Мать Лжи - Дункан Дэйв. Страница 2

— Свиньи тебя задери! — воскликнул мальчишка с мечом. — Что за продукты ты везешь?

В эту минуту из сторожки вышли еще два стражника, и надежда Кавотти на успех почти растаяла, поскольку то были светлокожие вигелиане с соломенными волосами и коротко подстриженными бородами. Из одежды на них были только кожаные сандалии и полосатые набедренные повязки с цветным поясом, но медные ошейники указывали на их принадлежность к культу Веру. Они обошли повозку, и Кавотти их больше не видел.

Дурное предчувствие было таким сильным, что волосы на голове Кавотти зашевелились — впрочем, не в буквальном смысле, иначе стражники увидели бы его собственный медный ошейник, и тогда он бы умер. Для подобных случаев он и отрастил волосы и бороду. Из-за ошейника Кавотти отправился в путь во время жуткого урагана, ведь в хорошую погоду шарф, повязанный вокруг головы, и кожаный плащ с высоким воротом вызовут подозрения. Одежда, помогавшая ему прятаться от врагов, одновременно делала его уязвимым — верист рискует в ней запутаться, принимая боевую форму. Два полуголых ледяных демона могут сорвать свои набедренные повязки в один короткий миг.

— Это вино, многоуважаемый страж, — сказал он мальчишке. — Меловые пометки на бутылках означают, что их везут во дворец его светлости, а не на продажу.

Надписи вполне могли произвести на стражника должное впечатление, пусть он, как и Кавотти, не умел читать.

— Показывай свое вино, вонючка, рожденный в канаве мерзкий ублюдок жабы!

Кавотти принялся послушно развязывать замерзшими пальцами узел на мокрой веревке. Когда он приподнял уголок брезента, ему удалось незаметно повернуться и взглянуть на ледяных демонов. Они стояли и смотрели на него, сложив руки на груди и повернувшись спиной к ветру. В тонких набедренных повязках они должны были отчаянно мерзнуть под ледяным дождем, но вигелиане легче переносят холод, чем флоренгиане. Воины, которых Стралг привел через Границу пятнадцать лет назад, носили тяжелые накидки, однако флоренгианский климат научил их одеваться как можно легче.

Стралг держал в Селебре маленький гарнизон, и его люди, как правило, сваливали все рутинные обязанности на флоренгиан дожа. Почему эти двое стоят сегодня у ворот и почему не поленились выйти из теплой сторожки на пронизывающий холод, заинтересовавшись простым крестьянином?

— Снимай-снимай! — крикнул мальчишка, прибавив несколько весьма убедительных слов.

Кавотти потянул веревку, и ветер швырнул ему в лицо кусок брезента, под которым лежали запечатанные глиняные кувшины — и больше ничего. Ему пришлось одной рукой сражаться с брезентом, а другой удерживать гуанако, который переступал с ноги на ногу и прядал ушами.

— Стой на месте.

Стражник взял одну амфору и, спотыкаясь под порывами ветра, отправился с ней в сторожку.

Вигелиане ничего не говорили и ничего не делали, только смотрели на Кавотти бесцветными глазами. Коричневые пояса указывали на то, что перед ним самые обычные воины. Вне всякого сомнения, если бы командир фланга заподозрил, что у него появится хотя бы призрачная надежда поймать знаменитого Мятежника, он бы явился сюда лично. С другой стороны, в Селебре были и другие ворота, и за ними тоже требовался надзор.

«Очень крупный флоренгианин, двадцать восемь лет, темная кожа, невероятно опасный» — слишком туманное и бестолковое описание преступника. Кавотти могли выдать размеры, но не лицо. Святой Веру был к нему благосклонен — за десять лет сражений он ни разу не получил серьезных ран, и на нем не появилось следов «боевой закалки», как говорят веристы. Если у ледяных демонов возникнут на его счет какие-то сомнения, они потребуют показать им шею.

Юнец вышел наружу со вторым воином, который был старше и немного трезвее. Они взяли из повозки еще две амфоры.

— Ладно, проезжай, — разрешил второй, и оба поспешили назад, прижимая к груди добычу.

— Подожди! — окликнул его верист покрупнее, с сильным акцентом.

