Меч и щит - Березин Григорий. Страница 44

— … И когда он дерзнул оскорбить Великое Безымянное, назвав Его Эпиполом, мы согрешили, ослушавшись приказа и решив умертвить Сына Погибели не сразу, а после заслуженных им пыток. И были тотчас наказаны за нерадение, — когда мы попытались схватить дерзкого святотатца, на нас напал сзади второй Сын Погибели, и был он опасней первого, и разил всякого смевшего к нему приблизиться. Мы пытались защититься от него, выставив перед собой копья, но он перерубил их одним ударом своего магического меча и набросился на нас, словно лейшманьяк, разя направо-налево. Я едва увернулся от клинка, а потом… больше я ничего не помню. Где я? «Раньше надо было об этом спрашивать, олух!» — подумал я, но все же ответил: — На пути к Великому Безымянному. — Кивнув рыжему великану, я сжал бока Уголька, и тот рысью направился к ближайшему дереву с толстым стволом. Рыжий приподнял бровь, видимо считая, что нам проще разъехаться в разные стороны, но спорить не стал и поскакал параллельно мне к дереву, мимо торчавшего из земли валуна под высотой. Вратник успел разок истошно взвизгнуть, а затем ударился сперва задницей, а затем и головой о валун, и стал ко всему безразличен, и даже не пикнул, когда мы проскакали мимо вяза и отправили его к Великому Безымянному в полном соответствии с вратницкими догматами, то есть в муках. Никто не скажет, будто я не уважаю чужую веру.

После того как раздался тошнотворный хруст, мы с рослым незнакомцем развернули скакунов и неторопливо поехали обратно к святилищу, на ходу перерубив веревки, которые тянули следом за нами половины вратника.

Локтях в двадцати от святилища мы остановились и повернули коней морда к морде, почувствовав необходимость представиться наконец друг другу. Но прежде чем заговорить, я окинул незнакомца внимательным взглядом, пытаясь определить, кто он и откуда. Однако осмотр мало что мне сказал. Передо мной сидел на чалом коне рослый широкоплечий молодчик примерно моего возраста, с узкими бедрами, тонкой талией и бычьей шеей. Сквозь прорехи в синей рубахе поблескивала кольчуга, но чьей она работы, я, не видя ее целиком, точно определить не мог. То ли жунтийской, то ли северной. Кроме рубахи, он носил коричневые замшевые штаны и такие же замшевые сапожки. Я посмотрел на его стремена. Так и есть, закругленные, с иными в обуви без твердой подошвы ездить было бы неудобно. Значит, он точно не ромей и не левкиец. Впрочем, его мужественное лицо с правильными чертами и не походило на лицо ромея или левкийца. Да и на представителей других известных мне народов он не смахивал. Однако и не настолько отличался от них, чтобы принять его за пришельца из далеких краев, вроде Улоша. Говорил он на койнэ, но этот торговый язык знали по всему Межморью, даже в обеих Империях, где не уважали никого, кроме самих себя, так что это, извиняюсь за тавтологию, ни о чем не говорило.

Тут я заметил, что незнакомец рассматривает меня с таким же вниманием. Я хотел было заговорить, но он опередил меня и, улыбнувшись каким-то своим мыслям, первым нарушил молчание. Но заговорил он, к моему удивлению, отнюдь не на койнэ, а на языке хотя и знакомом, но неизвестном мне, да еще в стихах!

Услышав такое, я невольно выхватил из ножен меч и взглянул на руны. Да, никаких сомнений, незнакомец заговорил на том же языке, на котором писал мой родитель. Солнечный блик отразился от клинка, и я понял, как надо ответить, чтобы не ударить лицом в грязь. И я заговорил пришедшими неведомо откуда словами в том же духе и тоже в стихах.

