Сын архидемона - Рудазов Александр. Страница 52

Тем не менее, если энгахи снарядят спасательную экспедицию, я могу попробовать выдать себя за их товарища. Совру чего-нибудь — например, что двух моих корешей убили, а я от пережитого шока малость повредился в уме и забыл Слово. Частичная амнезия… или даже полная. Лучше полная — а то ведь я даже не знаю, как «меня» зовут. Не удосужились они мне представиться — сразу в драку полезли…

Хотя будет ли эта экспедиция? Насколько я понял, энгахам по большому счету наплевать на судьбу товарищей по гильдии. Того же Волдреса в свое время убили у нас на Земле — и ничего, гильдия даже не почесалась. Профессора Краевского никто пальцем не тронул — не являлись к нему каратели из других миров, не расспрашивали о судьбе невинно убиенного агнца Волдреса. Видимо, этот их хваленый ОВР слишком занят истреблением своих, на чужих времени не остается.

А есть хочется все сильнее. И еды никакой нет.

Ну как нет? У меня есть мясо шестиногого варана. Правда, сырое. Когда я был яцхеном, то без всяких комплексов кушал сырое мясо, но теперь-то я снова человек.

Я немного пожевал для очистки совести, но быстро понял, что оголодал еще не до такой степени. Вероятно, если подождать пару деньков, то и сырое мясо покажется вполне съедобным и даже вкусным, но мне почему-то неохота столько ждать. А огонь разжечь нече… хотя стоп. У меня же теперь есть зажигалка. Живем!

Развести костер удалось далеко не сразу. Сначала я очень долго готовил костровище — снимал дерн, очищал землю от травы. Мне тут лесной пожар совершенно не нужен.

Потом я собирал дрова. Осторожно, поминутно озираясь, держа руку на ковчежце с Пазузу, я приблизился к деревьям и минут пять стоял неподвижно, присматриваясь и прислушиваясь. Вроде бы никого нет.

Ни топора, ни пилы у меня не было. У меня вообще ничего не было, кроме собственных рук. Поэтому я очень долго выбирал подходящее дерево, двигаясь вокруг поляны. Идти в глубь джунглей было ссыкотно.

В конце концов я выбрал для заготовки дров место, где в краткий момент архидемонства сделал просеку. Там рядом до сих пор лежит громадный утюг и рассыпано конфетти. Мячики для пинг-понга куда-то исчезли.

Длиннющая просека, надо сказать. Конца-края не видно. Небось до самого океана тянется. Деревья, что были на пути этого… удара, просто испарились, а те, что задело краешком — переломались, образовав непроходимые буераки. Как раз на дрова.

Работать было чертовски неудобно. Я буквально заплетался в неуклюжих человеческих ногах, постоянно забывал, что у меня только две руки, да и те сгибаются всего в одном месте и всего в одну сторону. Неудобно! Хилое, хрупкое, медлительное тельце. У меня вновь появились осязание и обоняние, но зато зрение и слух ослабли в разы. После грандиозных возможностей яцхена я-человек казался себе ослепшим и оглохшим паралитиком-инвалидом.

Несмотря на такие тяжелые условия, работу я сделал. Хотя пришлось целый час корячиться, собирая валежник и ломая ветки с рухнувших деревьев. Я старался выбирать самые сухие, но их попадалось удивительно мало. Ладно, нищим выбирать не приходится.

Еще я набрал целую кучу растопки — вот уж в этом здесь недостатка не было. Мелкие веточки, щепки, мох, смола… всего хватало.

К счастью, разводить костер мне уже доводилось. Я аккуратно сложил растопку, аккуратно ее поджег, а пока она разгоралась — аккуратно подкладывал веточки. Поскольку ни нормальных поленьев, ни бревен у меня не было, дрова я уложил «шалашиком». В пионерском лагере мы разводили костры именно так. Шашлыков, правда, не жарили — просто пели песни и играли на гитаре. Эх, детство…

Впрочем, здесь у меня тоже шашлыков не получится. Шампуров нет, маринада нет… Даже соли нет. Придется просто жарить мясо на углях и надеяться, что оно получится съедобным.

