Воровской цикл (сборник) - Олди Генри Лайон. Страница 69

Ну что, Друц, ответишь «да»? Возьмешь девку в фартовую науку, в крестницы-подельщицы? Покажешь, как со зверями толковища толковать? как замок чем попало, хоть ногтем, хоть гвоздем ржавым открывать? как коням крылья на бегу отращивать, как сторожам глаза отводить? грозой следы заметать? личину напускать? Покажешь? Научишь? Скажи «да»! — и тебе разом полегчает, перестанет хрустеть и ныть спина, а пальцы мигом станут гибкими и послушными, как прежде... Да что там пальцы! Джя, морэ! — тебе предлагают подарок, роскошный, царский подарок, такой же, какой недавно отхватила Княгиня! Соглашайся, глупый ром! Ведь взамен девка всего лишь хочет...

Нет, не того она хочет, что ты ей дать можешь. Чуда она хочет, чуда расчудесного! А у тебя все чудеса арестантским халатом кончаются... или теми кольями, что Даньку-Алого в мясной блин раскатали. Ну и что? Твоя ли забота?! Сама ведь напросилась, верно? Никто за язык не тянул?!

Никто. Да, забота левая, да, не такой ты ангел, чтоб на чужом горбу в рай не въехать, особенно ежели сами горб подставляют. Одна беда: и в раю петля с мылом, всенепременно варавским, для сих целей предназначенным, сыщется.

Для обоих.

В Уложенье о Наказаниях на сей счет двух мнений нет — и беглецу, и пособнику.

Чтоб не спешили бегать.

— ...Не хотел я с тобой о мажьем фарте говорить — да, видать, придется, — ты вздохнул и начал устраиваться на лавке поудобней. — Значит, хочешь тайному ремеслу учиться?

— Ага! — радостно блеснули глаза Акульки.

Аж пятаки рублями стали.

— А ты хоть знаешь, кто такие они — маги?

— Знаю! Это которые род свой от Магога-Поганца ведут. Простые люди от Гога-Праведника, а маги от Магога! — на одном дыхании протараторила гордая своими познаниями Акулька. — Про них еще батюшка в церкви сказывал, только никто не понял. Так тетка Сохачиха потом всем разъясняла, по Псалтыри.

— Есть далеко на юге страна Персия, — пояснил ты, отсмеявшись. — Так вот: там магами издавна называли жрецов Огня. Тех, что Солнцу земно кланялись. А люди, как всегда, не разобрались, и стали звать магами всех, кто чудные обряды творит. Ну а после решили: они творят-творят, да и натворят! — так ведь?! Значит, всех в один котел, на один костер, и соли не жалеть! Хотя речь не о том, — оборвал ты сам себя.

Ерунду порешь, Валет Пиковый! Или от девки заразился, сам сказочником решил стать? Может, еще рОман ей тиснешь? «Похождения благородного мага Бовы-колдунца, коий взятое у богатых раздавал сирым да убогим, за что и пострадал от власть предержащих...»

Гувернантки, говорят, слезами умываются!

— Магия, Акулина — хуже крамолы. И церковь, и наука, и законы, что властями светскими изданы, на нее запрет накладывают. Не бывает, дескать! — а раз не бывает, значит, ересь и фиглярство, и подлое смущение малых сих. Уразумела?

— Да ну! — досадливо махнула рукой девчонка: что ты, мол, с ней, как с маленькой?! — Ты вот, дядь Друц, бают, колдовством коня свел, а хозяина в крысу превратил и сапогом, сапогом!.. За то тебя и в острог! Мне такого не надо. Мне бы — штоб со зверьем, штоб язвы лечить, парней к себе привораживать... — на этих словах Акулина осеклась и зарделась. — Это-то можно? Как бабка Шептуха, только лучше! по-настоящему!

— Эх, Акулина, святая простота! — вполне искренне вздохнул ты. — По-настоящему — значит, запретно. ПРОТИВОЗАКОННО!

Последнее слово ты выговорил раздельно.

Едва ли не спел.

— Поняла? А Шептуха твоя... таких вшей, как она, властям давить — только позориться! Зато мимо нас не пройдут, нет, не пройдут!..

— Шавишь ты все, дядька Друц! Вот ты меня с Федюньшей от смерти, почитай, спас! Это тоже — супротив закона?

— Супротив, Акулина, как есть супротив. Я вам жизнь спас — а сам за это обратно на каторгу загреметь могу. Статья Уложенья о Наказаниях восемьдесят вторая прим, параграф шестнадцатый. Вишь, как вызубрил?! — на смертном одре, и то вспомню! Вот ежели б я ту медведицу из ружья застрелил — тогда другое дело. И закон не нарушил, и людей спас. А так... Спасибо тебе, мил человек, за две души спасенные — а теперь подставляй руки-ноги, в кандалы ковать будем, за ворожбу богопротивную и противозаконную.