Я был весьма доволен — лихо утер нос этому дылде. Горя мало, что никакого шлема — ни изрубленного, ни целого на незнакомце не было. Да и кожаную куртку — acton — он вряд ли носил под кольчугой, иначе совсем бы упарился, скорее таковой можно было считать мою лорку, которую я, впрочем, не удосужился надеть. И если его короткий меч еще можно было с некоторой натяжкой назвать кинжалом, то уж топором-то он, в отличие от меня, не запасся. Но ведь и я, вопреки его словам, не носил, как уже сказано, лат и шлема, и топор у меня за седлом был вовсе не стальным, а бронзовым. Правда, я не мог сказать, что его вес указан неточно, так как понятия не имел, сколько весит этот самый pound. Возможно, столько же, сколько ромейский pondo.

Почему-то ничуть не удивляясь тому, что, как и в случае с рунами, мне вполне понятен совершенно незнакомый язык, я улыбнулся незнакомцу и собрался наконец представиться, но тот снова опередил меня.

— Мой меч — никакой не кинжал, — прорычал он, — и кровь на нем та, какая надо, — кровь врагов, и, если тебе это не нравится, сейчас он окрасится твоей кровью, а заодно и убедит тебя, что он ничем не хуже твоего!

Я снова схватился за уже возвращенный в ножны меч, собираясь дать отпор грубияну. Меня никогда не обвиняли в чрезмерной задиристости, но хамства я терпеть не могу. С детства. Вот и сейчас я рванул меч из ножен — проучить наглеца.

Глава 4

Ничего не случилось. Меч остался в ножнах. Кляня про себя так некстати заупрямившийся клинок, я потянулся было к рукояти Скаллаклюва, но остановился, так как моему антагонисту меч отказался повиноваться, как и мой — мне. Понаблюдав несколько минут за стараниями рыжего, я участливо осведомился:

— Он у тебя и раньше так капризничал?

— Никогда, — мрачно буркнул рыжий рубака, — да с тех пор, как он у меня, я и обнажал-то его всего раз пять.

— Я своим тоже владею всего пять дней, но до сих пор не имел повода для нареканий, — заметил я. — Похоже, что у нас одновременно возникли одинаковые проблемы с оружием.

— Не со всяким, — отпарировал он, берясь за висевшую на седле палицу, — только с однородным.

— Однородным может считаться лишь оружие, выкованное одним оружейником, — усмехнулся я, берясь в свою очередь за Скаллаклюв. — Будь это так, я счел бы, что наши мечи не желают подниматься брат на брата…

Тут я умолк, потрясенный неожиданной мыслью, и застыл в седле. И, судя по тому, как сузились вдруг глаза у этого дюжего долдона, ему пришла в голову схожая идея. Но на сей раз я не дал ему опередить меня и задал вопрос первым: — Ты не такой, как недавно перебитый нами сброд. Прежде чем схватиться с тобой, я бы хотел узнать, кого мне надо отучить слишком буквально воспринимать поэзию. Как тебя зовут, о обидчивый малютка?

Незнакомец побагровел от злости, но сдержался и ответил:

— Я — Мечислав Мечич из Вендии. А ты кто, о мальчик-с-чересчур-длинным-языком-который-давно-пора-укоротить?

Я кивнул своим мыслям. Он мог бы не добавлять, что родом из Вендии. Я б и так догадался, что передо мной Самозванец с Полуострова и, если верить Скарти, мой единокровный брат.

Я решил не темнить и назвался так, как собирался теперь, по овладении Кромом, зваться всегда и везде, невзирая ни на какие обстоятельства:

— А я — Главк, сын Глейва, родом из… теперь ниоткуда. Как видишь, мальчик-с-чересчур-длинным и так далее не скрывает своего происхождения. Видимо, ему, в отличие от некоторых, не надо стыдиться своего отца.

Я думал, мои слова приведут рыжего рубаку в такую дикую ярость, что он потеряет способность соображать и, соответственно, станет куда менее опасным противником. Но, вопреки моим ожиданиям, он не взбесился, а только вспылил:

— Я своего отца нисколько не стыжусь, напротив, я даже перевел его имя на свой язык, дабы любой дурак мог сообразить, чей я сын и в честь кого назван. И в отличие от тебя, братец, я не скрываю и то, какую землю зову своей родиной. Ибо мне ни к чему стыдиться не только отца, но и матери!