Безумная Роща - Смирнов Андрей. Страница 115

Сказал Каэрдин, улыбнувшись беззубым ртом нищего:

— Приятно это слышать. Но еще более приятно мне видеть тебя, освобожденную от проклятья, которое заставляло твое сердце поглощать, ничего не отдавая взамен.

Сказала королева, недобро посмотрев на нищего:

— Ты говоришь так, будто бы встречал меня прежде. Но не станешь же ты по-прежнему утверждать, что?…

Сказал нищий:

— Я — Каэрдин.

Сказала королева, нахмурив брови:

— Не смей говорить так, ибо иначе я велю выпороть тебя!

Сказал нищий:

— Однако это так.

Сказала королева:

— Если это так, то зачем ты явился ко мне в подобном мерзком обличье? Ты хотел напугать меня? Я не понимаю тебя. Измени этот облик.

Сказал нищий:

— Я не могу сделать этого.

И он рассказал ей, что произошло с ним после того, как он вошел в Дверь-в-Ничто.

Но сказала королева:

— Ложь.

Сказал нищий:

— Правда.

Сказала королева:

— Ложь, одна ложь и ничего, кроме лжи! Никогда Каэрдин не сделал бы того, о чем ты говоришь. Или же ты скажешь, что он не знал, в каком виде выпустит его Ничто обратно в мир?

Сказал нищий:

— Не знал. Но даже если бы и знал — это не изменило бы его решения.

Сказала королева:

— Вот теперь я точно знаю, что ты лжешь. Ибо хотя я и не помню точно самого лица Каэрдина, но помню его гордые слова и его стройный облик, и его могущество, которое отбросило мою власть с улыбкой, словно взрослый, с теплотой и терпеливой любовью поглядывающий на ребенка, который пытается одолеть его. О, сколь велика была его гордость! Его — единственного из всех — я готова была признать своим господином и безраздельно принадлежать ему и телом и душой… Но заклятье, бывшее на мне, сковало мои уста и вложило в них совсем другие слова, хотя ничего более я не желала, кроме того, чтобы вырваться из оболочки, в которую я была заключена и припасть к груди того, кому отдала свое сердце.

Сказал нищий:

— Зная, что в твоем сердце может таиться что-нибудь иное, нежели то, что виделось всем на его поверхности, я, однако, не смел и надеяться на что-либо из того, о чем узнаю сейчас. Иначе никогда бы я не отпустил тебя от себя. Однако следует сказать, что я победил твое заклятие не посредством другого заклятия, но посредством иной магии, превосходящей все заклятья и все действия Сил и Стихий. Ибо еще прежде, чем твоя Сила коснулась меня, я уже любил тебя, и поэтому то, что коснулось, не смогло завладеть моей душой — ведь она уже и без того была твоею. Также как и ты тогда, сейчас я не желаю ничего более того, чтобы вырваться из оболочки, в которую заключен, и обнять тебя, ведь тебе одной навеки отданы моя душа и мое сердце.

Заплакала королева, а затем, смахнув слезы, с ненавистью взглянула на нищего и сказала:

— Не смей ничего больше говорить о нем! Ты где-то наслушался легенд о Повелителе Затмений и пришел во дворец, чтобы тревожить меня и глумиться надо мною, а ведь я доверчива и легковерна. Только лишь самый жестокий и жадный человек мог бы так издеваться надо мной!

Сказал нищий:

— Почему ты даже и на мгновение не хочешь поверить мне?

Сказала королева:

— Потому что я помню Каэрдина, а ты знаешь о нем лишь из легенд и преданий. Я знаю, сколь он был горд. Никогда бы он не согласился стать кем-нибудь вроде тебя. Также мне точно известно, что он никогда не любил меня, хотя и относился ко мне с учтивостью. Впрочем, с подобной же учтивостью он относился ко всем, с кем встречался, даже к врагам, ибо дух его был благороден. Но он предпочел бы скорее погибнуть, чем существовать в подобном обличье.

Сказал нищий, слегка улыбнувшись:

— Я вижу, что ты ошибаешься, полагая, что знала Каэрдина достаточно хорошо. Неужели ты думаешь, что гордость моя такова, что меня можно унизить, облачив в подобную плотскую одежду? Ведь подлинная гордость — это не то, что определяется одеждой. Также ты ошибаешься, полагая, что из-за гордости я не смог бы распроститься ни со своим прежним обликом, ни со своей Силой. Ведь подлинная гордость не есть что-то, что определяется Силой, но это сущность самого духа.

Сказала королева, усмехнувшись:

— Тогда ответь мне, какая же гордость могла сохраниться в этом мерзком человечишке?

Сказал Каэрдин:

— Я знаю ее.

Сказала королева:

— Замолчи!

Сказал он:

— Госпожа, Каэрдин — не тот, кто живет в твоих мечтах, но тот, кто сейчас стоит рядом с тобой. Прежде на твоих глазах была повязка; сейчас повязка снята, но ты боишься открыть глаза и прозреть. Подойди ко мне, дай мне свою руку, открой свое сердце. Не рухнут ли в этот миг все преграды, разъединяющие нас, не обретем ли мы в этот миг власть, перед которой делается ничтожной любая власть и любая магия, не родиться ли от касания наших рук и наших сердец сила, что превыше судьбы и самих богов?