Он оставил своего спутника и начал обходить повозку, внимательно разглядывая Кавотти бесцветными глазами. В темноте Кавотти не мог разглядеть полосы на его поясе, но ему показалось, что они черные, коричневые и зеленые — впрочем, это ничего не значило, ведь орда захватчиков в последнее время несла такие потери, что половина их отрядов представляла собой сборище чудом уцелевших воинов. Светлую кожу вериста покрывали шрамы, и она покраснела от солнечных ожогов: выходит, он совсем недавно пересек Границу.

Кавотти прогнал безумное желание вступить с ним в профессиональный разговор: «Позволь полюбопытствовать, свинья, до тебя уже дошло известие о битве при Напоре? Меньше чем шестьдесят дней назад мои люди прикончили там три шестидесятки твоих дружков. А с вашими ранеными мы поступили так же, как вы поступаете с нашими».

Громадный вигелианин молча подошел ближе. Скорее всего он не говорил по-флоренгиански и плохо его понимал; мало кто из веристов — даже из тех, кто провел здесь много времени — хорошо знал язык. Внимательно наблюдая за Кавотти, он подцепил пальцем ручку амфоры и поднял ее на вытянутой руке, что не каждый попытался бы сделать. Кавотти изобразил на лице почтительное восхищение, как на его месте поступил бы любой разумный крестьянин. Он бы отдал пять зубов, чтобы узнать, чем занят второй верист у него за спиной.

Вигелианин улыбнулся и уронил амфору на землю. Кавотти вскрикнул и отскочил, но вино все равно попало ему на одежду. Черные глаза встретились с бледно-голубыми. Теперь вигелианский лорд мог запросто приказать флоренгианину и человеку низшего сословия пасть на колени и слизать вино. Это не только поставит его в весьма уязвимое положение, но и позволит врагу увидеть его шею. Кавотти посчитал, что всему есть предел — лучше умереть стоя.

Однако смертельно опасный приказ так и не прозвучал. Второй верист рассмеялся и что-то проговорил на гортанном вигелианском языке. Верзила пожал плечами, презрительно сплюнул в сторону флоренгианина, и оба ушли в сторожку, с грохотом захлопнув за собой дверь.

Руки Кавотти дрожали, когда он завязывал веревку на брезенте. Очевидно, два скучающих юнца решили подшутить над местным крестьянином-переростком. Возможно, их наказали за какую-то мелкую провинность, велев обыскивать каждого путника, входящего в город. Стало быть, его маскировка прошла испытание. Будь у вигелиан хоть малейшее подозрение, что освободительная армия продвигается к Селебре, эти двое непременно взглянули бы на его шею.

Он вернулся домой впервые за тринадцать лет, но его никто не встречал. Жители города, спасаясь от непогоды, сидели по домам, предоставив улицы хлещущим ветвям деревьев, потокам дождя и черепицам, которые с грохотом падали на землю. Вздумай священный Сьену пошутить, вождь повстанцев погиб бы от упавшего с крыши куска глины.

Наконец-то он дома! Невероятно! Долгие годы войны и сражений Кавотти отчаянно цеплялся за надежду когда-нибудь сюда вернуться, но только недавно поверил, что это действительно произойдет. Разумеется, он мечтал войти в город с победой, промчаться по главной улице на колеснице и помахать рукой собравшимся толпам, приветствующим Кавотти-Мятежника, Кавотти-Освободителя. А пока придется смириться с необходимостью прятаться. Если Стралг не уничтожит Селебру еще до конца войны, возможно, это сделают Борцы за Свободу.

Селебра заслужила свою славу; это действительно был самый прекрасный город — Город-Восторг. За последние десять лет Кавотти довелось повидать всю Флоренгианскую Грань. Дважды на него устраивали охоту в Плодородном Круге, он плавал в теплых волнах Океана и чуть не замерз до смерти в лишенных воздуха приграничных пустошах. Ему встречались затопленные города и города, высохшие до самого основания, когда ушло море или река поменяла русло. Однако большую часть селений разграбила орда Стралга или его собственные люди. Обе стороны оставляли за собой только кости и вонючий пепел.

И вот она, Селебра — цела и невредима: широкие проспекты и величественные фасады, изящные башни и храмы, просторные колоннады, площади и сады… Конечно, и у Селебры были свои слабости. Роскошные дворцы подчас оказывались внутри сараями, а центральная площадь больше напоминала загон для скота неправильной формы. Дворец дожа походил на гигантское отхожее место, потому что селебриане не любили, когда их правители кичились богатством. Однако Кавотти помнил, что внутри дворец потрясающе красив.