Возвращение в Ахен - Хаецкая Елена Владимировна. Страница 17

Пузан тоже был здесь, в молчаливой толпе. Вся его злоба на Мелу куда-то пропала, и он демонстративно вздыхал и бросал на преступника жалостливые взгляды.

Синяки не было видно, но Мелу это не беспокоило. Может быть, странный пришелец с темной кожей поможет младшему брату, кто знает? Они, вроде бы, подружились…

– Мела, сын Арванда, – сказал Фарзой. – Вчера наш народ был опозорен перед лицом Смерти, которая пришла забрать к себе наших погибших. Я сказал, что виновный в этом позоре умрет. Ты слышал?

– Я слышал, – отозвался Мела, и его голос звучал, как всегда, отчетливо и звонко. – Я ведь был рядом с тобой, Фарзой, сын Фарсана.

Вождь поднял левую бровь, и шрам на его лице перекосился, багровея.

– Небесный Лось – Око Хорса, он не терпит лжи, – продолжал Фарзой. – Я говорил с ним всю ночь, желая открыть истину. Я говорил ему: «Дары для Тиргатао украл такой-то» – и Лось наливался алым гневом, отвергая неправду. И с каждым новым именем у меня отлегало от сердца, потому что невыносимо подозревать близких. Твое имя, Мела, я назвал последним. Я был уверен, что золото для Смерти скоро отыщется. И когда Лось остался спокойным и не стал отрицать сказанного мной, мне показалось, что я умираю. Трижды я повторял эти слова, показавшиеся поначалу глупыми и святотатственными: «Золото для Смерти украл Мела». И с каждым разом они становились все менее глупыми и менее святотатственными…

Мела склонил голову.

– Я знал, Фарзой, что тебе долго перебирать имена перед золотым Советником Истины, прежде чем ты доберешься до моего. У меня было время. Я успел бы уйти, если бы меня не задержали.

Вождь, казалось, был более удивлен, чем разгневан.

– Ты был гордостью моего сердца, Мела, – сказал, наконец, Фарзой. – Зачем ты навлек на себя такую бесславную смерть?

– Оставь меня жить, – спокойно сказал Мела, – и избавишь себя от этой муки.

Вождь долго молчал, глядя ему в лицо. Арванд, отец Мелы, умер от ран на руках Фарзоя, когда они вдвоем отбивались от большого отряда врагов. В те годы морасты завоевали соляное озеро и воздвигли на его берегу святыню воинского союза – Дерево Восьми Клыков. Оно было совсем молоденьким, когда они вживляли в него кабаньи челюсти. Оно хранило их удачу многие годы. Великое это богатство – соль. Летом она осаждалась на дно озера, ее выламывали и везли в деревню, где женщины очищали ее от ила, промывали, сушили. И всегда вокруг соли лилась кровь. На эту соль они выкупали своих пленных. Ради нее к народу Фарзоя приходили торговцы из самых разных, подчас очень далеких племен, в том числе и охотники из рода людей.

Серые глаза Мелы серьезно смотрели на вождя. Босой и связанный, сын Арванда стоял прямо, словно ни страх смерти, ни позор осуждения не могли его коснуться.

– Оставь меня жить, – повторил Мела. Не попросил, а посоветовал.

– Нет, – ответил Фарзой и повторил свой вопрос: – Зачем ты украл золото, Мела?

– Ты не захотел спасти моего брата, – сказал Мела. – Тогда я подумал, что смогу выкупить его. Я посмотрел на свои вещи и не нашел среди них ни одной, что мог бы предложить в обмен на моего Аэйта. После этого я украл.

– Я поступил разумно, отказав тебе. Твой брат – тень, а ты хотел рисковать ради него жизнью воинов. К тому же, он уже один раз провинился…

– Это так, – согласился Мела, – но он мой брат. Без него я сам становлюсь тенью.

– Не говори мне, что не можешь сражаться без этого сопляка и жулика! – вскипел вождь.

– Я отвечаю, – сказал Мела.

Великан громко всхлипнул. Мутные слезы потекли по его трясущимся щекам.

– Как они друг за друга… – пробормотал великан, гнусавя от избытка чувств. – Прямо как мы с господином Синякой…

Он сокрушенно потряс головой, потом, заметив, что на него смотрят, побагровел и отвернулся, отстукивая по земле какой-то варварский марш.

– Мела, – уже спокойнее проговорил вождь, – ты слышал, что было сказано у костра Тиргатао.

