Бездна голодных глаз - Олди Генри Лайон. Страница 76

В дальнем углу приземистого полутемного здания стояла статуя. Я глянул на нее и мне показалось, что я смотрю в зеркало.

Это был я.

Только каменный. И на лице у меня застыло противно-величественное выражение.

3

…А неба не было!…

Вместо блекло-голубого купола, отполированного шершавым ветром пустыни, надо мной нависал серый потолок с какими-то странными фресками и барельефами. Круглые окошки, напоминавшие бойницы, по капле цедили солнечный свет — когда я выбирался из Зала, меня не покидала уверенность, что наверху — день. И я не ошибся…

Понастроили, понимаешь… Не успеешь отлучиться лет эдак на пятьсот, как обязательно апостолы понабегут и навалят кучу хлама… Стоп! Не хлама — храма!… И верно — храм, а посредине, значит, объект поклонения собственной персоной… Геройский, надо сказать, объект: торс обнажен, мышцы гипертрофированы, лицо искажено экстазом борьбы и, вообще, довольно-таки злобная харя, а в победно вскинутых руках — два широких блестящих ножа. Ну не то чтобы ножа, но штука хорошая, с понятием, — мои старенькие манежные «бабочки», которые я ухитрился где-то потерять те же пятьсот лет назад.

Так что стою я здесь давненько, стою и скалюсь на входящих. Каменный. С «бабочками».

Храм был посвящен мне. Сколько ж это я в Зале просидел?… М-да… Спасибо тебе, Тидид, спасибо за слова твои горькие… Какое это, милые, у вас тысячелетье на дворе?…

Ладно, скулить не время, лучше поглядим, что мои почитатели здесь наваяли… Фрески добротные — умеют рисовать, и краски яркие, даже в полумраке видать, — впрочем, мне не привыкать, как-никак столько времени в сумраке Зала… Ага, кажется, вот и мои двенадцать подвигов… интересно, я хоть парочку из них совершал или нет?

Да уж, оказывается, совершал… вон, крайний слева. Иду себе по диагонали, злой и радостный, и тащу на плече издыхающее чудище с обломком трезубца в чешуйчатой груди. Врете, апостолы хреновы, — трезубец-то как раз на арене остался, а Даймон, когда я его в Мелх тащил, уже человеком был. Но — мифология, что с ней поделаешь… художественный вымысел, гипербола, метафора и прочая анафема…

Хотя Большую Тварь художник явно никогда не видывал. Те, кто ее видели, те потом не рисуют. И рога у нее (у Твари, то есть) отсутствуют, и морда не как у крокодила, а плоская и шире, ну и, понятное дело, дыма она из пасти отродясь не пускала…

А пятиголовых змеев — этих даже я не встречал. И те, которые Я, — тоже… Но местные, надо полагать, лучше знают — встречал и рубил, и вполне успешно. А вот средняя морда змия мне кого-то напоминает… Медонта, что ли?… Что ж это получается: пять голов — пять Порченых жрецов Согда?! Интересная аллегория…

Следующие восемь подвигов нагоняли тоску полным единообразием. Ой-ой-ой, братцы и сестрицы, сколько ж я народу порубить успел, пока в Зале отсиживался! Не покладая рук…

Скрипит дверь. В храме резко светлеет, солнечный бич хлещет по моему изваянию и клинки в руках статуи вспыхивают то ли радостно, то ли зловеще. Свет бьет мне в глаза, я щурюсь и различаю лишь темный силуэт на фоне проема. Но меня человек явно видит. Ну-ка, ну-ка, правоверный, как тебе второе пришествие?…

Человек дико визжит и принимается скакать, размахивая руками. С минуту я тупо гляжу на него, размышляя о странности здешних ритуалов, потом понимаю, что меня приглашают выйти из храма.

Приглашение становится все более настойчивым, у меня чуть не лопаются барабанные перепонки, и я решаю не прекословить. Тем более, что в мои планы не входит посвящать остаток Вечности созерцанию собственного героизма.

Прошествовав к двери, я задерживаюсь на пороге и получаю увесистый пинок от крикливого и мрачного туземца — и правильно, нечего зря пялиться на чужие святыни. Видимо, статуя походила на оригинал меньше, чем мне сгоряча показалось.

