Пять имен. Часть 2 - Фрай Макс. Страница 111

Так, в номере "Санкт-Петербургских ведомостей" от 29 августа 1896 года [112] в отделе "Частное объявление" можно прочесть следующее: [113]

Ровно через неделю, в воскресном номере от 21 ноября этого же года, находим:

В воскресенье 5 декабря в газету была помещена всего лишь одна строка за подписью "Кн. Ю.М.":

Спустя неделю, в номере за 12 декабря 1896 года, были опубликованы сразу несколько текстов:

Еще один небезынтересный для нас текст за подписью "Кн. Ю.М." был помещен в выпуске газеты за 3 декабря 1897 г.:

Однако князь Ухтомский не ограничился публикацией отдельных текстов из "Книги Юнглей Мансурова" в "Санкт-Петербургских ведомостях". Достоверно известно, [114] что он сделал несколько копий «Книги» и распространил их среди петербургской литературной элиты. [115] Видимо, к этому же времени относится надпись, которую князь Ухтомский делает на полях рукописи, озаглавленной "Теоретическая сторона ламайского вопроса": [116] "Раньше не понимал я, зачем дана была мне эта книга. Теперь же, кажется, понимаю я явление сие". [117]

Не осталось никаких сведений о том, сколько именно копий сделал Ухтомский, но с высокой долей вероятности можно утверждать, что копии "Книги Юнглей Мансурова" были у Александра Блока, Николая Гумилева, Корнея Чуковского, Михаила Кузмина и еще одна у Александра Введенского (не исключено, что копия, которая была у Введенского, попала к нему после смерти Гумилева).

Сохранилось письмо А.Блока к А.Ремизову, в котором поэт, в частности, пишет: "…много хорошего и нужного есть в этой книге. И совсем что-то новое началось с появлением «Юнглей» у меня. Но Вы не правы насчет "Погони за Незнакомкой". Вы не смотрите на название. Вы послушайте: "Действуя против закона, / Рутенберг повесил Гапона".

По-моему, это о чем-то очень для нас важном. Поговорим еще об этом". [118]

Корней Чуковский упоминает о «Книге» в своих дневниках и даже приводит небольшой текст оттуда: "Вчера у меня было небывалое собрание знаменитых писателей: М.Горький, А.Куприн, Д.С.Мережковский, В.Муйжель, А.Блок, Слезкин, Гумилев и Эйзен. […] Я прочитал замечательные строки:

"Андрей — белый клык./ Саша — черный квадрат./ Сержант Пеппер — Малдеев./ Пермяк Заратуштра — / солёные уши."

Гумилев слушал как каменный, а потом сказал очень значительно, с паузами:

— Я знаю, это из мансуровской книги. У меня тоже она есть. Ее про себя мыслить надо.

С Гумилевым мы обычно спорим, а тут я согласился". [119]

О том, что копия "Книги Юнглей Мансурова" была у поэта Александра Введенского, мы узнаём из сохранившегося в архиве Даниила Хармса открытого письма Н.Заболоцкого (письмо датировано 20.IX.26), озаглавленного "Мои возражения А.И.Введенскому, авто-ритету бессмыслицы". Там Заболоцкий, в частности, пишет: "Ваша метафора не имеет ног, чтобы стоять на земле, она делается вымыслом, легендой, откровением. Вы слишком увлеклись Вашей "Книгой Юнглей" и забыли, что идентифицировать пророчества может лишь тот, кому полностью открыто будущее, кто в сочетании гласных и согласных звуков слышит шумы будущего".

Есть ощущение что в конце 60-х — первой половине 70-х годов какой-то из списков или фрагменты «Книги» имели хождение в среде московской и питерской литературно-художественной богемы. [120] Из всего приведенного выше следует, что литераторам "Книга Юнглей" была достаточно хорошо известна, хотя упоминать о ней избегали.

Сегодня мне до конца неясны намерения Э. Э. Ухтомского, сначала публиковавшего отдельные тексты из «Книги» в разделе "Частное объявление" своей газеты, а потом распространившего несколько копий в художественной среде. Зачем было помещать эти тексты в газете, да еще в разделе объявлений? Почему было сделано всего несколько копий, когда вполне можно было издать «Книгу» значительным тиражом? И, наконец, что же вообще может представлять собой "Книга Юнглей Мансурова"?

Для того, чтобы приблизиться к объяснению несколько странных обстоятельств, связанных с распространением «Книги», попытаемся обратиться к опубликованному недавно исследованию Кеннарда Липмана, касающемуся «скрытого» языка в тибетской тантрийской традиции. [121] Занимаясь изучением "Большого комментария на Калачакра-тантру" [122] в монастыре Карша (Заскар), Липман наткнулся на неизвестное ранее приложение к комментарию, озаглавленное "Путевые заметки между двумя (пунктами)" (тиб. Lam yig dbar ma). Как выяснилось, этот небольшой по объему трактат является своеобразным руководством по лингвистической прагматике, "в котором события и явления внешнего мира рассматриваются в их зависимости от определенных языковых фактов, от определенных способов использования языка". [123] Липман пишет: "Неизвестный автор Заметок рассказывает легенду, которую мне раньше слышать не доводилось. В этой легенде говорится о том, что некогда, во времена правления царя Ньяти-цзанпо, в Тибете жили тантрики, практикующие особый магический язык, структуры которого полностью совпадали со структурой наличной действительности таким образом, что речь фактически являлась актом творения вещей и событий". [124]

Как становится понятным из дальнейшего изложения, речь идет не о каком-то естественном языке, а об особых "порождающих семиотических структурах (rtsa ba'i ngag) ", [125] которые, "используя определенный естественный язык как своеобразный «носитель», устанавливают отношения прямой зависимости между языком и вниманием, обращенным к внешним предметам. В результате, слово и вещь, данная в восприятии, как бы начинают звучать в унисон, взаимно трансформируя друг друга в новые слова и события. Теперь этот магический язык утерян и, главным образом, потому, что не осталось больше естественных языков, способных органично растворить в себе эти порождающие структуры". [126]