Возвращение в Ахен - Хаецкая Елена Владимировна. Страница 15

– Вижу, – нетерпеливо оборвал его чародей.

Великан жалостливо дернул носом.

– Господин Синяка, я это… если вы в немилостивом расположении, то не осмелюсь… но вот они без чувств и совершенно непонятно… Они шли к себе домой, а их шатало, точно они набрались, как эта винная бочка, Торфинн, чтобы ему и на том свете… И дрожали они изрядно.

– Кто «они»?

– Госпожа Асантао. Они потом упали, я их поймал, конечно, и вот теперь не знаю, чего делать. Они спят, я их держу.

Великан шумно вздохнул, отвернув лицо от спящей Асантао, чтобы не потревожить ее.

– А там пируют, – добавил он дрогнувшим голосом.

– Иди пируй, – сказал ему Синяка. – Давай мне ее и иди.

Великан засуетился. Синяка снял с себя плащ, сел на пороге и принял Асантао из рук великана. Она сильно вздрогнула во сне.

– Вот, под голову, значит, подложить, – бормотал великан. – И холодно тут… Вы уж закутайте ее, как следует… И сами тоже…

Он потоптался немного и побрел прочь от крыльца на запах съестного.

Синяка отер краем плаща уголь с усталого лица колдуньи, пригладил ее волосы. Потом тихонько свистнул саламандре.

Огненный дух приподнял голову как бы в недоумении. Свист повторился. Саламандра пришла к выводу, что господин Синяка просто насвистывает ради своего удовольствия, и с облегчением снова растянулась на ступеньках.

– Слушай ты, ленивая тварь…

Теперь господин Синяка заговорил. Но не саламандру же, в самом деле, он называет «ленивой тварью»? Ящерка не шелохнулась.

Синяка осторожно вытянул ногу и потыкал в нее носком. Проклятье, это же надо иметь такие длинные ноги. И зачем людям такие длинные ноги? Некоторое время саламандра размышляла над этим. Но тут Синяка дал ей основательного пинка, так что она подскочила.

– Мне нужен огонь, живо, – резко сказал он. – И нечего делать вид, что сил у тебя не хватает.

С подчеркнутой обидой саламандра свернулась в кольцо и раздраженно запылала.

Постепенно согреваясь, Асантао начала дышать спокойнее. Синяка уже подумывал о том, чтобы отнести ее в дом и уложить в постель, как из рассветных сумерек бесшумно выступил Мела. Он хмуро посмотрел на костер, горевший без дров, и сел рядом с чародеем.

– Хочешь мяса? – спросил Синяка.

Мела взял остывший кусок, подержал возле огня и рассеянно принялся жевать. Казалось, он раздумывал над чем-то.

Асантао пошевелилась во сне и еле слышно вздохнула. Мела засунул в рот остатки мяса, обтер руки о штаны. Вдвоем с Синякой они отнесли Асантао в дом, уложили ее на ворох звериных шкур, служивших постелью. Синяка впервые был в доме колдуньи и с интересом осматривался по сторонам.

Центром всего сооружения был большой деревянный столб, на котором висели связки сушеных трав, костяные ножи с плоскими рукоятками, на которые углем были нанесены знаки, дощечки с резьбой, изображавшей Хозяина, Огненную Старуху, ясную Ран в окружении ее дочерей-волн. Все это было испещрено магическими знаками, из которых Синяка знал только знак Солнца. На полках среди кухонной посуды стояли глиняные бутылки с запечатанными горлышками, а над ними на крюке висела большая гадательная чаша. В доме пахло пылью и горьковатыми травами.

Мела поправил постель и укрыл колдунью лоскутным одеялом, которое снял со скамьи у окна, потом, встав на колени и коснувшись лицом пола, поклонился спящей и вышел. Синяка последовал за ним.

Был уже рассвет, и по-утреннему холодной казалась трава, влажная от тумана. Воспользовавшись отсутствием хозяина, саламандра погасила костерок и теперь мирно спала, свернувшись кольцом.

– Мела, – сказал Синяка негромко, – ты говорил вождю, что твой брат не погиб, что он в плену?

– Да, – ответил Мела с видимым равнодушием. – Он там и останется.

Как Синяка ни пытался отгородиться от мира чувств и оставаться исключительно в мире внешних проявлений, откуда-то из потаенных глубин души старшего брата на него плеснуло нестерпимой болью.

