Меч и щит - Березин Григорий. Страница 43

Осторожно высунувшись из-за развалин стены, я окинул взглядом святилище, оценил положение.

Не две дюжины, а целых три десятка вратников (их выдавали бритые головы с оставленными «драконьими гребнями», которые были украшены перьями желтого орлана) наседали с самым разнородным оружием на высокого рыжего ратоборца, ловко отбивавшегося коротким мечом вроде ромейского гладиуса. Рыжий сражался, прижавшись спиной к четырехгранному каменному столбу в центре святилища. Подняв взгляд, я увидел, что столб увенчан четырехликой головой в высокой красной шапке. Это явно был кумир вендийского бога, в честь которого и соорудили святилище.

Но размышлять об этом мне было некогда, я принялся на выбор расстреливать вратников, мельтешивших в задних рядах воющей толпы. Доставая стрелу за стрелой из колчана, вставленного в трещину меж камней, я уложил пятерых, прежде чем они поняли, что у них появился еще один противник. Соображали эти зелоты туговато — пока они пялились на трупы своих соратников, я успел увеличить число тел на каменных плитах до восьми. Тут уцелевшие наконец опомнились, и не меньше десятка с ревом ринулись ко мне.

Соображали-то они медленно, зато бегали быстро. Я едва успел положить на камень лук и прыгнуть им навстречу. Этот лук для меня когда-то сделал Улош, и мне не хотелось, чтобы в толчее схватки его повредили.

Отрубая чью-то руку с секирой, я удовлетворенно подумал, что наконец-то мне попались противники, на которых можно опробовать Кром. Вратники не срастались вновь, как скелет Суримати, и клинок не отскакивал от них, как от шеи Ашназга. Чем бы или кем бы ни было их Великое Безымянное, оно не спасало своих прихвостней от ударов отцовского меча…

… Вот еще один пытается запихнуть назад вываливающиеся внутренности. Да, только теперь я в полной мере почувствовал, что Кром — это мой Меч. Хотя он был тяжелее большинства встречавшихся мне клинков, сейчас я совершенно не ощущал его веса. По окрасившимся кровью рунам на клинке заструились мрачные отблески…

И тут я с некоторым удивлением заметил, что никто больше не наседает на меня — семеро заливали своей кровью камни, а четверо, ощетинившись копьями, медленно пятились в глубь двора.

— Не уйдете, мерзавцы! — выдохнул я, прыгая вслед за ними.

Лезвие описало сверкающую дугу, оставляя в воздухе след из мельчайших капелек крови. В руках у вратников остались четыре аккуратно обрубленных палки. Нырнув под них, я нанес еще один удар. Двое свалились, рассеченные пополам, еще один попытался увернуться — ему это почти удалось. Почти, потому что трудно уворачиваться с разрубленным боком!

Последний все же избежал смерти, упав на четвереньки. Я ударил его рукоятью меча по затылку и бросился вперед, туда, где еще звенели клинки.

Похоже, рыжий был опытным воином — у его ног валялось никак не меньше полудюжины тел, но и ему приходилось туго. Доставшиеся ему враги были вооружены получше моих: у всех — мечи, а на некоторых — кольчуги. Впрочем, он и сам был в броне — под рассеченной в нескольких местах синей рубахой блестел металл… На каком-нибудь ристалище я бы не стал этого делать, но… битва — это вам не Гераклейские Игры, а потому я, зайдя к вратникам с тыла, методично избавил их от голов, набитых противоестественными идеями.

Мы с рыжим взглянули друг на друга и одинаковым жестом утерли пот со лба. Затем оглядели усеянный телами квадрат из каменных плит, снова переглянулись и, не сговариваясь, прошлись по всему святилищу, отправляя раненых к Великому Безымянному. Оставили в живых только оглушенного мною, я хотел его допросить, и мой союзник, по-видимому, тоже, так как он снял с другого вратника переброшенную через плечо бухту веревки, размотал ее, рассек надвое и опустился на корточки, чтобы привязать веревку к ноге пленника. Я молча привязал другую веревку к другой ноге. Рыжий взглянул на меня и спросил:

— Ты верхом?

— Да, конь там. — Я махнул рукой в ту сторону, где оставил Уголька.

— А мой там. — Рыжий показал на запад. — Тащи этого поганца к своему коню, а я туда сейчас подъеду. — И он тяжелой поступью пошел в указанную сторону.

