Последний Дон-Кихот (пьеса) - Дяченко Марина и Сергей. Страница 7
АЛОНСО: Кто это там? Альдонса, ты?
Фигура неспешно пересекает комнату.
АЛОНСО: Альдонса?
САНЧО (оглядывается): Вы кому, господин?
АЛОНСО: Да вот же!
САНЧО: Где?!
Фигура маячит совершенно отчетливо.
АЛОНСО: Ты ослеп? Да вон же!
САНЧО (боязливо): Сеньор Алонсо… Нет там никого. Что вы…
АЛОНСО: Как нет?! Я своими глазами вижу!
Фигура исчезает. Алонсо вскакивает, осматривает комнату – никого…
АЛОНСО: Санчо… Ты что же, ничего не видел?
САНЧО: Господин мой… Господь с вами. Привиделось вам. Не зря этот, лекаришка, все твердил – наследственность…
АЛОНСО: Привиделось? Гм… Значит, привиделось. Бывает.
Старый дом. Скрипы, стоны, шорохи. Покачиваются портреты. Колеблются портьеры.
Алонсо нервно оглядывается.
Санчо и Фелиса. Рядом лежат самодельные ходули и белый балахон.
ФЕЛИСА: Какое у него было лицо! Вот умора… Я бы что угодно отдала, чтобы еще раз такое увидеть!
САНЧО: Увидишь. Теперь – ходи за ним, только так, чтобы он тебя не видел. Чтобы только слышал твои шаги… Сумеешь?
ФЕЛИСА: Ха! Еще как! Слушай, а давай еще что-нибудь для него придумаем? Давай, например, висельника привесим, он глянет за окно – а там будто бы висельник… Вот умора!
САНЧО: А ведь ты его не любишь. Ты ему врала.
ФЕЛИСА: Чего это? Ясен пень, люблю. Чего это я его не люблю?
САНЧО: Ты его не жалеешь.
ФЕЛИСА: Здрасьте. Мы же развлекаемся, играем… Это же шутка… Кстати, ты мне не сказал, зачем тебе все это надо?
САНЧО: Зачем? Вот такой веселый я человек, пошутить люблю. Понурая свинья, говорят, глубоко копает, зато веселой свинье желуди сами в рот валятся…
ФЕЛИСА: А я догадалась. Ежели сеньор Алонсо решит, что умом рехнулся – ни в какое странствие не поедет. И тебе, стало быть, никуда ехать не придется. Хитер ты, Санчо. Простой-простой, а свою выгоду знаешь.
САНЧО: Разве это моя выгода? Это его выгода… Мне-то что, призывают – пойду… Другое дело – сеньор рыцарь, ему и плевков достается больше, он и голову может сложить… Слушай, Фелиса. Вот ты ребеночка хочешь от сеньора Алонсо. Тебе действительно так хочется, чтобы твой сын был Дон-Кихотом? Чтобы тащился, как чучело гороховое, на Росинанте, получал тычки и пинки, валялся в дерьме и блевотине… ради какой-то там сомнительной славы?
ФЕЛИСА: Дурень ты. Слава, рыцарь, донкихот… Кто тебе сказал, что мой сын попрется… в это их шутовское странствие?
САНЧО: Как это? Он же будет наследник Дон-Кихота? Должен…
ФЕЛИСА: Должен был мельник моей матушке! Мой сын… если только у меня будет сын… будет наследником Кихано. Будет идальго… даже если бастард, а все одно единственный наследник. Я у нотариуса спрашивала.
САНЧО: У нотариуса?!
ФЕЛИСА: За дуру меня держишь? Конечно… даже если Алонсо из путешествия не вернется – есть сейчас способ доказать, что малый – его сын. Берется кусочек кожи трупа – и кровь ребеночка, и под мелкоскопом сравнивается… И тогда дом, титул, все переходит малому. Понял?
Санчо не знает, что и сказать.
Алонсо идет через комнату со свечкой в руке. Вздрагивает; оглядывается. К чему-то прислушивается; колеблется огонек свечи.
Алонсо подходит к календарю. Сверяется с часами; полночь уже миновала, Алонсо срывает очередной лист, открывается новое число – двадцать четвертое июля. Алонсо жжет сорванный календарный лист на пламени свечки; его окликают шепотом из темноты: «Алонсо! Алонсо!» Алонсо оглядывается, почти бегом осматривает комнату – никого…
АЛОНСО (шепотом): Санчо! Эй, Санчо!
Тишина.
АЛОНСО: Санчо!
Из противоположного угла появляется Санчо.
САНЧО: Господин? Вы не спите?
АЛОНСО: Да ты и сам не спишь?
САНЧО (оправдываясь): Не спится…
АЛОНСО: Санчо… Ты в детстве… ничего не боялся?
САНЧО: как это ничего? Папаши, бывало, боялся, особенно когда набедокуришь, а папаша возьмет хворостину…
АЛОНСО: Я не о том! В детстве… тебе не мерещился черный человек, который сидит под кроватью?
САНЧО (растерявшись): Э-э-э… Мавр? Под кроватью?!
АЛОНСО: Ты не понимаешь… Когда будто бы клякса на краю сознания… И хочется посмотреть, и страшно смотреть… И знаешь, что не вытерпишь и посмотришь, и тут тебе и конец… Не смотри!
САНЧО (крепко задумавшись): Сеньор Алонсо… Вы бы не принимали… так близко к сердцу.
АЛОНСО: Ничего… Ничего, Санчо. Ничего… Прости. Иди спать. И я пойду… Ты ничего не слышишь?
Оба прислушиваются. Тишина.
САНЧО: Ничего нет, сеньор Алонсо. И… все, больше ничего не будет! Это… это… (хочет что-то сказать, но не решается).
АЛОНСО: Ничего… Иди спать.
Карраско и Алонсо. Дом неспокоен; колеблются портьеры, маячат тени, и не стихает постоянный ровный гул – гул надвигающейся катастрофы.
КАРРАСКО: Я так и знал. Я так и знал… Мой батюшка говорил мне, прежде чем сойти в могилу… Я так и знал…
АЛОНСО: И еще мне кажется, что за мной постоянно кто-то ходит. И окликает меня… Оглянусь – никого нет…
КАРРАСКО: Господи, я так и знал! Мания отношения, мания преследования… Это паранойя! Шизофрения! Следующий этап – вы из преследуемого превратитесь в агрессора, вы будете очень, очень опасны для окружающих…
АЛОНСО: Мне кажется, что кто-то рылся в моих вещах… Все книги на письменном столе лежат не так, как я привык… Смотри, что это там, в дальнем углу? Неужели мне снова кажется?!
КАРРАСКО: Бедный сеньор Алонсо… Вот таблетки (высыпает на стол груду ярких капсул). Немедленно начинаем усиленный курс… Эх, был бы жив мой батюшка! Сеньор Алонсо, вам надо в стационар!
АЛОНСО: Дон-Кихот в сумасшедшем доме… Нет, Самсон. ты не беспокойся. Дон-Кихот – кто угодно, только не безумец. Если я почувствую… если я пойму, что это все… мне больше нечего терять. Как глупо – прямо перед двадцать восьмым… Самсон… Может, еще обойдется? А, Самсон?
Карраско в отчаянии качает головой.