Чаша и Крест (СИ) - Семенова Вера Валерьевна. Страница 43

— Не могу вернуть вам комплимента насчет красоты, — заявила она. — А что касается собак, то в данный момент я определенно предпочла бы их общество.

Морган покачал головой с отеческой укоризной. Пока что дерзкий тон Женевьевы его скорее забавлял и казался ему любопытным, как новое, никогда не пробованное блюдо.

— В чем-то я тебя понимаю, — сказал он. — Ты считаешь, что по моей вине ты потеряла отца, всех родственников и состояние. Но, милая девочка, твой отец сам лишил тебя всего этого, когда задумал государственную измену. Я всего лишь совершил правосудие, которое обязан был блюсти как хранитель власти Круахана. Ты думаешь, мне доставило удовольствие отдавать такой приказ?

— Думаю, что вам доставило несомненное удовольствие прибрать к рукам все наши земли и замки, — заметила Женевьева. — Имея перед собой такую цель, очень легко вершить правосудие.

— Неужели ты полагаешь, что для меня есть еще какая-то цель, кроме блага Круахана?

— Жаль, что нельзя сейчас спросить об этом весь Круахан, — задумчиво протянула Женевьева. — Вы узнали бы очень много новых слов, ваша светлость.

Морган печально посмотрел на нее затуманенными глазами.

— Ты очень плохо меня знаешь, моя девочка, если слушаешь всяких клеветников, которые к тому же кормятся с руки валленского герцога.

— А я вовсе не горю желанием узнать вас поближе, — парировала Женевьева. — Я вообще не стремилась здесь оказаться, как вы, вероятно, уже поняли.

Морган покусал губы, начиная слегка раздражаться.

— Для молодой девушки у тебя слишком невоздержанный язык, — сказал он все еще отеческим, но уже несколько сварливым тоном. — Это, видимо, следствие дурного воспитания.

— Хочу заметить, ваша светлость, что именно вы позаботились о том, чтобы у меня были такие воспитатели. Паж и телохранитель при дворе айньского князя не может позволить себе изысканных манер. Чем быстрее он научится дерзить, зубоскалить и ругаться, тем лучше для него.

— Ты была телохранителем? — удивленно спросил Морган.

— Я довольно неплохо фехтую, — скромно сказала Женевьева. — Правда, последнее время мне гораздо чаще приходилось отбиваться от всяких балбесов, которые думали, будто я мечтаю повиснуть у них на шее, чем выполнять свои прямые обязанности.

— И поэтому ты уехала из Айны?

— Последним балбесом был князь Ваан Эгген, — пожала плечами Женевьева. — Так что пришлось.

Морган в очередной раз оглядел ее с ног до головы. Она стояла, слегка откинув назад голову и презрительно сощурившись, посреди кабинета, в котором самые именитые дворяне Круахана начинали приволакивать ноги, преданно заглядывать в глаза и отвечать с содроганием в голосе. Она напомнила ему ту девочку с заплывшей щекой и ясными глазами, которая пять лет назад засмеялась ему в лицо. Именно это, а не только стройная соблазнительная фигура и удивительный цвет волос, было таким притягательным в ней. Невольно хотелось узнать, когда же она сломается и вместе с тем оставалась надежда, что она не сломается никогда.

— Я искренне сожалею, что тебе пришлось столько испытать, Женевьева, — сказал он вслух. — Я всегда желал тебе только добра.

— Ни секунды не сомневаюсь, ваша светлость, что именно из добрых побуждений вы приказали натравить на меня собак, — она все-таки издала свой обычный хрипловатый смешок.

— Ты даже представить себе не можешь, как меня это огорчило, — печально сказал Морган. — Я несколько дней не мог спать. И вообще, — он подошел чуть ближе, — все эти годы я часто видел тебя во сне.

Женевьева подняла голову, и ее глаза сверкнули.

— Я тоже видела вас во сне, господин первый министр, — сказала она, прижимая к груди стиснутые руки. Было видно, что она пытается сдерживаться, но слова сами срывались с ее губ. — Все эти годы мне нередко снились кошмары.