Тогда королева приказала стражам схватить нищего и бросить его в темницу, а на следующий день казнить, ибо ее сильно разозлили его наглость и, как она полагала, самозванство. Но на следующий день к ней пришли многие просители от баронов и герцогов, также заключенных в темницу, и умолили отпустить этих людей, и тогда она, смилостивившись, приказала отпустить всех, ибо по характеру своему была незлобива и не мстительна. И вот, герцоги и бароны вышли из темницы и с великой радостью пали в объятия своих ближних, а стражи схватили Каэрдина и выбросили его прочь из города…

…Произнеся это, архивариус надолго замолчал. Гильперик же, выждав некоторое время, спросил его:

— Что сталось с ними дальше?

Сказал Марк:

— Ничего, о чем стоило бы рассказывать.

Сказал Гильперик:

— Но все же я хотел бы узнать и конец этой истории.

Сказал Марк:

— Ну что ж… Прошли года, а потом десятилетия. Королева Синего Тумана, сохраняя верность, ждала своего единственного. Так к ней пришла старость и она умерла незамужней. Что до Каэрдина, то он некоторое время бродил по городам той страны, изучая язык, на котором поначалу говорил не слишком хорошо, а затем в одном городе стал помогать смотрителю архивов, а когда тот умер — занял его место. Так закончилась эта история: без трагического и без счастливого финала, также просто и тихо, как заканчиваются сотни подобных историй, мимо которых мы проходим ежедневно, не замечая их, историй столь же простых и столь же бессмысленных, как и рассказанная мною.

Сказал Гильперик:

— В самом деле, не слишком хороша эта история и лишена смысла, морали и сколько-нибудь значимого философского наполнения. Однако мне вспоминается другая история, о которой я раньше не знал, к чему она относится и какой в ней смысл, но, услышав твою историю, я понял к чему она относиться и какой в ней смысл, ибо история, которую знаю я, является продолжением твоего рассказа.

Архивариус ничего не сказал на это, но лишь долгим взглядом посмотрел на пришельца.

Меж тем Гильперик продолжал, нимало не смущаясь этого взгляда:

— Эта история коротка. В то время как Каэрдин, заключив договор с существом, назвавшим себя Добрым Богом, вернулся в мир сущий, Силу его поглотило Ничто. Однако это Ничто — или Добрый Бог, ибо нет разницы, как называть его — еще долгое время не осмеливалось коснуться меча, оставленного Каэрдином за гранью Сущего. Так прошло некоторое время, ничем неотличимое от вечности, ибо в том месте, которое не было местом, не было также и времени. Затем клинку надоело находиться там и он пожелал узнать, верно ли исполняется договор, заключенный меж Каэрдином и Добрым Богом. Для того он обратился к миру и устремился к нему, а Добрый Бог не осмелился как-либо препятствовать ему, подозревая, и не без оснований, об участи, которая ждет его, если он все же осмелится. Ибо этот клинок подчинялся и служил одному Каэрдину, и трепетал пред ним одним. А следует сказать, что некогда Каэрдин заново создал его, перековав в Пламени Творения, и, как и полагается всякому творцу, вложил в свое творение толику своей души. И вот, клинок проник в мир сущий и отыскал там Каэрдина, а вернее — того, кем тот стал. И изумился клинок, увидев, в кого превратился тот, кому он прежде служил и кому — единственному из всех — был готов подчиняться. А надо сказать, что Каэрдин, лишенный Силы и всех своих прежних, едва ли не божественных атрибутов, был хромым уродливым стариком, копавшимся в бумагах в каком-то книгохранилище. И тогда меч, желая понять, что стало причиной столь жалкого положения того, кто прежде был столь могущественен, спустился в тот город, где жил Каэрдин, принял облик одного из консулов, правивших городом, и, придя к нему в книгохранилище, под видом светской беседы расспросил его о его истории. И когда клинок узнал о том, что привело его прежнего хозяина в это положение, всякий прежний страх исчез в нем. Подумал он про себя: «Сколь жалок его облик, сколь ничтожно его существование! Как я мог быть очарован им, как мог быть заколдован и пленен его волей? Нет, поистине, тот могущественный, что пленил меня, никогда бы не согласился на подобное прозябание! Однако этот — тот самый, кого я знал прежде и перед кем трепетал. Не означает ли это, что я ошибался в нем изначально? Может быть и так. А может быть, когда он творил меня, некая важная часть его перешла в меня, и со временем он утрачивал остатки своей силы и своей воли, а я не замечал этого, очарованный своими воспоминаниями, как была очарована своими грезами Королева Синего Тумана? Однако теперь чары спали. Как же мне поступить с этим человеком? Я чувствую, что во мне не хватает еще многого, и многих вещей я еще не могу понять, потому как не знаю, на что следует обращать свое внимание. Мне надлежит отнять остатки моей души у этого жалкого существа, которое по ошибке я некогда почитал великим, и тем завершить свою целостность, забрав себе его опыт и его знания. Несомненно, я сейчас же так и поступлю с ним.»