Вавилонские хроники - Хаецкая Елена Владимировна. Страница 8

– Мурзик! – вскричал я, озоруя. – Гнанн-орра!

Устрашенный Мурзик безмолвно повалился на колени. А я, довольный, захихикал на диване. Я чувствовал себя грозным и ужасным. И Мурзик чувствовал меня таким же.

– А знаешь что, ты, говорящее орудие, – обратился я к своему рабу, – давай, тащи меня к своим колдунам-экстрасенсам. Я им покажу порчу и родовое проклятие, арргхх!..

Назавтра я сказался больным, довольно натурально похрипел в телефон Ицхаку, а когда он посмел усомниться, надрывно закашлялся. Ицхак озаботился моим здоровьем и велел мне как следует отлежаться.

Я сказал, что простудился, подставляя свою драгоценную жопу всем ветрам. Я сказал, что пострадал через усердие на работе. Я сказал, что мне, как заболевшему на боевом посту, полагается оплата за счет фирмы всех потребных мне лекарств.

Ицхак сказал, что купит мне микстуру. Очень горькую. А также лично придет ставить клизму. После этого я быстро завершил разговор.

Мурзик осторожно спросил разрешения набрать номер салона Корректирующей Магии «Белая Аркана». Он почему-то проникся особенным доверием к этому заведению. Номер запомнил, когда называли по телевизору.

Мурзик дозвонился туда и стал договариваться о посещении. Несмотря на то, что мой раб плохо понимал слова «пациент», «сеанс», «гонорар», а слов «экстрасенсорика» и «психика» не понимал вовсе, он сумел объясниться довольно бойко.

Адрес – в квартале Шуанна и время – через полторы стражи – повторил вслух, кося на меня темным глазом: как?

Я кивнул. Я был не против.

Я велел подать мне черный свитер и черные брюки, затянулся серебряным ремнем. Посмотрел на себя в пыльное зеркало. Видно было плохо, но я остался доволен.

От усталости я был бледен, как смерть. Мурзик с его внешностью застенчивого громилы выглядел вполне подходящим спутником для носителя родового проклятия. Я похлопал его по спине, и мы вышли из дома.

Салон Корректирующей Магии размещался на третьем этаже большого доходного дома в скучном спальном квартале Шуанна. На темной лестнице остро пахло кошками. Мы поднялись по вытертым ступеням. Мурзик шел впереди, я держал его за полу куртки, чтобы не споткнуться – в отличие от моего раба, я почти ничего не вижу в темноте. У железной двери без номера и каких-либо опознавательных надписей Мурзик остановился и нерешительно обернулся на меня.

– Что встал, – проворчал я. – Звони.

Мурзик надавил на звонок толстым пальцем. Сперва ничего не происходило. Потом послышались стремительные легкие шаги, и дверь распахнулась. Из темноты длинного коридора повеяло прохладой.

На пороге появилась белокурая девушка в одежде египетского мальчика: накрахмаленная набедренная повязка из тончайшего полотна и широкий круглый воротник, встопорщенный ее маленькими конусовидными грудями. Соски с озорным ехидством глядели из-под воротника. Воротник показался золотым, но присмотревшись, я определил, что это позолоченная пластмасса.

Девица оглядела нас с ног до головы, подняв круглые вызолоченные брови. Мурзик медленно покраснел.

После краткой, выразительной паузы девушка бросила:

– Идемте.

И повернулась к нам спиной. Острые лопатки торчали из-под воротника почти так же вызывающе, как грудки. Плавно переступая босыми ногами по темному старому паркету, она поплыла в недра коридора.

Из одной двери выбралась старая бабка в необъятном фланелевом халате. Тяжко пронесла большую кастрюлю, откуда поднимался дымок. Поглядела на нас неодобрительно, пожевала беззубым ртом. Из кастрюли пахло домашней пищей. Я вдруг сглотнул – после мурзиковой-то стряпни!..

Бабка сказала полуголой девице, наряженной египетским мальчиком:

– От мужчин стыдно, тьфу!..

И прошлепала по коридору в сторону кухни.

Мы протиснулись боком мимо вешалки, ломящейся от старых, полусъеденных молью шуб. Вернее, протиснулись девица и я, а Мурзик безнадежно запутался в шубах и своротил несколько. Когда я обернулся, мой раб лихорадочно водружал их на место, цепляя за прорехи в воротниках и за петли.

