Иди легко. Повесть о Халле - приемыше драконов - Митчисон Наоми. Страница 14

— Ты уверен, что их история правдива?

Отец Иоанн кивнул.

— Тогда скажи им, пусть завтра явятся во дворец. И накорми их получше, — добавил он. — Пусть хорошо запомнят, кто им помог. Потом я посмотрю, как девушка говорит с лошадьми. Это что-то новое.

Он встал, повернулся ко всем спиной и ушел.

Отец Иоанн отвел их в богатые покои, с коврами и занавесками, приказал рабам принести еду и вино, такой вкусной еды они здесь ни разу не ели, и распорядился, чтобы Таркан-Дару вернули его меч, который отобрали в доме сапожника. Потом он несколько раз повторил, что господин Алексис Аргирий из чувства христианского сострадания поможет им предстать перед Императором, где они расскажут свою историю, после чего справедливость восторжествует и невинным воздастся. Они поблагодарили его, но Родин в душе уже не так радовался, как мог бы вначале. Он уже не был уверен в том, что все обязательно будет хорошо. А если допустить, что все удастся, можно ли считать, что это выйдет по чести и по совести?

Отец Иоанн все упрашивал их побольше есть и особенно побольше пить, и осторожно выспрашивал Халлу про бега. Халла не скрывала того, что разговаривала с лошадьми, но про Звездного Луча и его трудности не сказала ни слова, потому что боялась, что если они обо всем узнают, то разлучат его с маленьким возничим. Она чувствовала, что здесь вполне могут так поступить. Отец Иоанн ей, по-видимому, не поверил: он не привык верить в то, что было слишком просто. Люди из Мароба, кажется, поверили. Когда священник ушел, она им рассказала, как бежала из конюшен по сточному каналу, но про то, что ей помогли крысы, промолчала. Ей казалось странным, что большинство людей терпеть не могут крыс, но это было так, и крысы платили им тем же.

— Мы боялись, что тебя убили, хоть ты и послана небесами, — сказал Родин. — В этом городе не живут по Божьим законам и не исполняют Его волю.

— Здесь столько храмов, — сказал Таркан-Дар, — но у них прогнили камни. Когда мне сказали, что ты убита, я чуть не разуверился в Боге. Своим врагам я ничего не прощаю.

— Бог нам поможет, — сказал Киот. — Как бы мне хотелось оказаться не здесь!

— Да, хотя то, ради чего мы ехали, почти сделано, — сказал Родин. — Иногда мне кажется… Если бы мы знали, как оно выйдет…

— Как долго, — сказал Таркан-Дар. — И никаких вестей!

— Скоро ты вернешься к ней, сынок, — сказал Родин. — Если ей будет грозить опасность, ее спрячут. Ты же знаешь, сколько у тебя друзей.

— Об этом заранее не узнаешь, — сказал Таркан-Дар. — А вдруг за ней придут ночью… похитят. Боже спаси!

— Давайте помолимся, — сказал Киот. — Да минет нас чаша сия!..

Они преклонили колени и начали молиться. Халла встала на колени вместе со всеми и стала думать о Стейнвор, о крысах, о том, какой умный коршун и как он красиво бросается вниз с высоты.

На следующий день восемь человек с двумя запасными внесли во двор большой паланкин, и людям из Мароба вместе с Халлой сказали войти в него. Когда они сели, кто-то задернул занавески снаружи. Паланкин подняли, он закачался, поплыл. Таркан-Дар пытался выглянуть в щель между занавесками, но чья-то рука резко дернула их, щель сомкнулась. В паланкине стало очень жарко. Люди из Мароба в плотных одеждах задыхались и потели. Таркан-Дар убивал мух, одну за другой. Халла смотрела на это спокойно: мухи сочувствия не заслуживают, у них нет ни единого качества, достойного подражания. Родин расчесывал пальцами бороду.

— Когда мы попадем к Императору, — сказал он, — надо прежде всего выяснить, знает ли он, что мы пришли не только по своему делу, а посланы всем народом Мароба.

— Когда мы попадем к Императору, надо прежде всего не забыть, что нам говорил отец Иоанн, — с горечью произнес Таркан-Дар, — как кланяться и целовать пол и вести себя хуже животных.

— Животные не целуют пол, — сказала Халла. — Так ведут себя только люди.

Таркан-Дар рассмеялся и обнял ее одной рукой. Она не обиделась. Все были рады, что он повеселел.

