевских пристрастий - Колесова Марина. Страница 74

— Кстати всегда спросить хотела, почему ты не боялась?

— А чего бояться? До того как я почувствовала любовь Бога, ни смерти, ни боли я не боялась. Мне было так больно на душе, что к смерти я стремилась, а боль могла или привести к смерти или заставить забыть о боли в душе… А после того, как я ощутила любовь Бога, мне вообще ничего страшно не стало. С ней вообще не страшно ничего.

— А демонов ты и сейчас видишь?

— Нет, слава Богу… Это тяжело очень — их видеть… Сейчас я их вижу, только если очень хочу увидеть и прошу о том Господа… Если бы я их постоянно видела, с ума бы сошла уже наверное… кругом меня столько грязи, что вокруг их должна быть просто толпа немереная…

— Ты необыкновенная, Алина… — монахиня нежно притянула к себе герцогиню, обняла и поцеловала, — как же тебе должно быть тяжело в миру, деточка моя дорогая. Дай Бог тебе сил выдержать все, и спаси тебя Господи, — она перекрестила ее, — Пока я жива, всегда о тебе молиться буду… И о детях твоих буду, и о супруге, чтобы позволил вам Господь достичь семейного благополучия и взаимопонимания, горлинка моя. И чтобы вел он тебя по жизни тем путем, что сам для тебя уготовил.

— Спасибо, матушка. Я о Вас тоже всегда молюсь.

— Я знаю о том… — кивнула мать Калерия, еще раз поцеловала герцогиню и снова перекрестила, — Иди с Богом, моя хорошая.

Когда Алина вышла монахиня вновь опустилась на колени перед распятьем:

— Господи, помоги ей… Помоги достойно по пути тобой ей предназначенному пройти… ты много испытаний ей на пути уготовил, дай ей сил выдержать все… и не дай никаким злым силам это сокровище уничтожить, дай им насладиться в полной мере всем, кому посчастливиться на своем пути с ней соприкоснуться, так же как мне даровал это когда-то…

Мать Калерия прикрыла глаза, вспоминая.

— Алина, твой щенок опять налил лужу на пороге храма. Я ведь говорила, чтоб ты не смела спускать его с веревки, — раздраженно проговорила мать Калерия в упор глядя на синеглазую девочку с длиной каштановой косой.

— Я сейчас уберу, матушка, — та развернулась в сторону храма.

— Я с тобой еще говорить не закончила! — прикрикнула она на нее.

Девочка обернулась и молча замерла.

— Ты поняла, что его нельзя спускать?

— Его нельзя держать на веревке, матушка. Он рвется на ней так, что того и гляди задушится и скулит еще… Не может он сидеть на привязи. Он маленький еще, ему бегать хочется.

— Алина монастырь не место для собак вообще. Ты притащила его сюда и еще хочешь, чтоб он бегал везде.

— Вы же знаете, что я спасала его… его утопить хозяин хотел… и отец-настоятель разрешил его здесь оставить…

— Отец-настоятель тебе вообще все что угодно разрешает. Ты вконец заморочила ему голову. Только сейчас уехал он, и заступаться за тебя некому. Поэтому предупреждаю: еще раз спустишь пса, я сама его выгоню.

— Он не пес, он щенок еще маленький совсем… и он не может сидеть на привязи, — девочка упрямо насупилась.

— Он не может здесь на ней не сидеть! Это святое место, а он его оскверняет! Понятно это тебе или ты нарочно этого и добиваешься?

— Ничего он не оскверняет! Он тварь Божья и если Вы выгоните его, Вы обречете на погибель ни в чем неповинное Божье создание.

— Это ты обречешь, если еще раз с веревки спустишь.

— Тогда я тоже буду сидеть с ним на веревке, — девочка нахмурилась.

— Сиди, если хочешь. Никто не запрещает.

Трое суток Алина упрямо сидела во дворе рядом со щенком. Отец Стефан вначале уговаривавший ее уйти хотя бы на ночь спать, потом прекратил, вынес одеяло и, укутав ее в него, сидел с ней рядом сначала первую ночь, а потом еще две, пока не вернулся отец-настоятель. Тот не стал никого переубеждать, он просто разрешил Алине держать щенка в ее комнате и выгуливать за стенами монастыря, велев при этом водить по монастырскому двору лишь на привязи.