Я ускоренно покинул храм и снова прищурился. Не от пинка, конечно, который пришелся совсем на другую часть тела, а от солнца, прочно забытого мною в сиреневых сумерках Зала. Пора привыкать заново… и к солнцу, и ко всему остальному…

Когда глаза мои обрели способность видеть, я обнаружил невдалеке множество разноцветных кибиток, вокруг которых суетились темнокожие люди в тюрбанах и халатах; а также выяснил, что под пальмами древнего Мелхского оазиса пасутся банальные овцы и с десяток верблюдов. Один из них покосился в мою сторону и меланхолично плюнул.

Кочевники. Храм. Кибитки. И стоят здесь не первый день и не в первый раз — по всему видно. Овцы, опять же… И верблюды. Раньше ничего этого тут не было. Кажется, жизнь успела сделать очередной виток.

А небо… небо все то же. Здравствуй, небо! Будем привыкать заново…

4

…Я привыкал уже несколько часов подряд, причем привыкал довольно своеобразно: меня сторожили два здоровенных смуглых воина с ассегаями, а неподалеку бушевал расширенный совет племени. Поначалу я ничего не мог разобрать, кроме одного: чужака застали в храме Великого Отца Маарх-Харцелла, а в оный храм и своим-то без особой надобности ходить не рекомендовалось. И теперь совет племени битый час выяснял, кто я такой, откуда взялся и что положено со мной делать.

Предлагалось многое и разнообразное. А я все никак не мог понять: почему они не пытаются получить ответы на свои вопросы у меня, вместо того чтобы долго и безуспешно спорить? Правда, пока они препирались, я успел сообразить, что говорят кочевники на одном из знакомых мне наречий племен Бану, только произношение оставляло желать лучшего: или время, или всеобщее возбуждение сделали свое дело. А некоторые выражения были мне совершенно неизвестны, и, кажется, к счастью…

Я лежал, слушал и привыкал. Нет, богом меня явно не считали. И не надо. Лишь бы им сгоряча не пришло в голову меня казнить. Или попытать для разнообразия. Думаю, в этом случае всех ждало сильное разочарование. Для роли казнимого я, со своим Моментом Иллюзии, присущим всякому бесу, никак не годился. А так — сколько их было, судеб, масок, тех, которые Я…

Наконец старейшины (вожди? жрецы?) устали от собственных воплей, так и не придя к единому мнению, и потребовали привести святотатца.

То бишь меня.

Суровый седовласый вождь в неприлично вытертом для патриарха халате внимательно осмотрел меня с ног до головы, неодобрительно поцокал языком и буркнул нечто нечленораздельное.

Догадаться было нетрудно. «Ты кто такой?» и еще одно слово. Короткое совсем… хорошо, хоть одно.

Мог бы и раньше спросить.

— Человек.

Ответ вызвал оживление окружающих.

— Как ты проник в храм Великого Отца племени Бану Ал-Райхан, Вечного Маарх-Харцелла?!

Ну не объяснять же им, как я туда попал на самом деле?! Или что я и есть Великий Отец Маарх… Карх — хх… ну и имечко! Не хочу быть богом. Хочу человеком. Пока получится.

— Не помню.

Не знаю, поверили ли мне, но бородатый доходяга с размалеванным лицом и в особо высоком тюрбане — я сразу окрестил его жрецом — засеменил к вождю и шепнул ему на ухо:

— Отец Маарх-Харцелл отнял память у осквернителя!…

Наверное, он решил, что Харцелл отнял у меня заодно и слух. Я не стал его разубеждать.

Вождь согласно кивнул.

— Ты не помнишь, кто ты и откуда? — Вопрос был больше похож на утверждение.

Мне не хотелось его разочаровывать. Как и жреца.

— Не помню. Ничего не помню.

— Даже как тебя зовут? — подозрительно спросил вождь.

— Не помню, — привычно повторил я, поскольку еще не успел придумать себе имя.

— Что ты умеешь делать?

— Не знаю. Может быть, руки вспомнят. Голова забыла.

Вождь нахмурился. Слишком умная фраза. Особенно для святотатца, чей разум помутил гневный Маарх…

— Его надо наказать, — упрямо заявил один из старейшин. Он мне сразу не понравился. — Давайте побьем его камнями.

— Он уже наказан, — презрительно бросил жрец, садясь на циновку. — Пусть живет. Он правильно сказал — руки вспомнят. А работа найдется.