Было довольно интересно наблюдать, как меняется лицо Моргана. Когда он сердился, его черты приобретали почему-то обиженное выражение, но стоило заглянуть в его ледяные глаза. чтобы понять, какая судьба ждет тех, кто вызвал обиду на лице первого министра.

— Сейчас ты гордая, — протянул он слегка свистящим шепотом, наклоняясь еще ближе. — Ты сама себе нравишься. Тебя удивляет, почему мало кто из тех, кто побывал в этом кабинете, следовал твоему примеру, ведь так легко быть смелой и независимой и прямо сказать ненавистному Моргану все, что ты о нем думаешь. Но твое высокомерие, милая девочка, стоит немного. Всего лишь до первой ночи в тюрьме — в настоящей тюрьме, а не в той, где ты побывала до этого. Ты еще станешь умолять, чтобы тебе позволили взять все твои слова обратно, но будет уже поздно. И никто, даже я, к сожалению, не смогу тебе помочь. У моих тюремщиков тяжелая жизнь, и если они иногда позволяют себе некоторые вольности с заключенными, я не в силах их укорять.

— Зачем вы мне это говорите? — спросила Женевьева, сглотнув.

— Чтобы ты подумала как следует, — пожал плечами Морган. — Ты умная девушка, по крайней мере мне так кажется. Решай сама, кому будет лучше от того, что сначала стражники будут тебя постоянно насиловать, а потом бросят гнить на соломе, потому что ты станешь противной даже им, не только самой себе. Неужели ты думаешь, что я желал бы тебе такой участи?

— Мне кажется, что именно вы мне ее и приготовили, — прошептала Женевьева. Она выпрямилась из последних сил, стискивая зубы, но воображение у нее всегда было довольно ярким, и поэтому силы быстро убывали.

— О нет, я хотел предложить тебе совсем другую судьбу, — возразил Морган. — И только от тебя зависит, что ты выберешь.

— Понимаю, — хрипло произнесла Женевьева. — Или меня будут насиловать все, кому не лень, или только один человек, но зато это будет первый министр Круахана.

— Не думай, что я унижусь до насилия, — усмехнулся Морган, — ты придешь ко мне сама. Посиди пока здесь и подумай. А когда я вернусь, будь готова ответить правильно. Иначе я никогда не прощу себе этого.

Довольно долгое время Женевьева смотрела на опустившуюся за его спиной портьеру. Потом снова прошлась туда-сюда по кабинету, но вместо того чтобы думать о собственной судьбе, как ее призывал к этому Морган, она размышляла о всяких отвлеченных пустяках — например, почему на висящем на стене парадном портрете у первого министра орденов на четыре больше, чем вообще существует в действительности, или для чего эти темные отверстия под потолком. Затем она просто считала половицы, на которые наступала, пока не досчитала как минимум до двухсот и не соскучилась окончательно.

Вас удивляет подобное равнодушие к своей участи? Оно кажется вам неправдоподобным для молодой девушки, пусть даже такой бесстрашной и насмешливой? Но вся беда в том, что если бы Женевьева родилась на несколько десятков лет позже, когда с гораздо большим презрением относились к отсутствию женского опыта, чем женского достоинства, то ей было бы проще сделать свой выбор. Она еще вытянула бы из Моргана максимально возможное количество денег и драгоценностей, эквивалентное собственной оценке женского опыта, а потом еще столько же за счастье от нее избавиться. Или, если бы среди ее воспитателей было больше женщин, она знала бы, что является самым страшным, и выбрала бы Моргана как меньшее из зол или просто внешнее спасение от позора. Но в ее детстве не было ни одной женщины, которая бы оказала на нее сколько-нибудь серьезное влияние, поэтому она просто не понимала до конца, что ее ждет. С одной стороны она была опытным воином, умеющим предсказать любое движение противника, с другой стороны, она оставалась ребенком, верившим в то, что ничего по-настоящему плохого с ней произойти не может. В любом случае у нее оставалось последнее средство в тонком, почти незаметном кольце на среднем пальце левой руки — стоило только прикусить его зубами, и все желающие могут отправляться разыскивать ее душу везде, куда способны дотянуться.

Поэтому она ходила взад-вперед по кабинету, пока не услышала за портьерой голоса, и без всякого смущения подбежала на цыпочках к одной из дверей.