Рыбак из Внутриморья (сборник) - Ле Гуин Урсула Кребер. Страница 124

— Ну что, человек с луны, как дела? — спросила она.

Веа, время от времени отходившая к другим гостям, сейчас снова вернулась. Он видел, что лицо ее разрумянилось, а огромные темные глаза влажно блестят. Потом вдруг ему показалось, что на противоположном конце огромной гостиной мелькнул Пае, но потом все лица снова слились в некое беспорядочное мелькание. Все вокруг как бы не имело ни начала, ни конца, происходило как бы урывками, со странными паузами-пустотами внутри, ему точно позволили наблюдать за воплощением в жизнь гениальной гипотезы старой Граваб о цикличности космоса.

— Необходимо поддерживать принцип законного правления обществом, иначе все мы скатимся в болото элементарной анархии! — гремел какой-то насупленный толстяк.

— А вы попробуйте — скатитесь! Ничего страшного. Мы уже полтораста лет существуем в этом «болоте» и прекрасно себя чувствуем, — спокойно заметил ему Шевек.

Блондинка кокетливо высунула изящную ножку в серебряной открытой туфельке на высоком каблуке из-под платья, расшитого по подолу множеством жемчужинок.

— Нет, вы нам расскажите, как вы в действительности чувствуете себя на вашем Анарресе? — попросила Веа. — Неужели там действительно так чудесно?

Она примостилась на подушке у самых его колен, ее нежные обнаженные груди смотрели прямо ему в лицо своими невидящими глазами сосков, алые губы соблазнительно улыбались.

Что-то темное шевельнулось в душе Шевека, все вокруг будто на мгновение померкло. Он снова ощутил страшную жажду, во рту пересохло. Он сделал несколько больших глотков из бокала, только что услужливо наполненного официантом.

— Не знаю, что вам о нем рассказать, — проговорил он с трудом, язык еле ворочался во рту. — Нет, конечно же, там не «чудесно». Это довольно безобразная планета. Совсем не такая, как ваша. Анаррес — это сплошная пыль и мертвые бесплодные холмы. Все, что там растет, очень сухое, бледное. И люди не слишком красивы. У них такие же большие руки и ноги, как у меня или вон того официанта. Но зато там никто не страдает ожирением. Мыться из-за обилия пыли и тяжелой работы приходится каждый день и всем вместе — у нас мало воды. Никто здесь не моется вместе с другими... Города у нас небольшие и довольно скучные. Разумеется, никаких дворцов. Жизнь в общем тяжела и довольно монотонна. И не всегда можно получить то, что хочешь, или даже самое необходимое, потому что всего вечно не хватает. У вас, на Уррасе, всего более чем достаточно. Достаточно воздуха, достаточно осадков, много травы, огромные океаны, сколько угодно еды, прекрасная музыка и здания, множество фабрик и самых различных машин, всем можно иметь сколько угодно книг и одежды. У вас даже история чрезвычайно богата... У вас есть все. Мы же бедны. Мы не имеем и никогда не будем иметь того, что есть здесь. А здесь все прекрасно. Кроме человеческих лиц. Зато на Анарресе очень мало красивого, но человеческие лица поистине прекрасны! Лица женщин и мужчин, лица детей. У нас нет практически ничего — только мы сами. Здесь все затмевает блеск драгоценностей и пестрота нарядов, там вы видите в первую очередь глаза! Прекрасные глаза людей, и в них — великолепие человеческого духа. Потому что у нас люди свободны, а здесь... Ведь вы, обладая собственностью, сами же находитесь в ее власти. Вы сами заключили себя в тюрьму. Каждый заперся в своей темнице вместе с грудой того, чем он владеет. Вы живете в этой тюрьме, умираете в ней... И в ваших глазах я вижу только одно: стены, стены кругом!

Все молча смотрели на него.

Его голос гулко разносился в полной тишине. Он почувствовал вдруг, как горят его уши... Потом почувствовал внутри себя какую-то пустоту, уже знакомое темное чувство вновь шевельнулось в его душе...

— Мне что-то душно, — сказал он и встал. Веа тут же взяла его под руку и, чуть усмехаясь, повлекла куда-то. Он послушно позволил ей себя увести. Уши больше не горели, он чувствовал, что, должно быть, очень бледен теперь. Дурнота не проходила, и он очень надеялся, что Веа приведет его в ванную комнату или хотя бы к окну, где можно вдохнуть свежего воздуха. Однако они оказались в какой-то просторной и темноватой комнате, видимо, спальне. У одной стены громоздилось пышное белое ложе, стену напротив почти всю занимало зеркало. Приятно пахло свежим бельем, духами, еще чем-то интимным...

