Голос крови - Локнит Олаф Бьорн. Страница 19

– В чем ты перестаралась, так в количестве обвинений, которые стремишься взвалить на себя, – возразил мой диковинный друг. – Многое происходило помимо твоей воли, из-за желаний Камня…

– Если мне понадобится защитник на суде, обращусь в гильдию законников, – я выхватила письмо и принялась старательно его запечатывать.

Изучение моего послания и воспоминания о битве при Демсварте привели Эллара в состояние легкой грусти. Во всяком случае, он наведался в дом и возвратился, принеся с собой вещь, вид которой вызывал у меня жгучую зависть и легкое недоумение.

В моем представлении не укладывалось, как можно быть волшебником, способным одолеть ксальтоуна, мага высшего посвящения, управляться с мечом не хуже опытного наемника, и при этом возить с собой дорогую виолу старинной работы из вишневого дерева с серебряными струнами? Эллар утверждал, будто некоторые заклинания должны произноситься только в определенном ритме, задаваемом звучанием какого-либо инструмента, но я подозреваю, что ему просто нравилась музыка. Вдобавок он умел сочинять мрачноватые баллады и, если удавалось его уговорить, соглашался спеть.

– Подарок от старого друга, – как-то обмолвился он на мои осторожные расспросы о происхождении виолы. – Случалось, я зарабатывал ею на жизнь.

Недоверчиво хмыкнув, я выразительно покосилась на внушительного вида двуручник с гардой в виде полумесяца, мирно покачивавшийся на ржавом крюке.

– Одно другому не мешает, – без труда понял намек Эллар. – Порой слово оказывается куда сильнее и опаснее меча. Тебе ли этого не знать? В следующий раз, вознамерившись разрушить мир, не забудь предупредить его обитателей.

Я состроила виноватую физиономию и подкинула в огонь костра новое полено. Вечерело, над ручьем плыли сероватые обрывки тумана, окрестный лес становился загадочным хитросплетением стволов и ветвей, напоминающих рисунок, сделанный расплывающейся тушью на мокром листе. Самое подходящее время для страшных историй, трогательных кансон о давних временах или разговоров по душам.

Виолой мы пользовались по очереди, устраивая нечто вроде состязания. Жалкие попытки сослаться на отсутствие голоса успеха не достигли, иначе я бы с величайшим удовольствием оставалась безмолвной слушательницей.

Мне нравился придуманный Элларом образ – ветер, летящий сквозь тысячелетия и эпохи. Ветер-память, ветер-воспоминание…

Нынешней ночью луна шла на убыль. Желтоватый осколок качался в темном небе, пробираясь среди редких серых облаков и отражаясь в бегущей воде ручья. Странный выдался вечер, наполненный смутными предчувствиями и недомолвками, и потому ответная мелодия, пришедшая на ум, казалась весьма подходящей. Я слышала ее давным-давно, в Ианте Офирской, от певицы, жившей при храме Иштар. Услышала и забыла, а сегодня вдруг вспомнила.

На последнем аккорде я сбилась, дернув тонко зазвеневшую струну и испугавшись, что порву ее. Эллар смотрел на меня поверх догорающего пламени, и сначала я испугалась его пристального взгляда, не в силах понять, что в нем кроется. Изумление? Оторопь? Узнавание? Или нечто другое, мне пока неведомое, однако манящее к себе?

Рабириец внезапно поднялся на ноги. Я встрепенулась, думая, что он услышал подозрительные шорохи в лесу, и торопливо отложила виолу. Не хватало еще, чтобы драгоценный инструмент оказался поблизости от костра и покоробился.

Эллару понадобилось два стремительных шага, чтобы обогнуть кострище. Медлительным, угловатым движением он опустился на колени перед бревном, где сидела я. Теперь мы стали одного роста, и он по-прежнему молча глядел на струхнувшую Дану сквозь завесу черных прядей.

Клянусь, я отчетливо расслышала в тишине ироничный короткий смешок, могущий принадлежать только моей матери! Догадываюсь, какой совет многоопытная Ринга Эрде дала бы оробевшей дочурке: «Глупо и недостойно отказывать тому, кто сам идет тебе навстречу. Рано или поздно Дане-девочке придется уступить место Долиане-женщине. Пользуйся удачным случаем…»

Я осторожно протянула руку, коснувшись жестких темных волос Эллара. Провела пальцем по выступающей скуле, ощутив шероховатость обветренной кожи. Он удержал мою ладонь, склонив голову набок, и тогда я поступила неожиданно для самой себя – подалась вперед, обняв Рабирийца. Он почему-то вздрогнул, глубоко и судорожно втянув воздух, и зарылся лицом в мою изрядно растрепавшуюся, пропахшую дымом и нуждавшуюся в мытье шевелюру.

Мысленно прокляв свою неуклюжесть и трусость, я извернулась, ткнувшись губами куда-то в краешек его рта. Поцелуй вышел нескладный и быстрый, однако я самоуверенно рискнула испытать судьбу. Эллар справился со своим внезапным оцепенением, и новая попытка вышла более удачной, а от следующих даже слегка закружилась голова и качнуло в сторону.

Я попыталась встать, опираясь на плечо моего друга. Ноги решительно отказывались меня поддерживать. Недоуменно хихикнув, я обнаружила, что полулежу на земле, вернее, на расстеленном плаще рабирийского мага. Когда он успел озаботиться? Где мой колет? Почему холодно и одновременно жарко? Чьи-то ладони мягко и уверенно касаются меня, комкают рубаху, пальцы расстегивают пряжку пояса на штанах и стягивают их. Твердая холодная кожа скользит по ногам – вниз, вниз… Кажется, на мне – или на нас обоих? – не осталось больше ничего из одежды. Шершавое сукно плаща под лопатками и узловатая лесная почва. Сухие, горячие губы внимательно изучают мое лицо, и так странно ощущать чужое быстрое дыхание, угадывая в нем собственное имя, произнесенное еле слышным шепотом.

Мечущиеся отблески пламени выхватывают из темноты короткие образы, и, чуть повернув голову, я замечаю две сплетенные воедино руки, мужская поверх тонкой женской. Ах да, это же моя рука. Поблескивает кольцо на пальце, золотое с агатовой печаткой. Может, это сон? Тогда я не хочу просыпаться. Пусть длится бесконечная ночь, пусть горит костер на берегу ручья, возле которого двое принадлежат друг другу, пусть раздастся множество глупостей, ибо среди грядущих ночей вторая такая не повторится…