Первый отряд. Истина - Старобинец Анна Альфредовна. Страница 13

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

1

— Йа, йа, Вьйероника Данилоффа. Одну минуту, я посмотрю в нашей базе данных.

Она с готовностью улыбается скудной восточной улыбкой. В носу, в ушах, в языке и в бровях — металлические колечки. Ее кожа — цвета невкусного кофе, густого турецкого кофе, испорченного порционными европейскими сливками, но немецкий ее безупречен: она явно здесь родилась или приехала в младенческом возрасте.

У нее разноцветные ногти и тонкие, костлявые пальцы, темно-коричневые на сгибах и персиковые вокруг ногтей и на кончиках. Ее пальцы нежно и быстро теребят клавиатуру компьютера, оливковые глаза смотрят в монитор, точно в зеркало, с привычным слюдяным любопытством.

— Альзо… Вы есть в нашей базе данных. Вьйероника Данилоффа, правильно? Я весьма сожалею. В этом году вы не прошли конкурс в наш университет. Но я уверена, в другой раз вам повезет больше. В следующем году Берлинский университет открывает еще больше дотационных мест для абитуриентов-иностранцев. Документы и заявки абитуриентов на следующий год будут приниматься до пятнадцатого апреля, проект — бешрайбунг можно присылать до десятого мая, я также могу дать вам анкету на…

— Это ошибка.

— Прошу прощения?

— Извините, но вы ошиблись. Я уверена, что поступила. Сейчас. В этом году.

Привычная косметическая симпатия сменяется в оливковых глазах привычной же косметической досадой.

— О'кей, я еще раз проверю по базе… Альзо… Вьйероника Данилоффа… Нет, никакой ошибки. Я так сожалею. На этот раз Вы не прошли конкурс. Уверена, что в будущем вам…

— Но у меня есть письмо!

— Прошу прощения?

— У меня есть письмо из приемной комиссии университета.

Косметическая досада сменяется неподдельной.

— Не понимаю, какое письмо?

Я лезу в рюкзак и ищу письмо, я слишком суечусь, кажется, у меня дрожат руки, она смотрит на меня так, словно я чешусь или громко икаю.

— Вот оно. Письмо из приемной комиссии.

Она берет у меня сложенный вчетверо лист с едва сдерживаемым отвращением, разворачивает, пробегает глазами и тут же откладывает на самый край своего пластикового стола.

— Это не письмо из приемной комиссии Берлинского Университета. — Ее немецкий гремит сочленениями, как заржавевший товарный состав. — Все наши официальные письма всегда печатаются на официальном бланке университета. Пожалуйста, заберите это. Я также могу вернуть вам ваш проект-бешрайбунг, вашу анкету и запись о вашем результате, который экзаменаторы сочли неудовлетворительным. Будьте добры, подождите одну минуту.

Она встает, выходит из кабинета и устремляется по коридору решительной модельной походкой. У нее длинные ноги. Длинные и костлявые, затянутые в лиловые легенцы. На ней короткая юбка. А на мне — на мне, надо думать, никакой, так ведь обычно бывает в правдоподобных кошмарах. Ты оказываешься в одном нижнем белье в общественном месте. Ты оказываешься практически голая — и все на тебя смотрят.

На меня смотрят все те, кто стоят у стеклянных дверей университетской приемной: две коренастые азиатки, рябая тетушка с накладными ресницами, один парень с зеленоватыми дредами и еще один — в зеркальных очках.

Они смотрят на меня через стекло. Без выражения, точно все в полном порядке. Все правильно, так обычно и смотрят в правдоподобных кошмарах.

Минут десять в нижнем белье — и кофейная секретарша возвращается с большим белым конвертом.

— Заберите, пожалуйста, ваш проект-бешрайбунг, вашу анкету и запись о вашем результате. Желаю вам удачи, спасибо за ваш визит. Чу-ус!

— И все-таки я бы хотела…

— Очень сожалею, но у меня сегодня еще очень много работы. Желаю вам творческих успехов и надеюсь, что в самом ближайшем будущем вы станете студенткой нашего университета. Спасибо за ваш визит. Чу-ус!

Я выхожу из ее стеклянного аквариума с конвертом в руках. Зрители отводят глаза.

Это не тот конверт, в котором я присыла в Берлинский университет свою анкету и прочее. Тот был желтый, подписанный от руки. Этот белый, и к нему приклеена скотчем бумажка с моим именем и фамилией.

Я иду по коридору и чувствую, как они все на меня смотрят. Я отклеиваю этот скотч, и бумажка с моим именем падает на пол.

Под бумажкой на конверте размазано бурое.

Я несу в руках белый конверт, по которому размазано бурое. Тот, который хотел передать мне Подбельский. Тот, который хотел передать мне японец. Тот, который я не хотела брать раньше.

Я останавливаюсь. Я вскрываю конверт.

— Вероника Данилова! — весело говорит кто-то у меня за спиной.

Я оборачиваюсь. Парень в зеркальных очках протягивает мне бумажку с моим именем и фамилией. Он улыбается. Он снимает очки. Некто Неизвестный.

Йеманд Фремд.

Эрвин.

2

…Гензель и Гретель, говорящий волк и охотники, добрые феи, пряничные домики и красавицы, ждущие поцелуев, книжки с хрустящими страницами и выпуклыми картинками, такие красивые и добрые книжки, которые любящие моложавые бабушки, бабушки с ровными нежными голосами, бабушки, посещающие бассейн, бабушки с прямыми спинами, хирургически гладкими лицами и короткими стрижками, любящие почитать своим внукам на сон грядущий… Ничего этого не было. Совсем ничего.

Старуха рассказывала на ночь другие сказки, и когда она говорила, на ее сухой шее вздувались синие вены. Ее голос звучал, как стон больной старой птицы, а в лицо ее было страшно смотреть. Ее глаза никогда не мигали — с тех пор, как Полая Земля ослепила ее сестру, она тоже не могла сомкнуть глаз.

Ее белые волосы были завязаны в хвост, они всегда были белыми, но раньше, давно, они были белыми, как выжженный солнцем золотистый песок, теперь же стали белыми, как густой едкий дым горящей сосны. Она была совсем девочкой, когда вступила в общество Врил, и с тех пор всегда собирала свои волосы в конский хвост. Ее сестра поступала так же. Их наставник считал, что женские волосы подобны антеннам, они улавливают разлитую в воздухе энергию Врил.

Ее глаза цвета плесени, цвета паутины, невыносимого цвета… Они смотрели сквозь детское лицо не мигая — и вместо детского лица они видели что-то другое.

Она говорила:

— Чтобы добиться победы в новой войне, нужно узнать все старые сказки…

Она шептала:

— Однажды Вотан сам ранил себя копьем, а затем приковал себя к сухому высокому дереву. Он провел на этом дереве девять дней, без еды и питья. И через свое страдание он познал великие руны… Спустившись с дерева, Вотан составил восемнадцать рунических заклинаний и написал восемнадцать знаков. Каждая руна заключала в себе тайну власти. Власть над болезнью, власть над телом, над любовью, над смертью, над ходом битвы… Разные руны — но у меня есть одна любимая: «тир». Руна — тир» обозначает победу и миропорядок. Руна «тир» заключает в себе тайну власти над врагом. Мне нравится ее форма… — И старуха принималась чертить в ночном воздухе невидимую стрелу своей иссохшей рукой. — Именно такой формы костер мы выложили тогда, в начале войны… На том костре мы сожгли тела наших обезглавленных врагов.