Ничего неизменного - Игнатова Наталья Владимировна. Страница 23

Хасану только тогда стало жаль девчонку по-настоящему. Он увидел ее взгляд, когда ей объяснили, что вот эта белобрысая панкушка может ее съесть. Просто — съесть.

В Соне Хамфри было еще много человеческого, и переход в людоедскую реальность оказался слишком резким. Не спуск — падение. Оставалось надеяться, что Заноза ее поймает там, внизу. И что Алахди поймет, что делать с дочкой, придумает, как ей жить дальше.

Если Заноза прав, никакого «дальше» для мисс Хамфри уже не будет. Он считает, что это лучший выход. Думает, будто Алахди способен убить свою дочь, да еще и сделать это так, чтобы она была благодарна.

Хасан привык считать себя не слишком эмоциональным. А порой — совершенно лишенным эмоций. Немногие люди были ему небезразличны, судьбы же остальных если и трогали, то в очень малой степени. Но мисс Хамфри ему неожиданно стало жаль. Скорее всего потому, что она пыталась остаться человеком, проявляла силу духа, которую нельзя предположить и во взрослых, не то что в юной девочке. Делала невозможное. А Заноза считал, что все это нужно лишь для того, чтобы она могла умереть с чистым сердцем.

Подвиги не совершают для того, чтобы умереть. Смерть может стать следствием и часто становится, но она никогда не бывает целью. Стойкость и сила должны быть вознаграждены. Да, обычно ни то, ни другое не получает награды. И, скорее всего, Алахди не найдет способа спасти дочь, поэтому убьет ее, чтобы облегчить муки. Но это не будет лучшим выходом. Если он убьет ее, то только от безысходности.

Заноза хотел остаться в «Крепости» на тот случай, если мисс Хамфри не заснет, и Хасан остался бы тоже, но не понадобилось. Девчонка заснула сразу, как только села на постель. То ли спальня показалась ей безопасной, то ли природа начала брать свое. То извращенное начало, которое можно считать их природой. Если так, то проснувшись, мисс Хамфри уже не сможет отказываться от еды. Не сможет думать ни о чем, кроме крови. Но если ее сон вызван потребностью в отдыхе, то «перезагрузки», как называет это Заноза, не случится. И на закате она проснется человеком. По-прежнему.

Воистину, дети не заслуживают такой участи. Никто не заслуживает насильственного афата, но дети — в особенности.  

Хасан размышлял об этом, пока ехали домой. О мисс Хамфри, о своем отношении к ней и к ее силе, об Алахди и о Хольгере.

Афат мисс Хамфри Хольгер дал не сам, но вина все равно лежала на нем.

Хасан размышлял о вампирах, а решил в итоге, что по возвращении домой надо будет сварить кофе.

Да, он тоже порой позволял живому взять верх над мертвым. И научил этому Занозу, который до встречи с ним вообще не понимал, как можно пить что-то, кроме крови или крепкого спиртного. Кофе Заноза не слишком любил — все они, эти англичане, созданы для чая, джина и виски — но любопытство неизменно брало верх. И за четырнадцать лет научился различать сорта и рецепты не только по запаху, но и по вкусу. Еще лет тысяча, и он поймет, что такое вкус вообще, не только кофе или его любимого чая…

Вкус и запах… что-то тут было, в мыслях о вкусе и запахе. И Хасану показалось, что он даже поймал ниточку. Но стоило открыть входную дверь, как холл огласился громким лаем, по мрамору зацокали длинные когти, и огромная черная тварь вылетела навстречу. Сто килограммов жизнерадостной собаки. Не привыкшей бегать по замкнутым пространствам, пусть даже очень просторным.

Мрамор оказался слишком скользким. Когти — слишком длинными. Мухтар не справился с управлением, не смог вовремя остановиться, и с размаху влетел в Занозу плечом.

Сто килограммов против пятидесяти. Результат очевиден.

За мгновения, потребовавшиеся для оценки обстановки, Хасан, наверняка, повторил цепочку размышлений Занозы. Тот не стал уворачиваться, потому что тогда пес влетел бы не в него, а в твердую дубовую дверь. Хасан, на которого швырнуло Занозу — и Мухтара — поймал обоих из тех же соображений. Нет, Занозу было не жалко, его с небоскреба на камни бросать можно, и ничего не сделается.

Мухтара, в общем, тоже было не жалко.

И зачем ловил? А, главное, о чем думал перед тем, как эта собака в них врезалась? Запах и вкус? И что?

