Иди легко. Повесть о Халле - приемыше драконов - Митчисон Наоми. Страница 8

— Давай присядем, дитя, — дружелюбно сказал Странник, указывая на обомшелое бревно.

Она не осмелилась поднять на него глаза, но в его голосе было что-то грустно-успокаивающее. Он напомнил ей старого Оггхи. Она села и вдруг поняла, что бревно лежит почти поперек входа в именно такую пещеру, какую она искала: маленькую, сухую, уютную, с нишами для сокровища. Ей захотелось туда, она вздрогнула и почувствовала, как край плаща Всеотца, согревая, прикрывает ей плечи, и как пахнет еда, положенная ей в колени. Что это за еда, она не могла определить, но знала, что это хорошо.

— Ешь, — сказал Всеотец.

И она съела все до крошечки, тихо облизав пальцы. Еда не была ни драконьей, ни медвежьей, но именно той, какая была ей нужна.

— Только налегке можно дойти до Микгарда, — сказал Всеотец. — Путь далек.

Халла попыталась поднять взгляд, сначала перевела глаза на руку, которая придерживала плащ у колен. Это была рука героя, привыкшая сжимать меч и бросать копье. И это была медвежья лапа и когтистая драконья. Чем дольше она на нее смотрела, тем более удивительной казалась рука: вот она покрывается перьями, вот на ней появляется копыто — она могла все. И не было на ней ни колец, ни браслетов.

— Мне надо идти в Микгард, Всеотец? — прошептала чуть слышно Халла.

— Живущие в пещерах в них и умрут, — сказал Всеотец. — Любовь Странника да будет со странствующими.

Халла поднимала глаза все выше, пока сквозь наступившую темноту почти увидела лицо, губы, сложенные для добрых и мудрых слов, глаза, которыми Всеотец смотрел на своих детей, облик, который он принял, чтобы его не боялись. И сама сказала так тихо, что едва себя услышала:

— Лучше узнать любовь Странника, чем быть драконом.

Потом одна ее рука стала снимать с другой кольца и ронять их на землю, и легче, легче становилось рукам, когда тяжесть золота спадала с них, и мягким стало плечо, когда с него сползло ожерелье.

Странник подобрал золото, которое было ее сокровищем, положил его в нишу в пещере и одной рукой задвинул вход большим камнем, а поверх камня опустил ветки плюща и пригнул к нему терновник, и стало так, будто никакой пещеры не было. Потом Странник прикрыл глаза левой рукой и поднял правую. Из темного леса к нему на плечо слетел ворон-провидец и что-то сказал ему на ухо, и Всеотец произнес:

— Семижды семь людских поколений сменится, а камень будет здесь стоять. Потом произойдет то, что должно произойти, и будет людям помощь от этого золота или вред, мир или кровопролитие. — Он посмотрел на Халлу, завернутую в плащ. — Иди легко, дитя мое, ибо Странник идет легко, и да будет с тобой любовь его.

Он приподнял ее двумя руками, посадил на единорога и, оторвав край темно-синего плаща, накрыл ей плечи. Ее рука вцепилась в гриву, и единорог поскакал в морозную ночь. Ей было тепло, и она крепко сидела на спине зверя, и ей было легко, и не знала она, ни куда направляется, ни что хочет делать. Единорог поскакал быстро, как мысль Странника, через леса и по болотам. Над ней раскачивалась луна, и мимо проносились бесчисленные деревья, сменяясь скалами; однажды она вдруг поняла, что единорог плывет по большой воде так далеко от берега, что его не видно. Это ее даже не встревожило. Вдали иногда мерцали огоньки, потом снова становилось темно. Когда наступило утро, Халла знала, что места, в которых она жила раньше, остались далеко позади, как бывает со всеми, у кого легкий путь, не знала она только, наступило ли это утро после вечера, когда она встретила Странника, или это совсем другое утро.

Она оказалась в широкой низине; перед ней, сколько хватало взгляда, тянулись высокие камыши, сгибаясь и шурша под ветром. В рассветных лучах над ними взлетали и садились дикие гуси и журавли. Единорог убежал, а в камышах открылась почти незаметная тропинка, которая привела ее к мутной медленно текущей воде. На воде качалась легкая лодочка из шкур, натянутых на прутья.

Халла вступила в лодочку, и она тут же оторвалась от берега, и вот уже плыла, качаясь и кружась, вниз по течению. В лодке оказалось весло, и Халла довольно долго училась с его помощью грести, был уже день, тот самый или другой, наступивший через много дней. Мутная протока, по которой она плыла, расширилась, соединилась с другими протоками, превращаясь в широкую спокойную реку.