Пока мясо жарилось, я вспомнил о своем последнем кокосовом орехе. Хорошо, что я его вчера не съел — теперь он как раз кстати. Сок и мякоть кокосового ореха — очень мощный биостимулятор. Это мне Рабан рассказывал… эх, Рабан, бедолага… Интересно, существует ли загробная жизнь для мозговых паразитов? И как, интересно, такая жизнь может выглядеть? При всем желании не могу представить рай для слепоглухонемого существа, сидящего глубоко в человеческом мозгу.

Я битый час вскрывал этот чертов орех. Поначалу пытался просто разбить — не получилось. Твердый он, зараза, как булыжник. Ковырять ногтями или зубами тоже бесполезно. Только во рту появился мерзкий привкус, всех достижений.

В конце концов я нашел небольшой камень, немножко его обточил о другой камень и долгими старательными усилиями проковырял в скорлупе дырочку. Хлынувшее в рот молоко сразу настроило меня на благодушный лад.

Да уж, Робинзону Крузо на моем месте было легче. Намного легче. У него был целый корабль с припасами и инструментами. А я… у меня пусто.

Особенно не хватает именно инструментов. Лезвий всяких — ножа, топора… Раньше у меня были мономолекулярные когти, которые все это прекрасно заменяли. Когтями я бы этот гребаный орех просверлил в мгновение ока. Но теперь…

Мясо тоже поджарилось плохо. С одной стороны сырое, с другой обугленное. И без соли. Будучи яцхеном, я совершенно не обращал внимания на отсутствие соли.

Тем не менее, даже такое мясо показалось мне удивительно вкусным. Наверное, дело в том, что у меня наконец-то появились нормальные вкусовые рецепторы. Это яцхену нет никакой разницы — фуа гра в винном соусе или тухлая привокзальная сосиска. А человек… о, какая богатая палитра, какое богатство ощущений содержатся в одном лишь скверно приготовленном кусочке ящерятины! Мы совершенно не ценим того, что имеем.

Ну вот, я поел, я попил… сейчас бы мне еще чего-нибудь сладкого и покурить.

Хотя покурить я могу.

До самого заката я неотлучно сидел возле землянки, боясь лишний раз выйти за порог и каждую минуту ожидая нападения. Спать улегся в погребе — как же хорошо, что я его выкопал, когда еще был яцхеном! Двери, правда, нет… но даже если бы она и была — какой смысл ее запирать? Деревянная или даже стальная дверь для моих бывших когтей вообще не преграда.

Когда я был яцхеном, сны мне почти не снились. Так, привидится иногда что-нибудь, словно в бреду. А сегодня вот я сон увидел — длинный, подробный.

Приснилось мне, что лежу я в больнице с пищевым отравлением. Кроме меня в палате лежат Святогневнев, Щученко и еще один дядя — ростом до потолка. На кровати он не умещался, поэтому просто стоял в уголке и никому не мешал. Святогневнев тоже никому не мешал — он лежал носом к стенке и вроде бы спал. В жизни-то он никогда не спит, но это же сон, в нем что угодно может быть.

Зато Щученко все время нудил, что я еще недостаточно сознательная личность, но он обязательно выкует из меня настоящего коммуниста. Потом он достал три соленые воблы и по-братски разделил их между всеми обитателями палаты — по три четверти на рыло. Я в свою очередь достал пакет булочек с повидлом и предложил всем угощаться. Щученко цапанул сразу пять булочек, но поскольку все сразу они не пролезали, пакет разорвался и булочки рассыпались по грязному полу. Тут же откуда-то появилась горбатая нищенка с лицом Торквемады и хрипло сказала: «Не выбрасывай бутылочку, тварь».

Я хотел спросить, какую бутылочку, но тут уже и сам увидел, что вся моя кровать заставлена бутылками — стеклянными, пластиковыми, керамическими. Места они занимали столько, что мне самому уже было не поместиться, поэтому я стал переставлять их под кровать. Несмотря на то, что во сне я был человеком, кроме двух обычных рук у меня было еще и четыре невидимых, так что управился я быстро. Но когда управился — обнаружил, что у меня исчезла тумбочка. А я помнил, что в тумбочке у меня лежит кошелек и ковчежец с Пазузу — причем Пазузу через час будут ставить капельницу.

«Верните тумбочку, суки!» — вежливо попросил я.

Сразу после этого дверь распахнулась и в палату ворвалась медсестра — толстая-претолстая, с огромной бородавкой на щеке и презлющими глазами. Она уперла руки в бока и заревела пароходной сиреной: