Вавилонские хроники - Хаецкая Елена Владимировна. Страница 6

– Что, Мурзик, – сказал я злорадно, – очень назад на биржу не хочешь?

– Так… – Тут Мурзик заморгал, зашевелил широкими бровями. – Так мне с биржи один путь – на какие-нибудь копи, либо галеры, а кому туда охота…

– Никому не охота, – согласился я. – Дай-ка я еще раз прослушаю.

Он перемотал пленку и снова включил. Отрешившись от того, что голос такой противный, я вник. И ничего не понял. Язык, на котором я что-то с жаром толмил и даже как будто сердился, был совершенно мне незнаком.

Тут уже и я растерялся.

– Мурзик, а что это было?

Он затряс головой. Он не знал. Самое глупое, что я тоже не знал.

– Может, это вы по-семитски? – предположил Мурзик. – Надо бы дать господину Ицхаку послушать.

– Господин Ицхак такой же семит, как я – плоскорожий ордынец. Одна только спесь, – проворчал я. – У них в семье семитский язык уж три поколения как забыли…

Я стал думать. Это не семитский язык. И не ашшурский. И не мицраимский. Это вообще не язык. То есть… то есть, ни слова знакомого. Даже не ухватить, где там глагол, а где какая-нибудь восклицательная частица…

Я велел подать мне телефон и набрал номер Ицхака, бессердечно оторвав того от ужина.

– Очнулся, академик? – невежливо сказал Ицхак. И сразу озаботился: – Ну, как наша дорогая? Не помял?

– Слушай, Ицхак, – сказал я. – Тут такое дело… Приезжай немедленно.

И положил трубку.

Я здорово его напугал. Он примчался на рикше. Клепсидра-пятидесятиминутка еще свое не отбулькала, а Ицхак уже вываливался из неуклюжей тележки, сплетенной из упругого ивового прута. Рикша, весь потный, заломил полуторную цену. Я слышал, как они с Ицхаком шумно торгуются у меня под окнами.

Наконец Мурзик открыл Ицхаку дверь. Мой шеф-одноклассник ввалился, отирая пот со лба – будто он вез на себе рикшу, а не наоборот – и устремил на нас с Мурзиком дикий взор светлых глаз.

– Ну?! – закричал он с порога. – Что случилось?!.

– Проходи, – молвил я, наслаждаясь. – Садись. Мурзик, приготовь нам зеленого чаю.

Мурзик с каким-то вихляющим холуйским поклоном увильнул на кухню. Загремел оттуда чайником.

Ицхак сказал мне, свирепея:

– Ты!.. Бесплатное приложение к заднице!.. Учти, мои предки были кочевниками и приносили кровавые жертвы!..

– Мои до сих пор приносят, – попытался я защитить вавилонскую честь, но по ухмылке Ицхака понял, что опять сморозил невпопад.

Он уже почти успокоился. Развалился на моем диване, как у себя дома, раскинул руки.

– Что случилось-то? – осведомился он. – Чего названиваешь на ночь глядя?

– Сейчас узнаешь. – Я хлопнул в ладоши и гаркнул: – Мурзик!

Мурзик, дребезжа чашками и сахарницей, вкатил столик на колесиках.

Мы с Ицхаком взяли по чашке. Медленно, значительно отхлебнули. Я встретился глазами с выжидающим Мурзиком и кивнул ему. Мурзик торжественно подал магнитофон.

– Жми, – распорядился я.

Толстый мурзиков палец вдавил холеную черную кнопку. Стереосистема выдала: «агх… ирр-кка! Энк л'хма!» – и так далее, все в таком же духе, с жаром, выразительно, с визгливым, каким-то дергающимся интонационным рисунком.

Поначалу Ицхак слушал с интересом. Сделал голову набок, как удивленная собака. Даже про чай забыл. А магнитофон все изрыгал и изрыгал малопонятные звуки. Ицхак соскучился. Отпил чаю, взял сахар, принялся шумно сосать.

Потом вдруг его осенило. Я понял это потому, что изменилось выражение его лица. На место фальшивой сосредоточенности пришла осмысленность.

– Это что… это твой голос, что ли? – спросил он меня.

– А! Наконец дошло, – сказал я, очень довольный. – Для начальника ты неплохо соображаешь. Анька бы сразу догадалсь.

Он отмахнулся.

– Лучше скажи, на каком это языке ты так разоряешься.

– Это я у тебя хотел спросить.

Повисло молчание. Я смотрел на Ицхака, а Ицхак смотрел на меня. Потом он аккуратно поставил свою чашку на столик и голосом полевого командира отрывисто велел моему рабу:

– Мурзик! Выйди!

