Солнце цвета ночи - Казаков Дмитрий Львович. Страница 57

– Ага, – хмыкнул рыжий викинг. – А волосы зачем-то охрой намазаны!

Сказать что-либо еще Куаутемок не успел. На вершине главной пирамиды загудели раковины, толпа на площади замолчала. Стали слышны доносящиеся издалека крики и пение.

С улицы, от которой к воротам вел проход, появились голые люди со связанными руками. Они шли неровно, спотыкаясь, а жрецы с распущенными, торчащими волосами, прыгали вокруг, пели, орали и хохотали, тыкали пленников мечами, кровь капала на мостовую.

Толпа молча провожала глазами несчастных, которых гнали, как баранов на бойню.

– Они одурманены чем-то, – тихо сказал Ингьяльд. – Нормальные люди так двигаться не могут, да и глаза выпучены…

– Похоже на то, – согласился Ивар. – Мухоморами накормили или еще какой дрянью.

– Это пленники, захваченные нами во время походов! – гордо заявил Куаутемок. – Сегодня их кровь накормит наших богов, но никто не собирается причинять лишней боли. Будущим жертвам дают вдоволь курить перед церемонией, и священный табак притупляет боль…

Пленников загнали за ограду, одного повалили и потащили по лестнице к вершине главной пирамиды. Там запылал костер, взметнулись ало-рыжие языки, полетели искры, черный дым пополз к бирюзовому, точно вымытому небу.

– Да будет доволен бог, обитающий в каждом жилище! – вперед выступил дряхлый жрец, согнутый, будто неудачно вколоченный гвоздь, взмахнул кремневым ножом. – Да дарует он нам тепло и свет!

Пленника с размаху швырнули в огонь, истошный вопль быстро оборвался, Ивар ощутил тошноту.

В изумлении глядел как слегка обгоревшее тело баграми выволакивают из пламени, кладут на жертвенный камень, а старый жрец уверенным движением вскрывает грудь и извлекает еще трепещущее сердце.

– Шиутекутли! – толпа на площади заревела, в воздух полетели цветы, а сброшенное с пирамиды тело ударилось оземь. Его подхватили набежавшие жрецы, голову отрезали и насадили на шест, а труп уволокли.

А в огонь бросали уже второго пленника, вырвать сердце из которого готовился Гравицкоатль. Лицо его искажала злобная радость, глаза сверкали, а руки тряслись.

Ивар ощутил сильное желание свернуть жрецу Уицилопочтли шею.

От главной пирамиды струился запах горящей плоти. Ацтеки орали и прыгали, потрясая руками. Викинги следили за жертвоприношением молча, Нерейд мрачно почесывал покрытую медной щетиной щеку.

– О боги, – шептал Арнвид, – как вы допускаете такое? Зачем? Зачем все это?

Ивар вздрогнул от отвращения.

Не раз в жизни он убивал, видел сражения, где гибли тысячи людей. Мог понять совершаемые ради обогащения разорение городов и пытки пленников, но не мог представить, что кому-то придет в голову уничтожать себе подобных настолько гнусным способом.

Ацтеки, как и их соседи, жертвовали богам людей по любому поводу, и не просто их убивали, а жестоко издевались, потом глумились над трупом и в некоторых случаях съедали его.

Хотелось спросить – что за безжалостные боги требуют подобного поклонения?

Последнего пленника, почерневшего, точно головешка, вытащили из огня, и пламя заревело, поднялось выше, словно в него швырнули несколько охапок хвороста, среди его языков появился ужасный лик.

– Шиутекутли! – люди на площади начали падать на колени, жрецы на вершине пирамиды – отступать к краю площадки.

Видно было, как они закрывают лица руками, спасаясь от неистового жара.

– Жррррааа! – щелкая и грохоча, прорычал огонь, в голосе его прозвучала бешеная мощь лесного пожара, ядовитое шипение торфяного, ярость извергающегося вулкана. – Жррррааа!

– Еще жрать просит? – удивился Нерейд, глаза его сузились. – Вот ненасытная утроба.

Пылающие глаза, похожие на два алых солнца, повернулись к викингам, Ивар ощутил на лице горячее дуновение.

Взгляд бога давил, заставлял опуститься на колени, но конунг стоял, не двигаясь с места. Ладонь его сжалась на рукояти меча, на скулах катались желваки.

Ивар ощущал, что на него смотрит и император с соседней пирамиды, и жрецы, и толпа на площади.