– Пошли, – прошипел я.

Девица уже стояла в открытых дверях.

– Входите, – молвила она.

И улыбнулась холодной улыбкой. Губы у нее были выкрашены блестящей сиреневой помадой.

Хозяйка салона, госпожа Алкуина, оказалась внушительной особой размером с добрую священную корову. Ее серебряные волосы длинными прядями падали на плечи. У нее были красивые густые волосы. И свои. Это был не парик, я потом потихоньку проверил.

Одета она была в парчовое платье с разрезами по бокам и на рукавах. Ее полные белые руки с длинными черными ногтями медленно перебирали колоду карт.

Завидев нас, она царственно улыбнулась, еле подняв уголки пухлых, густо накрашенных губ. Такую улыбку можно было бы назвать «тонкой», не будь ее рот столь устрашающе велик.

Резко подведенные синей краской глаза казались черными. На скулах мерцали искры золотой пудры.

От нее пахло всем сразу: благовонными маслами всех городов Двуречья, свечным воском, курениями и крепким дешевым табаком.

Мой раб был сражен. Распахнул глаза, побагровел, в углу рта у него скопилась слюна, а широкие, блестящие, будто натертые маслом брови ожили на лбу и сами собой заходили ходуном.

Госпожа Алкуина оценила произведенный ею эффект. Улыбнулась еще раз, еще тоньше, с оттенком сердечности. Глубоким, низким голосом осведомилась о причине нашего посещения. Левой рукой небрежно двинула в мою сторону глянцевый листок с рекламой салона «Белая Аркана». Я мельком глянул: «снятие порчи… сглаза… навсегда приворожу… спасу, когда другие отказались…»

Я кашлянул. Глянул на Мурзика. А тот набрался наглости и брякнул:

– Такое вот, значит, дело, госпожа… Сглазили господина моего… Порчу навели… И то сказать: с лица спал, почти не спит, во сне словеса плетет непонятные… Тревога его ест, что ли…

И замолчал, заметно вспотев.

Госпожа Алкуина глянула на меня.

– Ваш раб, как я вижу, весьма встревожен вашей судьбой, дорогуша.

Я пожал плечами. Кроме всего прочего, мне не понравилось обращение «дорогуша».

А госпожа Алкуина уже рассматривала мою руку.

– Да, дорогуша, – молвила она наконец, – у вас сильные линии, очень сильные…

И подозвала девушку-мальчика согнутым пальцем. Та подошла, склонилась над моей ладонью. У нее под мышками курчавились рыжеватые волосы. Я смотрел на эти волосы. И еще на маленькие косточки на ее острых плечах. Обожаю такие плечики.

– Моя ученица, – пояснила мне госпожа Алкуина. И девушке: – Глянь, дорогуша, какие линии… Вот, – острый черный ноготь прочертил по моей ладони полоску, – линия интеллекта… Очень сильная линия интеллекта… И линия таланта… – Быстрый близкий взгляд влажных глаз: – Нечасто встретишь такую мощную линию интеллекта… У вас, дорогуша, очень красные линие, видите?

Она отогнула мою ладонь назад. Линии действительно покраснели.

– Да? – глупо переспросил я. – И что это значит?

– У вас сильные страсти, – молвила госпожа Алкуина. – Да, вы – сильный человек, дорогуша, и вами владеют сильные страсти.

И выпустила мою руку. Девушка-мальчик с каменным лицом отошла в сторону и замерла, чуть выдвинув вперед левую ногу. У нее были узкие коленки, безупречно холеные.

Полные белые руки госпожи Алкуины вспорхнули над колодой. Карты, шурша, раскладывались на столе – будто сами собой.

– Свечу, – не глядя, бросила она своей ученице.

Девушка, глядя куда-то поверх голов, двумя руками водрузила на стол свечу. Свеча была синяя, в виде крылатой женщины с золотыми крыльями. Ученица зажгла свечу. Огонь красиво озарил восковую фигурку.

Госпожа Алкуина склонилась над картами. Некоторое время созерцала их. Иногда восклицала: «Так!..», «Ясно!..», «Не может быть!» или «О, боги!» Иногда брала из колоды еще одну или две и клала их накрест, а затем, поводив над ними ладонью, переворачивала. Рассматривала, поднося к глазам.