Таких столкновений у них было и не пересчитать. Стоило матери Калерии дать только появившейся в монастыре молоденькой послушнице Нине тяжелое послушание или как-то наказать и рядом с той тут же оказывалась Алина. Она или помогала, если это было возможно или разделала наказание, вместе с Ниной отстаивая на коленях у креста ночи напролет и вычитывая с той все молитвы.

Однажды, Алина увидев, что мать Калерия бьет Нину, вцепилась руками ей в руку, и не дала продолжить наказание. Тогда та за косу оттащила девочку в келью отца-настоятеля. А тот, выслушав обеих, по своему обыкновению лишь укоризненно покачал головой, после чего отправил Алину в ее комнату, и обратился к монахине:

— Матушка, я не собираюсь вмешиваться в то, какие Вы устанавливаете порядки среди сестричества. Однако мне не понятно, почему Вы не взыскиваете с сестер наедине в их или Вашей келье, а наказываете их публично.

— Потому что скрывать мне нечего, я наказываю лишь справедливо, — ответила тогда она.

— Может и справедливо, никто не спорит, но будет лучше, матушка, если делать Вы будете это без свидетелей. Ни к чему устраивать публичные представления из Ваших попыток наставить сестер на путь истинный. Вы наставница, а не правитель или вождь. Это только им необходима публичность наказаний, чтоб в повиновении и страхе огромные массы подданных держать. А еще лучше, если бы Вы постарались и без наказаний, лишь объяснениями должного результата добиться. Сестры сами должны стремиться душу свою совершенствовать, а не наказаний страшиться. Конечно, бывают случаи, когда без наказания не обойтись. Но мне хотелось бы верить, что, принимая решение о нем, Вы твердо осознаете его необходимость, уверены, что другие методы не действуют, и оно пойдет на пользу. И, конечно же, понимаете, что наказание ни в коем случае не должно быть способом сбросить собственное раздражение и гнев.

— Отче, неужели Вы думаете, что я могу этого не понимать, и могу, ничего сестрам не объясняя, наказывать их для собственного удовольствия, чтоб в страхе держать и раздражение свое на них срывать?

— Я не знаю, что и как Вы объясняете сестрам, матушка, и в каких случаях прибегаете к наказаниям. Я высказал свое мнение по поводу наказаний. Очень хорошо, если Вы с ним согласны, и всегда поступаете именно так. А вот если сами чувствуете, что не всегда, то, значит, стоит Вам над моими словами призадуматься. Я не собираюсь Вас контролировать. Я доверяю Вам, и надеюсь, что в любом случае Вы правильно поймете то, что я сказал.

— Конечно, Отче. Благодарю Вас.

Мать Калерия поклонилась и вышла, стараясь перебороть раздражение из-за того, что отец-настоятель вновь не стал ни ругать, ни наказывать Алину. Она сердилась, что тот во всем потакает девочке, и этот случай еще больше настроило ее против Алины. Она видела, что девочка умна, отважна, целеустремленна, но ей тогда казалось, что все эти качества она использует лишь для того, чтобы самоутвердиться и получить власть над окружающими. Она упорно не замечала, как Алина искренне старается всем помочь, однако очень хорошо видела, как все стараются выполнить любую ее просьбу, такая однобокость ее восприятия девочки не могла не привести к открытому конфликту между ними, и она привела.

В один очень дождливый день мать Калерия зашла на кухню и увидела, что послушница раскладывает на печке большие листы, которые были с двух сторон каллиграфическим почерком исписаны текстами на латыни.

— Что это ты делаешь, Нина?

— Для Алины я это… листы вот просушить надо… она это писала, а во время грозы окно распахнулось, и отсырело все… — привычно втянув голову в плечи, испуганно пояснила Нина, — а трапезу готовить я закончила уже.

— Раз закончила готовить, иди в храм, там убраться к службе надо!

— Но, матушка, я обещала… — несмело начала та.

— Я непонятно сказала? А ну быстро! — недослушав объяснений, строго приказала она послушнице.

— Но листы… их убрать тогда надо… — вновь начала Нина, но получив звонкую пощечину, тут же поспешно склонилась, — Уже иду, матушка, — после чего поспешно выбежала из кухни. А следом за ней вышла мать Калерия.