– Чую, будет драка… – проговорил Ульв, мягким движением смещаясь за спину конунга и поворачиваясь боком.

Пламя с ревом опало, словно втянулось в пирамиду, костер погас, как будто его залило водой, исчез дым и запах гари.

– Шиутекутли принял жертву! – первым разобрался в ситуации Гравицкоатль. – Возблагодарим же его!

– Возблагодарим! – отозвалась толпа.

– Драка будет, но потом, – Ивар снял ладонь с меча, ощутил как страшное напряжение сползает с мышц.

Люди на площади орали и выли, жрецы крутились в странном танце, вскидывая руки и ноги, а император медленно спускался с пирамиды. За ним цветастым хвостом тянулась свита.

Гонги негромко звенели, вели мелодию флейты, в нужных местах вступали барабаны, рокоча, точно голоса подземных богов, но правитель ацтеков не слышал музыки.

Он сидел мрачный, как туча пепла над вулканом, не замечал, как перед ним меняют блюда.

Пир в честь праздника Старого Бога, владыки огня шел вяло, как-то дергано, вельможи и жрецы переговаривались шепотом, взгляды их были полны недоумения и даже тревоги.

Случившееся на жертвоприношении было делом неслыханным. Шиутекутли и раньше появлялся на праздниках в свою честь, но не так явно, и уж тем более не обращал внимания на кого-либо, кроме жрецов.

Виновники сегодняшнего переполоха сидели на почетных местах напротив императора, поглощали сладкий картофель, лягушек с соусом из красного перца, пироги с дичиной и бобами, громко смеялись и разговаривали, как и в чем не бывало.

– Что печалит моего владыку? – прозвучавший у самого уха голос заставил императора вздрогнуть.

Без особого удовольствия правитель ацтеков скосил глаза на Гравицкоатля.

Верховный служитель Уицилопочтли был не из суровых аскетов, истязающих себя постами и жертвоприношениями собственной кровью, не из ученых, способных высчитать день рождения любого из божеств и назвать все четыреста богов пьянства по именам.

Гравицкоатля сжигало явное властолюбие.

– Ты сам знаешь, жрец, – проговорил император.

– О, владыка, – из-за Гравицкоатля высунулась Надикецаль, – мы готовы сделать все, чтобы радость вернулась в твое сердце, а грусть оставила его навсегда…

– Короче говоря, вы готовы принести их в жертву, – император глянул на чужаков, с удивлением разглядывающих поданных им тритонов.

– Боги требуют крови! – заявил Гравицкоатль, оскалив острые и белые, точно у оцелота зубы.

– Пока я вижу, что их требуете вы. Они все же дети Кецалькоатля. Что скажет Пернатый Змей, если мы покусимся на жизни его отпрысков? Может быть, он отвернется от Теночтитлана?

– Не думаю, – покачала головой Надикецаль, с ее волос на циновку посыпались частички охры. – Все мы дети богов, и живем лишь для того, чтобы умереть и смертью своей дать миру возможность просуществовать еще немного…

– Это верно, – император вздохнул, почесал живот, поерзал в кресле. – Но все же они мои гости, как-то неловко поднимать на них оружие.

– Эти существа обманом и чародейством втерлись тебе в доверие, – прошипел Гравицкоатль. – Взгляни на них? Разве могут быть у кого-либо, кроме колдунов, такие глаза и волосы?

Чужаки пробовали рыбу в подливе из давленных тыквенных семян, мелкие косточки хрустели на их зубах.

– Да, наверно не может, клянусь мечом Уицилопочтли, – сказал император, глядя на блики, бегающие по светлым шевелюрам, по багровым, как кровь жертвы, лохмам ехидно скалящегося чужака. – Но что скажут соседи, если мы нападем на тех, кого поселили во дворце? Не посчитают ли, что отпрыски Теноча стали подлым народом?

Командующий армией империи, сидящий справа от императора, оторвался от обгладывания жирного голубя, облизал губы и сказал значительно:

– Если бы напали на кого из своих, на посольство от какой-нибудь Тласкалы или тлапанеков, тогда да. А до чужих приблуд, я думаю, никому не будет особого дела…

– Мы подберем самый подходящий день для жертвоприношения, – горячо зашептал Гравицкоатль, видя, что правитель готов уступить. – Когда небесные знаки встанут в нужном порядке, а боги-покровители взглянут благосклонно со всех девяти небес…