Из глубины дома показался Франсуа с лицом скорбным и укоризненным. В руках он нес ошметки домашних туфель. Хороших туфель. Прекрасных! Сшитых на заказ у того же мастера, которому Заноза заказывал всю их обувь.

Мухтар заскакал, размахивая обрубком хвоста, в полном восторге от того, что Франсуа принес его игрушки.

— Хасан, смотри-ка, это ж твои, — Заноза мужественно отражал попытки пса поставить лапы ему на плечи и облизать лицо, — он тебя больше любит.

— А тебя, видимо, считает более вкусным.

Хасан понимал, что надо бы обругать кого-нибудь. Но ругать пса было бесполезно, он не знал, что делает что-то плохое. Ругать Франсуа — не за что. Как бы он запретил собаке таких размеров жрать хозяйскую обувь? Или вообще жрать, что бы то ни было? Ругать Занозу? Не поймет. Он тоже ничего плохого не сделал, а в таких случаях он ругань пропускает мимо ушей.

— Ты ему по башке-то выдай, — Заноза, наконец, утихомирил собаку. Укротил ураган. Теперь Мухтар нарезал вокруг них круги, норовя толкнуть боком или башкой, напрашивался на то, чтоб погладили, но уже не прыгал и не лизался. — Не прямо сейчас, сейчас он слишком рад нас видеть. Попозже. Я скажу когда. Дай по башке, покажи туфли, и скажи, что нельзя. Хотя, эти уже можно, конечно. Чего уж там.

— Было бы неплохо привить этому созданию больше уважения к двуногим, живущим в Февральской Луне, — заметил Франсуа в пространство. — Господин Сплиттер, вы ведь мастер обращения с животными.

— Ага, — Заноза кивнул. — Я ему скажу. Он тебя будет слушаться, не парься.

Из всех Слуг, Франсуа — самый самоуверенный. Безусловно, верный традициям, и так же безусловно верный Занозе, но осознающий свою силу лучше всех других. Свою силу, свою полезность. И свою преданность. Он не в первый раз так близко подходит к грани между намеками и прямой просьбой. И не в последний. Интересно, как уживаются со своими Слугами другие вампиры? Те, у кого нет таких как Франсуа. Или такой команды, как у Хасана, прошедшей вместе несколько войн, верных не крови и силе, а чести и традициям.

Франсуа попросил Занозу убить его прежнего господина. Попросил, потому что слишком любил хозяина. А тот слишком страдал, чтобы продолжать существование, но не мог умереть. Вампиры не способны на самоубийство. Заноза и тут исключение. А Слуги не способны помыслить о том, что их господа смертны. И тут исключение — Франсуа.

— Пойдем варить кофе, — сказал Хасан. — Крокодил, к тебе это тоже относится. Ты пойдешь на кухню и будешь там тихо сидеть. Ясно?!

Мухтар тут же уселся. Уши у него встали торчком, а в глазах появилось ожидание. Весь его вид, одновременно придурочный и серьезный, недвусмысленно говорил:

— Я выполнил команду «сидеть!» Я молодец! Похвалите меня!

— Хороший пес, — Аллах, как будто ему мало было одного ребенка в доме! — Теперь вставай и пойдем.

— Только не говори ему про пиццу, — прошипел Заноза страшным шепотом, — это слово он уже тоже выучил.

— Скажи-ка, мальчик мой, почему ты считаешь, что дочери Алахди лучше умереть? Потому, что она страдает от голода? Потому, что если она попробует крови — она начнет страдать от того, что превратилась в вампира? Или потому, что ей дали афат насильно, и это само по себе повод? — Хасан поставил перед Занозой чашечку с кофе, налил ледяной воды в высокий стакан. Сам сел напротив и стал с интересом наблюдать, как Заноза мыслит.

Мыслил тот недолго. Уж он-то себя знал, и мог выбрать из предложенных вариантов. Это Хасан сомневался. Как выяснилось — зря.

— Давно мог бы научиться моим дайнам, — буркнул Заноза, — ты о том, что у других в голове знаешь лучше, чем я.

— У других. Не у тебя. У тебя в голове то хаос, то вакуум.

— Ей дали афат насильно. Ну, ясное дело, она есть хочет, и ей так плохо, что я об этом даже думать не хочу. И, ясное дело, стань она вампиром, ей все равно будет плохо, хоть и по-другому. Но дело в афате. Два первых пункта — следствие, а афат — причина.