Меч, палач и Дракон - Рау Александр. Страница 43

Его меч свалил двух. Одну из освободившихся лошадей сумел поймать Марк де Мена. Вдвоем они погнали обезглавленных всадников врага. Чуть позже в бою сошлась пехота. Перед рукопашной арбалетчики остияков дали страшный залп в упор, повалив три десятка камоэнсцев, но это не остановило солдат Хорхе.

Туземцы: и орехоны, и турубара, разинув рты, следили за страшной схваткой. Белые спорили за то, кому играть главную роль в этих землях. Трещали латы, ломались о шлемы мечи. Пики протыкали тела, алебарды проламывали головы. Поднимались и падали секиры, узкие кинжалы жалили в щели доспехов.

Пленных не брали. Остияки не выдержали первыми, паразитируя на орехонах, они привыкли щадить себя. Преследуя их, камоэнсцы врубились в ряды ушастых, которые побежали следом за старшими союзниками.

Войско орехонов распалось, превратилось в толпу. Они бросали оружие, чтобы облегчить бегство. Турубары, уставшие не меньше их, настигали и убивали беглецов.

Лишь гвардия сапа-инки отступала, сохраняя видимость порядка, оберегая важных орехонов. Только ночь остановила преследование.

Лагерь турубара превратился в госпиталь под открытым небом. Жрецы в белых накидках ухаживали за раненными, но их не хватало. Стоны искалеченных товарищей мешали уцелевшим уснуть.

Фредерико Альберти — неудачный картежник и везучий конкистадор, в этом походе прошедший путь от корнета до командира роты, — стонал и изрыгал богохульствия, не давая батальонному лекарю осмотреть его лицо. Остияк свалил его наземь ударом алебарды.

— Помогите мне, я не могу долго возится с ним! — взмолился лекарь.

Луис де Кордова — единственный из всех офицеров, кто отделался синяками и порезами, попытался оторвать руки Альберти от его лица. Не получилось.

— Гийом! — закричал он.

Маг ждал, пока другой лекарь освободит пилку. Раненный орехон сумел укусить его за мизинец на левой руке и содрать почти все мясо, оставив одну кость, которую следовало удалить. Свой кинжал годный на все случаи жизни Гийом потерял.

— Что, Гийом? — раздраженно спросил чародей, приседая к Альберти, — Учитесь, — он ткнул раненого тремя пальцами здоровой руки в шею.

Альберти затих. Оказалось, что у него остался только один глаз, другой — ослепший — пришлось удалить. Щеку зашили, но лицо было не восстановить.

— Ничего, настоящий рыцарь всегда немного урод, — заявил по этому поводу Марк де Мена, которого этот поход избавил от комплекса неполноценности.

Камоэнсцев осталось чуть больше двухсот. Далатцев человек тридцать. Илия Кобаго, к явному неудовольствию Гийома уцелел, и той же ночью стал требовать от Пабло Гальбы свою долю.

— Ты везунчик, маг! — у силача Жозефа еще остались силы, радуясь победе, хлопать соратников по спинам. Некоторые таких хлопков не выдерживали и падали. — Еще немного и гвардейцы сапа-инки тебя бы на части разорвали.

— Да, ты вовремя подоспел, — согласился Гийом, благодарность за помощь в бою у турубаров равнялась оскорблению, — Еще бы пять и все.

— Что пять? — удивился Жозеф.

— Сил бы хватило убить пятерых, не больше. Я не всемогущ, не демон смерти, как некоторые считают. Магов губит ближний бой, сил моих лишь на двадцать врагов хватает — кровью заверенный опыт. Живот вспорют, и никакой амулет не поможет.

— Так давай выпьем, чтобы врагов было всегда меньше! — в руках Жозефа оказалась фляжка с фруктовой бражкой.

Гийом помнил, что на вкус она отвратительна, но отказываться не стал, другого способа чуть расслабиться он не видел.

Амулет-сапфир на груди грел тело. После боя маг нашел в себе силы и «зарядил» его. Едва успел к концу расправы над пленными, турубары не церемонились с давними врагами — вырезали всех пойманных. Рабы им были не нужны, да и работать орехоны — прирожденные воины — не умели.

Ушастые не сопротивлялись. Солнце отвернулось от своих детей — зачем им жить? К тому же, по их законам пленный равен трусу. Позор ничем не смыть, они все равно, что мертвые. Смерть — приемлемый выход. Не знавшие жалости и пощады, орехоны их и не просили.