— Вы несносны, вы слишком много пьете, — сказала Веа. Она стояла совсем близко и смотрела ему прямо в глаза. Потом снова чуть усмехнулась, глаза ее блеснули в полутьме. — Ну да, несносны! Вы невозможны, вы потрясающе им ответили! Ах, какие у них были лица! Пожалуй, я вас за это поцелую. — Она привстала на цыпочки и потянулась к нему губами; перед глазами Шевека была ее белоснежная шея, обнаженная грудь... Он крепко обнял ее и страстно поцеловал в губы, с силой запрокинув ей голову, потом стал целовать горло, грудь... Веа сперва обмякла, тело ее словно вдруг лишилось костей, она повисла у него в руках, потом вздрогнула, засмеялась и стала потихоньку отталкивать его.

— Ох, нет!.. Нет, не надо, возьмите себя в руки... Ну хватит, довольно, нам же нужно вернуться к гостям. Нет, Шевек, успокойтесь же! Это совсем никуда не годится!

На ее лепет он даже не отвечал. Он упорно тащил ее к белоснежной постели в глубине комнаты, и она шла, хотя и продолжала что-то говорить. Одной рукой прижимая к себе Веа, другой он пытался справиться с той невероятно сложной одеждой, что была на нем, и наконец ему как-то удалось расстегнуть штаны. Теперь задачей номер два оказалось платье Веа; казалось, ее юбка едва держится на бедрах, однако расстегнуть тугой пояс он не сумел.

— Ну все, хватит! — сердито сказала она. — Послушайте, Шевек, так не делают. Не сейчас, отпустите меня. Я ведь даже противозачаточную пилюлю не приняла. У меня могут быть неприятности. Тем более мой муж возвращается только через две недели! Да отпустите же меня, наконец! — Но уже он не мог отпустить ее. Он льнул к этой нежной надушенной плоти, чуть влажной от волнения. — Послушайте, Шевек, вы испортите мне платье, будет неудобно перед гостями... Ради бога, Шевек! Погодите... Ну хорошо, подождите немного, мы все устроим, назначим подходящее место и встретимся... Здесь нельзя, я должна заботиться о своей репутации, а горничной я не доверяю... Если вы подождете немного... Не сейчас, Шевек! Не сейчас! Не сейчас! — Она изо всех сил оттолкнула его, испуганная этой неукротимой настойчивостью, он чуть отстранился, несколько смутившись, но остановиться уже не мог, а ее сопротивление и непритворный испуг лишь распалили его. Он резко прижал ее к себе, и семя его выплеснулось прямо на белый шелк ее платья.

— Отпустите же меня! Отпустите! — Она повторяла это пронзительным, свистящим шепотом, пока он действительно ее не выпустил. Голова у него шла кругом. Он тщетно пытался привести в порядок свои штаны.

— Я... Простите, Веа! Мне очень жаль... Я думал, вы хотите...

— Боже мой! — Веа с отвращением смотрела на свою юбку. — Какая гадость! Вот уж, право... Теперь мне придется переодеться!

Шевек застыл, хватая ртом воздух, руки висели как плети. Потом он вдруг резко повернулся и бросился вон из полутемной спальни. Снова оказавшись в ярко освещенной гостиной, где веселье было в разгаре, он стал пробираться к выходу, споткнулся о чью-то ногу и понял, что путь ему безнадежно преграждают бесконечные тела, дорогие одежды, блеск драгоценностей, обнаженные женские груди, сияние огней, громоздкая мебель... Он налетел на стол, посреди которого стояло огромное серебряное блюдо с изысканными лакомствами, разложенными концентрическими кругами. Увидев все эти яства, Шевек задохнулся, попытался глотнуть воздуха, согнулся пополам, и его вырвало прямо на блюдо.

— Я отвезу его домой, — сказал Пае.

— Пожалуйста, отвезите его куда угодно! — Веа была раздражена. — А что, вам пришлось его искать, Сайо?

— Совсем немного. К счастью, Димере догадался позвонить вам.

— Он будет счастлив увидеть вас, когда очнется.