На мой взгляд, тащить вратника следовало бы ему, как более рослому, но я не стал спорить — меня ведь тоже Геракл силой не обделил. Закинув себе на плечи обе веревки, я поволок вратника по залитым кровью плитам, как тянет бурлак баржу вверх по Магусу. Добравшись до Уголька, я не мешкая привязал одну из веревок к задней луке седла. Не успел я закончить, как послышался стук копыт и появился на чалом коне мой рыжий соратник. Спешиться он не пожелал, и я, опять не споря, привязал вторую веревку к задней луке его седла. После чего забрался на Уголька — терпеливо ждать, когда вратник придет в сознание.

Но рыжий, в отличие от меня, был не склонен терять время.

— Давай, — бросил он мне. — Надо привести его в изумление, тогда он нам все выложит, как зачарованный.

Я сперва не понял, зачем нужно изумлять какого-то вратника и чем, собственно, мы можем его изумить, но слова «как зачарованный» напомнили мне о Дионе и его манипуляциях с Дундуром. И я сообразил, что слово «изумление» надо понимать буквально, то есть выживание из ума. Я слегка тронул коленями бока Уголька, памятуя, что мы хотим не разорвать вратника пополам (во всяком случае, пока), а лишь свести его с ума от боли, чтобы он перестал соображать, где находится и с кем имеет дело, и правдиво ответил на наши вопросы. И поскольку такая методика допроса была мне не в новинку, я при первом же истошном вопле остановил коня и грозно потребовал у пленника:

— Докладывай! Рассказывай все с самого начала и не забывай, что говоришь с озаренным! Но не вздумай что-нибудь утаить, иначе Великое Безымянное навеки отвернется от тебя!

И, чтобы придать вес своим словам, я слегка дернул за натянутую веревку, заметив краем глаза, что мой соратник поступил так же. Вратник снова заорал, а затем слова посыпались из него, как горох из прохудившегося мешка:

— Озаренный Сиволап собрал отряд из спасшихся от Сожжения и сказал нам, что мы должны вернуть Ухреллу во чрево Великого Безымянного. Мы старались, мы правда старались, но нас осталось слишком мало, и ухрялы травили нас, словно диких зверей. И мы погибали один за другим и не могли в постоянных скитаниях по лесам воспитать новых воинов Великого Безымянного. Некоторые уже заговорили о том, что нам лучше обосноваться где-нибудь в другом месте, там, где нас не будут преследовать, но озаренный Сиволап сказал, что такое нельзя предпринять без шарвара. Поэтому мы собрали на пепелищах лагерей все лжесокровища, которые еще не успели увезти в Мулетан на отглот дракону, и купили у романских глеров трын-траву. На шарваре, в котором участвовали все, мы узрели Великое Безымянное, оно велело нам отправляться в Романию к заброшенному храму ложного бога и ждать там, сколько придется, пока не явится туда Сын Погибели. «Он мой враг, — рекло Оно, — и ваш тоже. Убейте его, как только увидите, не пытаясь привести его ко Мне, ибо Я объявляю его необратимым». И мы радостно обещали выполнить волю Великого в точности и невзирая ни на какие соблазны Романии. Целых два месяца шли мы лесами и болотами, но в конце концов добрались до развалин храма, и ни один не прельстился соблазнами Романии. Однако, пока мы ждали там две недели, некоторые начали сомневаться в истинности веления Великого, ибо Сына Погибели все не было. Но он явился — и мы сразу узнали его по огню в глазах и на голове и по мечу у него на боку…

Я быстро взглянул на своего сотоварища. Точно! Как это я раньше не заметил — меч-то у него такой же, как у меня: слегка изогнутый, с длинной черной рукоятью и круглой золотой гардой, только покороче моего, длиною в полтора локтя. Немудрено, что этого малого — или, правильнее сказать, великана — приняли за меня, тем более что он тоже рыжий. Вот только откуда эти вратники еще три месяца назад узнали, что у меня будет такой меч? Ведь я владею им всего пять дней! Может быть, увидели его, накурившись чюня?

Вряд ли, иначе все чюни зарабатывали бы себе на зелье пророчествами. Но об этом поразмыслим как-нибудь на досуге, а сейчас надо дослушать вратника, благо он тараторит без умолку, время от времени вскрикивая от боли, так как мы дергали за веревки, не давая ему оправиться от «изумления».