Посмотри в глаза чудовищ. Гиперборейская чума - Лазарчук Андрей Геннадьевич. Страница 20

— Возможно, вы правы. В любом случае я дворянин и всегда готов помочь соотечественнику.

— Вы слышали когда-нибудь о таком Гурджиеве?

О Гурджиеве я более чем слышал… И о том, что его учеником недолгое время был нынешний российский диктатор — тоже знал.

— Это какой-то мистагог… или я ошибаюсь?

— Это страшный человек. Он не останавливается ни перед чем. А я слишком много знаю о его деятельности… Он требовал от своих учеников полного подчинения — вот на этом-то мы с ним и разошлись…

— Вы хотите, чтобы я присмотрел за вашей спиной?

— Совершенно верно. Кажется, вы эмпат. Вы не пробовали развивать свои способности?

— Я не эмпат. Просто вы третий, кто просит меня о подобной услуге. Кстати, кто-нибудь видел этого нового пассажира вблизи?

— В том-то и дело, что — никто! Понимаете, его видели все — и в то же время никто. Это посланник Гурджиева, я вас уверяю! Это его почерк!

— Хорошо, Петр Демьянович. Я сделаю все, чтобы вас не коснулась беда.

У двери каюты меня ожидал камердинер греческого принца — унылый, носатый и совершенно бледный.

— Я знаю, что вы сотрудник Сюртэ, — сказал он без предисловий. — Ваш профессиональный долг — предотвратить покушение на наследника престола.

Анархист с бомбой на борту судна. Мы знаем это из самых достоверных источников.

— Я уже занимаюсь этим вопросом, — сказал я. — Его высочество не должен покидать своей каюты ни под каким предлогом. Стюардов обыскивать до белья.

Все блюда пробовать лично и делать получасовую выдержку. Самое главное — ни грамма черной икры. От большевиков можно ждать чего угодно.

— Есть! — камердинер отдал честь на английский манер и убыл.

Едва я закрыл дверь, как в нее забарабанили. Это был фон Штернберг.

— Марлен мне все рассказала, — часто задышал он. — Я знаю, что вы боевик Общерусского Воинского Союза. За мной гонятся. Настигли уже здесь. Понимаете, этот пидор Рем…

— Брат Ромула?

— Да нет! Эрнст Рем, фюрер СА. Он — пидор.

— Ничего не понимаю. Я-то здесь при чем?

— А вы не пидор! Марлен мне все рассказала.

— А вы?

— А я тоже не хотел. Вот он меня и преследует…

— И я должен приглядывать за вашей… э-э… спиной?

— Марлен мне все рассказала…

Короче, я пообещал, и он удалился, оглядываясь.

Следом за ним пожаловали оба репортера — немец и американец.

— Мы знаем, что вы пресс-секретарь Муссолини и везете в Штаты проект секретного соглашения о разделе Абиссинии, — безапелляционно объявил немец.

— Мы никому об этом не расскажем. Но должна же существовать журналистская солидарность! В конце концов, мы с вами в одной лодке, и именно нам, а не этому внезапно подлетевшему выскочке из «Дейли мэйл» вы должны продать свои воспоминания о счастливых мгновениях с божественной Марлен…

— Друзья мои, — сказал я и положил им руки на плечи. — Коллеги!.. — и с немалой силой свел их лбами.

На звук выглянул из своей каюты мистер Атсон, удовлетворенно заурчал и предложил мне для закрепления успеха бейсбольную биту. От биты я отказался, зато поднял с пола «лейку» с «кодаком», но пленку засвечивать не стал, просто помудрил немного над кассетами и вставил их обратно. Не знаю, что там выйдет на снимках, но честь Марлен должна быть сохранена.

Обед и файв-о-клок отравлены были взаимной подозрительностью. Новый пассажир не объявлялся. Капитан от комментариев отказывался, но заверял всех, что нашей безопасности ничто не угрожает.

Хотел бы я в это верить…

Об исчезновении мадам Луизы мы узнали за ужином.

9

Итак, во взятом сейфе помимо ста тысяч долларов найдены были очень интересные бумаги…

— Нет, ребята, это все выше моего понимания, — сказал Коминт и откинулся на спинку стула. — Дебет, кредит… Надо Надьку мою позвать. Она зверюга по этим делам. Кто бы мог подумать, что первыми людьми сделаются бухгалтеры…

И Коминт завертел шепелявый диск довоенного телефона.