А Киот сказал:

— Мы не знаем, что ему скажут про нас. Могут сказать все, что угодно. Обвинить в уличной драке. Императору должны были уже про нее доложить, там были его телохранители.

— Я с одним из них разговаривал, — сказал Таркан-Дар. — Он скоро уедет отсюда. Как только добудет здесь достаточно сокровищ, отправится в город Хольмгард.

«Значит, некоторые люди собирают сокровища, — подумала Халла. — Интересно, он просто герой или думает о настоящем сокровище? У него будет пещера?..»

— Где этот Хольмгард? — спросил Родин.

— На севере. Далеко. От Мароба далеко. Еще дальше, чем живут Красные Всадники. Он рассказывал, что там снег пять месяцев в году. И там его по-другому называют: Новгород. Императору город не подчиняется, у него свой закон.

— Наверное, это хорошо, — сказал Родин.

— Было время, — сказал Киот, — когда мы верили, что закон Императора — это закон Бога. Первый слуга Бога так сказал. Мой дед Ньяр умер, потому что это была правда. Или потому, что думал, что это правда. Он верил, что умирает за добро. Если бы мы не пришли сюда, мы бы, наверное, тоже верили.

— А сейчас, если все удастся, мы в лучшем случае получим хорошего Правителя вместо плохого, — сказал Таркан-Дар. — Но мы не сможем верить, что он от Бога. Люди в Маробе будут приветствовать его, как Божьего посланника, а мы будем знать, что это совсем не так. Мы стали другими.

— Если бы все осталось по-старому, — сказал Родин, — ты мог бы стать Хлебным Князем Мароба.

— Мог бы, — сказал он. — Я об этом уже думал, Родин, — и отвернулся лицом в подушку.

Вдруг паланкин остановился, его тряхнуло, послышался топот и звон оружия. По-видимому, их поставили на землю, потом снова подняли и понесли куда-то вверх, наверное, по лестнице, потому что трясли так, что они попадали друг на друга. Наконец, паланкин поставили на ровное место и сказали им выйти.

Они увидели длинный сводчатый зал с расписными стенами. По стенам скакали на гнедых конях краснолицые черноглазые всадники выше человеческого роста, бежали огромные зайцы в высокой, словно лес зеленых сабель, траве. Между картинами неподвижно застыли тяжелые складки занавесок. Они переглянулись и зашептались. Родин достал из пояса костяной гребень, расчесал бороду, потом передал гребень остальным. Халла, дергая спутанные пряди, подумала, что у нее в волосах, наверное, еще осталась известка.

Вошел отец Иоанн и объявил, что настал их черед. Напомнил, что надо упасть лицом вниз и ползти вперед на коленях.

— Дай мне свой плащ, — сказал он Родину. — Без него будет легче.

И они отдали ему маробские плащи, расшитые по углам кожей, сукном другого цвета и раковинами. Но когда он протянул руку к Халле, она сказала — «Нет!» и отступила на шаг, а он настаивать не посмел, ибо умел угадывать, когда в других появляется сила, которой у него самого нет.

— Идемте, — сказал он.

Они вошли в занавески, сделали несколько шагов вверх по наклонному полу почти в полной темноте, потом оказались на свету. Снаружи было жаркое безоблачное утро, а здесь за спущенными занавесками были зажжены свечи, и в их свете всеми красками переливались, отблескивали, сияли и горели невозможно красивые камни, чистая лазурь, малахитовая зелень, порфир с алыми прожилками, и всюду золото, золото в любых формах — высокие золотые подсвечники, золотые дверные ручки, качающиеся светильники и висячие лампады, фонтанчики… «Настоящая пещера Главного Дракона», — подумала Халла.

— Ну! Падайте ниц! — зашептал отец Иоанн.

Все упали на колени и поползли или пошли на коленях, согнувшись и кланяясь, к тому маленькому человеку в жестких тяжелых одеждах, которого Халла видела на Ипподроме. Его глаза, как и там, не смотрели ни на кого, а были устремлены куда-то поверх них. Киот тоже это заметил и подумал, что Иисус не так смотрел на людей, и Хлебные Князья не так.

Наконец, так и не поднявшись с колен, они оказались совсем близко от него, на ковре со сказочными птицами. Они видели его ноги в шитых золотом сапогах из красной кожи, но сам он сидел выше их, на троне. А на первой ступеньке трона стоял высокочтимый Аргирий с пергаментом в руке. За ним встал писец в длинном зеленом балахоне, подвязанном черным шнуром. В руке у него было перо, и он был готов записывать.