Страшные тени мерно двигались в отблесках костров. Десять колод — десять палачей с трофейными топорами доброй остиякской стали. Ягуары били ровно, без злобы — выполняя необходимую работу. Сменялись, уставая. Орехоны оттаскивали в сторону тела товарищей и покорно шли под топор. Еще недавно страшные и неистовые, они казались магу живыми куклами. Пустота была в их глазах.

Приход Гийома вызвал веселое оживление. Турубары заулыбались. Маг указал рукой на топор. Ягуар — невысокий воин с татуированной бронзовой кожей, блестящей в свете костра — мотнул головой. Это была их война. Их кровное родство с орехонами.

Маг повторил свою просьбу. Ему уступили, бросая недоверчивые взгляды. Орехон покорно опустился на колени и опустил голову на изрубленную липкую колоду. Его невероятно длинные мочки ушей оттягивали тяжелые серьги — массивные, золотые. Турубары, к слову, не мародерствовали, не обирали врагов. Острое зрение мага различало десяток одинаковых шрамов на плечах казнимого орехона — жизни, отнятые у врагов.

Гийом снял с себя сапфир, надел цепочку с камнем на шею пленного. Обхватил рукоять топора обеими руками, не обращая внимания на боль раненной левой. Замахнулся, опустил.

Череп орехона хрустнул, как расколотая тыква. Маг вытер лицо рукавом, выдернул топор из зияющей раны. Расстегнул и снял окровавленную цепочку.

Амулет, затягивающий раны владельца, дающий ему силу, заряжался очень просто — чужой жизнью, истекающей из умирающего тела. Синий сапфир, становящийся ярче от чужой крови — память о тех давних днях, когда молодой боевой маг ненадолго увлекся грязной, но увлекательной наукой — некромантией.

Два таких амулета было у Гийома. Один носил он, другой Хорхе. В Камоэнсе король отпускал магу душегубов, приговоренных к смертной казни. Здесь в Турубанге их место заняли хищные орехоны.

Гийом ненавидел свое изобретение, его грязь и подлость, но отказаться не мог — оно не раз спасало ему жизнь.

Тридцать раз топор крушил головы ушастых. Изделию остиякской мануфактуры было все равно, кого убивать. Турубары, бросившие свою жестокую работу, шептались в стороне.

На следующие утро войско турубаров чествовало союзников-конкистадоров.

— Каждый из вас — наши друзья из-за моря — получит золота на пять тысяч камоэнских золотых. Калеки еще по две. Отдельно поощрю героев, отличившихся в схватке, — объявил Пабло де Гальба.

Его речь была встреченная радостными криками. Халач-виник Турубанга, дравшийся как обычный боец, не спавший ночью, держался бодро, ничем не выказывая усталости.

Гийом стоял чуть в стороне, он не любил многолюдство, пусть даже и по торжественному случаю. Луис де Кордова в ответ подарил Пабло своего коня, взятого у генерал-губернатора. Гальба-младший не смог сдержать слез радости, когда впервые за десять лет сел в седло.

Марк де Мена, которого турубара уважали за доблесть и воинское умение, но сторонились, впервые за много лет радостно улыбался. Он победил, и никто не пытался отобрать у него победу, наоборот, даже хвалили. На это время он забыл все обиды, даже когда обращался к Гийому, лицо его светилось от счастья.

Маг надеялся, что про него забыли, но не тут то было. Десяток турубаров всех сословий: и жрецов, и ягуаров, и простых крестьян-ополченцев, подошли к нему и упали на одно колено. Старший — тот самый старик с печеным лицом, что поил его перед боем, — одел Гийому на голову простой зеленый венок с желтенькими цветками.

Чародей приложил руки к вискам, внимая старику.

— Этот венок сплели наши девушки, чьих женихов, отцов и братьев ты спас, белый жрец бога войны. Наш народ благодарит тебя. Этот венок сгниет и распадется, но память о твоем поступке никогда не покинет наши сердца. Ты наш друг. Небо, которое все знает, — жрец воздел вверх руки, — Наше Небо будет радо видеть тебя, когда ты вернешься.

— Благодарю, — растроганный маг поклонился в пояс, — Встаньте, прошу. Откуда ты знаешь, что я уезжаю?