Мурзик послушно слинял на кухню.

Ицхак повернулся в мою сторону. Пошевелил губами и носом. Мне показалось, что сейчас он начнет жевать свой нос.

Но Ицхак только проговорил – очень тихо:

– Баян… Ты хоть понимаешь, что произошло?

– Нет, – честно сказал я. – Я поэтому тебе и позвонил. Мурзик в штаны едва не наложил от страха, а я растерялся. Ты ведь у нас в классе был самый умный…

– Умный, да… – как-то стариковски уронил Ицхак. И замолчал надолго.

Мне надоело ждать, пока его семитские мозги разродятся какой-нибудь приемлемой гипотезой. И снова включил магнитофон. Ицхак послушал-послушал.

– Это не древнесемитский? – спросил я.

– Нет, – уверенно сказал Ицхак.

– Откуда ты знаешь?

На этот раз он не стал рассказывать о своих предках-скотоводах. Просто пожал плечами. И я сразу поверил ему.

– И не древнемицраимский?

– Нет. Я тебе как лингвист говорю. Разве ты сам не слышишь?

А что там было слышать? «Аргх… Крр-а! А! А-гха-гх'л!»

Мы сидели до глубокой ночи, вслушиваясь в эти полузвериные звуки. Мурзик так и заснул на кухне, свернувшись на полу перед газовой плитой. Потом Ицхак взял с меня слово, что буду молчать, и ушел. Он был очень встревожен.

На следующий день нам стало не до лингвистических изысков. На нас подали в суд.

Ицхак собрал всю фирму – всех троих сотрудников – в офисе. Мы чинно утонули в черном кожаном диване, сложив руки на коленях. Рядом со мной сидела Аннини. Я видел ее румяную толстую щеку с завитком черных волос, вдыхал резкий запах туалетной воды «Дыня Сарона», модной в этом сезоне. Аннини была очень взволнована. На нее никогда еще не подавали в суд.

Ицхак небрежно сидел боком на холеном офисном столе, сдвинув в сторону клавиатуру компьютера. По темно-лазурному экрану медленно ползли, чередуясь, быки и воины. Ицхак считал, что это патриотично.

Болтая тощей ногой в ослепительно лакированном ботинке, Ицхак прочел нам иск, выдвинутый против фирмы «Энкиду прорицейшн» общественностью микрорайона во главе с детским дошкольным учреждением, располагающимся как раз напротив нашего офиса.

«…подрастающее поколение, юные вавилоняне, вынуждены еженедельно наблюдать, как на крыше так называемой обсерватории так называемой прогностической фирмы, взявшей себе гордое имя легендарного героя Энкиду, появляется – как они сами не стыдятся называть – ЖОПА, утыканная проводками. Это зрелище, само по себе отвратительное, усугубляется длительностью пребывания «жопы» на свободном обозрении всех налогоплательщиков микрорайона. Согласитесь, что вид обнаженной задницы и сопутствующих ей гениталий размером с козье вымя оскорбляет…» и так далее.

Дочитав до «козьего вымени», Ицхак устремил на меня пристальный взор. Я приготовился достойно ответить. Но Ицхак только круто взвел одну бровь и продолжил чтение иска. Это взбесило меня куда больше.

Закончив читать, он аккуратно убрал иск в глянцевую папочку и защелкнул замочком, чтобы не потерялось. Некоторое время все молчали. Потом Ицхак хмыкнул:

– «Вымя»!.. В бинокль разглядывали, что ли, эти сдуревшие старые девы?

За это я сразу простил Ицхаку и многозначительную паузу во время чтения, и поднятую бровь.

Мы стали обсуждать ответные действия. Ицхак сказал, что один из наших одноклассников, бывший троечник Буллит, является теперь преуспевающим юристом. Сошлись на том, что надо позвонить Буллиту и нанять его. Один раз он похоронил в куче компоста классный журнал, где сумасшедшая биологичка выставила одиннадцать двоек. Буллит, несомненно, заслуживал доверия.

Буллит явился на следующий день – адвокат. Высок, строен, подчеркнуто вежлив, нелюбопытен, немногословен. Пиджак с искрой, как у Ицхака, но зеленый. Если Ицхак, даже и одетый с иголочки, все равно производил неряшливое впечатление, то о Буллите этого никак не скажешь. Он и в робе выглядел бы подтянутым.

Они с Ицхаком уединились в кабинете. Из-за запертой двери лязгали замки сейфа, щелкали зажимы папок, деликатно постукивали клавиши компьютера. Пару раз они приоткрывали дверь и призывали к себе Аннини, но потом опять ее выпускали и запирались. Наконец они предстали пред народом, одинаково красные и торжествующие.