Синяка владел собой куда хуже, чем Мела. Он переспросил севшим голосом:

– Они знают, что мальчик жив, и не попытаются его спасти?

– Аэйт всего лишь тень, – сказал Мела. – Ради него Фарзой и пальцем не шевельнет. – Он помолчал, подождав, пока уляжется горечь, и, желая быть справедливым, добавил: – Фарзой не стал бы делать этого ни для кого. Погубить несколько человек ради того, чтобы спасти одного…

Синяка кивнул. Неожиданно он подумал о Тиргатао: тем, кого опалит ее пламя, даже родниковая вода уже не покажется сладкой. Так говорила ему Асантао, спящая в доме. Синяка искоса поглядел на Мелу. Он потерял брата. Но когда Синяка заговорил об этом, осторожно подбирая слова, чтобы не задеть Мелу слишком больно, молодой воин ответил:

– Черной Тиргатао нечего делать в моей душе. Аэйт еще жив, и я не собираюсь хоронить его.

Фрат остановилась, передав великану легкий круглый щит.

– Повесь его на ветку, – сказала она.

Великан нерешительно повертел щит в своих толстых лапах, заросших рыжим волосом.

– Так это… Госпожа Фрат, оно же вещь… Я хочу сказать, предмет… И вдруг по нему стрелять? Вы как хотите, а у меня рука не поднимется.

Они стояли в лесу, в двух милях от деревни.

Во время поминального пира после изгнания Смерти девушка заметила Пузана, который неловко топтался в сторонке, вздыхал, громко глотал слюни и с невероятной тоской следил за тем, как куски исчезают с длинного деревянного стола, установленного возле дымящегося кострища. Одна из женщин, поглядев на Пузана, что-то сказала, и все рассмеялись.

Все, кроме Фрат. Она нахмурилась, встала. Увидев ее суровое лицо, великан даже забыл о том, что ростом Фрат едва доходила ему до пояса, и в испуге присел. Она махнула ему рукой. Из опасения развалить скамью, Пузан пристроился возле нее на земле, а Фрат время от времени подавала ему мясо, выбирая куски побольше. Великан хватал их зубами, отрезал ножом все, что не влезало в рот с первого раза, жевал, после чего заталкивал в свою обширную пасть вторую половину куска, иногда помогая себе пальцем.

Наблюдая за ним, Фрат, в конце концов, решила, что из великана может еще получиться настоящий воин, поскольку обжирался он по-богатырски.

Покраснев от удовольствия, Пузан изъявил согласие посоревноваться с маленькой воительницей в стрельбе из лука. Ради Фрат он согласился бы на что угодно. При этом поставил только одно условие: соревнование должно происходить в стороне от деревни. Чтобы никто не стал свидетелем позора проигравшего. По правде говоря, Пузан смущался и отчаянно трусил, ибо отродясь лука в руках не держал. Ну разве что топор…

Фрат вынула из волос стрелы, уложила их в колчанное отделение, а волосы заплела в две косы. Принесла из дома старый круглый щит. На коже щита были нарисованы зеленые и красные круги, а в центре помещалась медная пластина. Этот-то щит она и вручила великану с приказом повесить на дерево в качестве мишени. Пузан же мялся.

– Ну так в чем дело? – нетерпеливо сказала Фрат. – Будь другом, повесь его на ветку. Тебе же ничего не стоит дотянуться.

– Да… оно так… – Пузан вздохнул. – Это нам раз плюнуть… все равно как по харе смазать… – Он внезапно осекся, бросив быстрый косой взгляд на девушку, и мучительно покраснел. – То есть, я хочу сказать, госпожа Фрат, что никаких затруднений.

Фрат склонила голову набок и посмотрела на Пузана снизу вверх.

– Чудной ты, – сказала она.

Пузан осторожно поерзал, не зная, как принимать эти слова, но на всякий случай тяжело вздохнул.

– Вещь ведь попортим, – пояснил великан.

– Это старый щит, – утешила его Фрат.

Великан побрел вешать щит на ветку. Вдруг он замер, вглядываясь сквозь ветви на тропу.

– Идет кто-то, – пробормотал он, снова краснея. – Наблюдать будет, это как пить дать. И издеваться станет, собака…

По лесу шел человек в плаще. Шел он, видимо, торопясь и не слишком заботясь о том, чтобы его не заметили.

– Что ты там бормочешь, Пузан? – спросила Фрат.