Надежда, мать индейская, приехала через полчаса, прелестная, как всегда, и в шубе из соболей, наглядно подтверждавшей слова Коминта.

— Привет, папуля, — чмокнула Коминта в щечку. — Что, Николай Степанович, дело свое решили открыть?

— Дело мое давно закрыто, — сказал Николай Степанович, улыбаясь. — Хорошеешь, Надежда.

— Хорошей не хорошей, а с двумя присосками никто не возьмет, — сурово ответила Надежда. — Да и на фиг. Что тут у вас?

— У нас тут вот, — и Николай Степанович разложил перед нею листы.

Пока она сидела над бумагами, мужчины вернулись на кухню, поставили чайник, покурили, отразили с немалыми потерями набег индейцев, узнали от Ашхен все омерзительные подробности отставки Чубайса, погадали, какая же актерская сволочь пойдет кривляться на юбилей Жириновского, а потом, послушав выпуск новостей, постановили сообща, что понятие «предупредительный выстрел в голову» должно стать правовым…

Вернулась Надежда — с бумагами и очень серьезная.

— Николай Степанович, — напряженно сказала она. — Наша семья обязана вам многим. Может быть, всем. Но у меня двое детей, у Таськи сын, и родители уже не молоденькие. Я не хочу знать, чем вы занимаетесь. Но я хочу, чтобы нашего дома это никак не касалось.

— Иди сюда, — сказал Коминт. — Пригнись… — и влепил ей такого леща, что задрожали стекла. — Не смей, поняла? Если бы не он, была бы ты блядь детдомовская, а не…

— Ты не понимаешь, папа, — сказала она так, как будто ничего не произошло. — Ты просто ничего не понимаешь. Это же… Вы все ничего не понимаете. Идет совсем другая жизнь, и вы, дорогие мои люди, в этой жизни, уж простите, никто…

— Надя, — сказал Николай Степанович, — я не сомневаюсь, что это очень опасно. И очень важно. И для меня, и… для многих других. Но я, старый дурак, не могу понять, что здесь написано, а учиться мне некогда.

— Что вы хотите с этим делать? Публиковать, разоблачать?..

— Ни боже мой, — сказал Николай Степанович. — Только для собственного употребления.

— Хорошо… Если в двух словах — то это документы на продажу за рубеж золота и платины. Нелегальную продажу. Десятками тонн.

— Нормально, — сказал Илья.

— Точно, что нелегальную? — спросил Николай Степанович.

— Точнее некуда, — Надежда помрачнела. — Золота этого никогда не добывали…

— Надежда! — Николай Степанович просиял. — Вот это я и хотел услышать — не представляешь как! Еще раз, извини за занудство: это абсолютно точно?

— Если то, что здесь написано.

— Ясно. А вычислить, кому принадлежат эти бумаги, ты способна?

— А тут и вычислять ничего не надо. Куделин Виктор Игнатьевич, директор горнохимического комбината «Полиметалл». Ой, не связывайтесь с этим, Николай Степанович… Министров запросто взрывают…

— Я, к счастью, не министр, — сказал Николай Степанович. — У меня другая квалификация.

Промедление смерти. (Киев, 1921, сентябрь)

Яков Вильгельмович держал квартирку на Подоле. Хозяйка была настоящая ведьма, но готовила божественно и лишних слов всуе не произносила. Первые дни пребывания мы просто и бесстыдно отъедались…

Так безнадежный путник, набредя нечаянно на сокровенный оазис, падает без сил — а для него уже расстилают ковры в шатре и запекают цельного барана в цельном верблюде. В баране тоже, помнится, кого-то запекали, не то фазана, не то акрид, уже точно и не скажу. И названия этого блюда не припомню. Вот шейха помню хорошо, а его младшую жену — еще лучше…

Здесь вместо акрид были пампушки с чесноком к борщу, вместо верблюдов — гречаныки, а баран был кабанчиком, только кусками. Яков Вильгельмович с неожиданной для его лет прожорливостью убирал все, что ни подавали. Изредка он выслушивал доклады хозяйки, которая была с ним необыкновенно почтительна, а на меня глядела, как дворецкий Одиссея на женихов, разоряющих дом.