Мела слегка побледнел. Воин, стоявший справа от него, переложил свое длинное копье в левую руку, а правой схватил его за локоть. Вдвоем охранники поставили его на колени. По знаку вождя к ним подошла Асантао.

– Чего ты хочешь от меня, Фарзой? – безжизненным голосом спросила она. Черная Тиргатао, казалось, выпила ее силы, и колдунье не было дела ни до вождя, ни до старшего брата Аэйта.

Фарзой приподнялся, выбросил вперед руку, указывая на преступника растопыренными пальцами:

– Остриги ему волосы!

Асантао перевела взгляд на Мелу. Он стоял, не шевелясь, так, как его поставили. Не двинулся с места и тогда, когда женщина собрала в горсть его длинные волосы и, сильно дернув, срезала – сперва одну косу, потом другую. Она собрала отрезанные волосы Мелы в платок и бережно завернула их.

На мгновение Мела вскинул на нее глаза. Асантао была уже в обычной своей одежде, но не успела причесаться и смыть как следует уголь с лица и казалась тенью Смерти, которая несколько минут жила в ее теле.

– Прощай, Мела, – сказала она тихо и, не дожидаясь ответа, медленно ушла с площади, унося с собой его косы.

Местом казни служила большая скала, далеко к северу от деревни, там, где заканчивались болота. Это был край света для морастов – дальше скалы никто из них не заходил. По их представлениям, край обитаемого мира был самым подходящим местом для смерти.

Смертная казнь почти никогда не применялась в племени – морасты были гордым народом и крепко держались друг друга.

Под скалой на глубине почти пятнадцатиметрового ущелья были вбиты в землю копья, числом девять, остриями вверх. Не положено было смотреть, как умирает преступник, потому что морасты не наслаждаются видом чужих мучений. И говорить об этом тоже было запрещено – это было бы малодушием или недостойным злорадством. Тело забирали из ущелья на четвертый день, раньше к нему никто не смел приближаться. Если преступник оказывался жив, он оставался умирать у скалы, среди камней, и никто не должен помогать ему в этом.

Спустя несколько часов после того, как двое стражей увели Мелу на край жизни, Фрат вошла в дом, где спала Асантао. Не колеблясь ни секунды, девушка сдернула с нее одеяло и сильно тряхнула за плечо.

– Проснись! – сказала она безжалостно.

Колдунья застонала, заметалась, но крепкие маленькие руки Фрат не выпускали ее.

– Проснись же, Асантао! Проснись, или я убью себя в твоем доме!

Асантао с трудом разлепила веки, и ее обжег яростный взгляд девушки.

– Что тебе нужно, Фрат? – спросила колдунья еле слышно.

Фрат отступила на шаг, склонила голову.

– Ты видишь, Асантао, – сказала она, резко меняя тон и заговорив просительно. – Я хочу знать, что он умер.

Асантао помолчала. Она не в силах была даже встать. Но Фрат нависала над ней, упорная, мрачная, злая, и не собиралась отступать. Отметая все обычаи, все законы, она нарушила отдых колдуньи и заговорила с ней о том, кого изгнали за край жизни.

Увидев чужую боль, Асантао еще раз забыла о себе.

– Поставь чашу на скамью, – проговорила она, едва ворочая языком.

Молниеносно, точно любящая жена, которая стремится угодить усталому мужу, Фрат сорвала с крюка гадальную чашу и поставила ее, куда было велено. Затем повернулась к колдунье и, увидев, что та опять шевелит губами, стремительно нагнулась к ней.

– Налей воды, – услышала Фрат, – положи меч поперек чаши. Та сторона, что к свету, – жив. Та, что к тени, – мертв.

Усталое лицо колдуньи выделялось на темных шкурах неясным белым пятном. Фрат, не дыша, склонилась над гадательной чашей. Маленькая ореховая скорлупка шевельнулась на гладкой поверхности воды и, как будто ее подтолкнули, быстро пошла к свету.

Фрат остановила ее пальцем и вернула под меч. Она не хотела верить.

Но стоило ей убрать палец, как скорлупка, словно кораблик с упрямой командой на борту, вышла на свет и пристала к тому краю чаши, что был освещен ярче всего.

Фрат закрыла лицо руками. Значит, Мела еще жив, и теперь ей нужно идти к обрыву и спускаться вниз, чтобы добить его. Это она для него сделает, и никакие запреты ей не указ.