В складке плаща была еда. Вода была вокруг. День за днем и ночь за ночью она плыла и спала. Она была спокойна, почти не печалилась, почти не чувствовала одиночества. Не была она больше ни медведем, ни драконом. Когда-то у нее на груди висел твердый и острый драконий коготь. Он потерялся, где-то выпал, на землю или в воду. Чтобы помнить Оггхи, он не был нужен. Об Оггхи она иногда плакала по утрам, когда был туман или моросил дождь. Солнце высушивало ее плащ и осушало слезы. Она опускала руки в воду, и пыль от камней вместе с землей леса постепенно вымылась из-под ногтей и смылась с кожи. Она помнила, что когда-то владела сокровищем, но не жалела о нем, она верила Страннику.

По сторонам широкой реки разливались болота, шуршали камыши, потом медленно поднялись крутые песчаные берега, и она спокойно катилась под ними, в гомоне бесчисленных птиц, в сверкании выплеснутой на песок рыбьей чешуи, сначала навстречу восходящему солнцу, потом вслед полуденному, а оно с каждым днем становилось все жарче. На отдельных расчищенных и возделанных участках стояли хижины, рядом пасся скот, на берегу висели сети, и с рыбачьих лодок кричали и махали руками, завидев ее челнок. И в сердце Халлы не было ни ненависти, ни страха, ибо она видела, что главное их дело — просто быть людьми, мирно жить в повседневных заботах и желать выполнимого, не взваливая на свои плечи непосильной ноши. Она понимала их речь — то ли ей это передалось от драконов, то ли помогал плащ Странника. Несколькими ударами весла развернув челнок, она подплывала к берегу то в одном месте, то в другом, и ее кормили и рассказывали ей новости про урожай и скот, про жизнь и смерть. И она несла эти новости в следующее селение, где ее так же приветливо встречали. Мужчины и женщины проводили дни в трудах, а вечерами водили хороводы и пели звонкими голосами, которые красиво и печально звучали над рекой.

Так она, наконец, доплыла по Днепру до излучины, где на высоких холмах стоял Киев. В Киеве было большое сокровище, и был Князь, и всадники, город сверкал золотом и украшениями, в нем был Рынок. Люди отнеслись к Халле по-доброму, ибо доверяли ей, потому что доверие рождал чудесный плащ.

И случилось так, что купцы с большого корабля, на котором были и гребцы, и паруса, сказали ей, что она может вместе с ними плыть в Микгард. За это ей придется мыть, стирать и чистить. Кроме того, она помнила еще кое-что из мелкой магии, так что они считали, что не прогадали, а про саму Халлу думали, что ей покровительствует кто-нибудь из Богов. Они съехались в Киев из разных мест, и у них были разные Боги, которых они ублажали по-разному, надеясь выпросить себе богатство и благополучие.

Халла слушала разговоры о Микгарде. Некоторые там бывали, некоторые — нет. Те, кто бывал, рассказывали, что там посреди города стоит дворец, в котором можно целый день ходить из зала в зал, ни в одном не побывав дважды. Там есть все, что душе угодно. Золотые птицы с усыпанными драгоценными камнями крыльями, которые машут этими крыльями и поют. Редкие яства и чудесные благовония. Неведомые звери на золотых цепях. Светильники, превращающие ночь в день. А в самой середине дворца — зал, где сидит Порфирородный, и по его приказу делается все. Он скажет слово — и начинаются пиры, или танцы, или состязания колесниц, или поединки диких зверей, или медленные хороводы красавиц с улыбками слаще меда. Сидя на корме корабля вместе с собаками и соколами. Халла думала, что это, наверное, Главный Дракон из Микгарда, самый великий дракон. Воистину, о Порфирородном рассказывали невероятные вещи, и удивительные дела творились в городе, куда они направлялись.

Корабль плыл по реке меж крутых бурых берегов, а Халла разговаривала с собаками. Большинство из них тосковало по прежним хозяевам, которые их продали, хотя среди хозяев были очень жестокие. Собаки мечтали о том, как снова понесутся в быстром беге по просторам, ловя чуткими ноздрями запах перепуганной добычи. Разговаривала она и с большим северным соколом в темном колпачке, чьи глаза все еще видели дальние вершины за лесом, звенящим от птиц, снежные пики и над ними изредка — дымный след дыхания дракона. Она говорила с лошадьми, которых вырастили и воспитали для скачек: они ненавидели плаванье и свой плен, дурно пахнущую пищу и затхлую воду, лягались и кусались, если было кого лягнуть и укусить. Это все был товар, который везли на юг. Всех животных она успокаивала, говоря им, что у них будут новые хозяева добрее прежних, и может быть, им удастся увидеть самого Великого Дракона Микгарда, и что скоро они смогут размяться и показать, на что способны, и будут довольны. А если они болели или ранили себя в пути, они говорили об этом ей, и чаще всего она умела их исцелить.