— Да как же?! да за што же?! — Акулька едва не расплакалась от обиды, но вовремя спохватилась. — Ты людям добро, а тебя за это — в кандалы? Так, што ли?

«Добро?! — едва не выкрикнул ты во всю глотку. — Добро людям?! Вор я, дура, конокрад я фартовый, Валет Пик! Ворюга! Купца того, суку-Трифушкина, что мужикам за Даньку моего по алтыну заплатил, я на „мокрый гранд“ взял! я! я!!! Таким родился, таким сделался, таким и помру в вашей глухомани! Уйди ты, девка, ради Бога!»

Нет, не крикнул.

Сцепил зубы до скрипа; иное сказал:

— Так. Все верно. Властям едино: финты крутил? Значит, отвечай. По всей строгости.

— Ой! — Акулька испуганно прикрыла рот рукой. Видать, только сейчас до девки дошло. — Это ж из-за меня тебя обратно на каторгу упечь могли, дядька Друц?!

— Могли, — кивнул ты.

В основании черепа болезненно хрустнуло.

Напомнило.

— Ой, прости меня, дядь Друц! Я ж не знала! Я ж как лучше хотела! Я ж думала — раз на доброе дело...

— Ладно, не убивайся. Обошлось, вроде. Зато впредь соображай, о чем болтать стоит, а о чем нет.

— Я поняла, дядь Друц! Я теперь никому ни слова, ни пол-словечка...

— Это правильно, Акулина.

Как же, не скажет она! Добро б хоть пять минут помолчала...

— Дядь Друц... так ты меня в науку возьмешь? Я послушной буду! И болтать — ни-ни!

Ну вот, приехали, опять за рыбу деньги! Ничего дура-девка и не сообразила! Нет, конечно, соблазн велик. Такой случай упускать — грех. Только... согласишься, значит, самое время когти рвать. Ссыльные-то у всех на виду, не спрячешься. Стоит ли на риск идти? Доживешь в этой глуши оставшиеся год-два, напоследок выплеснешься без остатка — и загнешься по-тихому. А так еще и дуру эту с собой потянешь. Жалко все-таки — и себя, и ее.

Жалко... а все равно свербит там, внутри, прямо спасу нет!

Искусительница!..

С веснушками.

— За обучение тоже кара положена. Ты-то, по малолетству, да на первый раз, может, от острога отвертишься, а вот я...

— Так што ж это выходит? Ежели мажьего семени — то и ворюга обязательно? Или там душегубец? А добрых колдунов не бывает? Настоящих?!

Ты смеялся долго и плохо.

Совсем плохо.

— Может, и бывает. Слыхал краем уха: кто ворожбой цветы выращивает, кто тараканов выводит. Но живьем не видел.

Еще бы видеть! Когда испокон веку, от самого Аввакума-Гонителя, за глотку берут, аки хулителя веры; когда внизу приговора, пурпуром по белизне, печать епархиального или, упаси свят-фарт, синодального обер-старца: «Ныне, присно и до окончания срока, аминь!»; когда крепких огольцов, нечувствительных к «эфирному воздействию», с младых ногтей забирают к «Варварам», на псов облавных натаскивать; когда...

— Нет, Акулина, не видел.

— Почему?

— Поймают, хоть на цветочках, хоть на тараканах — заметут. Хочешь в острог, добрая ты моя?

— Не хочу. Только не всех ведь ловят... Кто там дознаваться станет, чему ты меня учишь, ежели я ни воровать, ни порчу наводить не стану? Как проведают?!

Акулька победно воззрилась на тебя.

Уела, мол.

Ну репей, сущий репей! А ведь не такая уж и дура девка, оказывается...

— Да ты же сама через день и растрезвонишь! Язык ведь у тебя — что помело, — ты вспомнил слова Ермолай Прокофьича.

Акулька прикусила «помело» и потупилась.

— Когда о таком просишь, Акулина, сперва крепко думай. Потом всю жизнь жалеть будешь. Да и жизни той не шибко много выйти может...

Бросив напоследок этот зловещий намек, ты поднялся на ноги и двинулся к дверям. Косо глянул через плечо. С полатей свешивалась рука спящего Филата, который бросил храпеть, тихонько посвистывая носом — и вдруг ты ощутил острое желание кинуться к Луковке и придушить безобидного пьянчугу. Толчок был таким же резким, как и мимолетным: налетело-схлынуло. Знаешь, Друц! — брось дурить. Раньше ты привык доверять душевным порывам, но сейчас — не раньше, да и Филат — пустое место.