Каменный Кулак и мешок смерти - Кууне Янис. Страница 33

Волкана кто-то толкнул. Венед обернулся и увидел наконечник копья, замерший в двух пальцах от его груди. За стеной ливня он не мог различить лица того, кто держал древко. Однако желание понять, кто и почему угрожает ему оружием, продлилось не дольше промежутка между ударами капель по лицу. Дальше опять навалилось безразличие. Годинович молча отвернулся и двинулся вниз по улице. К заливу. К ладьям. К морю. К Эрне. К Эрне. К Эрне.

В какой-то миг Кнутнев испугался, ему померещилось, что море пересохло: варяжские драккары стоят на суше, а вокруг, сколько хватало глаз, тинистое, осклизлое морское дно, на котором, беспомощно колотя хвостами, трепещут мириады рыб. Море ушло. Иссох водный путь на Бирку. И надо будет идти много дней и ночей, дабы добраться до того единственного места во всей Яви, куда он сейчас хотел бы попасть, – до своего дома… до Эрны…

Внезапно немолчный шорох сухого дождя взрезал истошный женский вопль. Волкан медленно повернул голову, и Явь ускорила свое течение. Прямо на Годиновича бежала растрепанная женщина с младенцем на руках. Льняная шапочка с игривой оборкой вместо полей сползла у нее с головы и трепыхалась вокруг бело-розовой статной шеи. Крошечный, потемневший от времени крестик колотился о ее ключицы в лад бега.

– Держи ее! У нее крест! – услышал Волькша голос фризского всадника, настигавшего беглянку на своем могучем жеребце.

Венед сжал кулак и почувствовал, что ладонь по-прежнему хранит жменю заветной супеси. Очертания мира обострились. Странный сухой дождь раздался в стороны, открывая Волькше искаженный ужасом лик женщины и горящее охотничьим ражем лицо ее преследователя. А ведь точно так же какой-нибудь чужеземный всадник может гнаться за Эрной, за Волькшиной сестрой Ластей или даже за его матерью Ятвой! Годинович сжался от накатившего ужаса: на него, разевая рот в истошном крике, бежала его любезная матушка!

«Этого не должно случиться!» – беззвучно прокричал Волькша и шагнул навстречу бегущей.

– Давай! Бей ее! У нее на шее крест! – ликовал фриз.

Но Кнутнев спокойно позволил беглянке вильнуть в сторону, сделал еще один шаг и оказался перед мордой несущегося коня. Тот был красив, умен и ни в чем не повинен. Но в этот миг только от жеребца зависело, настигнет его наездник свою жертву или нет. Увидев внезапное препятствие, конь мотнул головой, и в это мгновение быстрее, чем камень из пращи, быстрее, чем стрела из лука, ему в висок ударил кулак венеда. Скакун сделал еще пару шагов и со всего хода перекувырнулся через холку. При падении всадник сломал древко копья. Поэтому, когда он вскочил на ноги, в руке у него был лишь бесполезный обломок деревяшки.

– Ты что?! Как ты…?! Ты что, защищаешь эту девку Мертвого Бога?! – заорал фриз, наскакивая на венеда.

– Она – женщина. Она – мать. У тебя ведь тоже есть мать? – почти безучастно ответил ему Годинович.

– Она девка Мертвого Бога! Мечники Карламана убили всех женщин в роду моего деда! – ярился воин Кродерлинга.

– Вот и мсти мечникам, а женщин не тронь, – заплетающимся языком отповедал ему Годинович.

– Да кто ты такой? – окончательно вышел из себя фриз. Он был на голову выше Волькши и пол-локтя шире в плечах.

– Я Волкан по прозванию Каменный Кулак, – ответил ему венед.

– Вот я сейчас отрублю твой кулак и посмотрю, какой он каменный! – пообещал всадник, выхватывая из-за пояса внушительных размеров нож.

Кнутнев ударил. Совсем легонько – все-таки в этом бою варяги с фризами «стояли в одной стенке». Но и этого легкого тычка в скулу хватило, чтобы глаза драчуна беспомощно забегали в орбитах, коленки разъехались и он осел на землю.

Через несколько мгновений дождь из рыбьих глаз вновь окутал все вокруг. Последнее, что запомнил Волькша, – это качающийся возле мостков Гром. Качающийся на воде! На воде, обещающей быстрый путь домой. Годинович улегся на тюки возле форштевня, укрылся старой парусиной и заснул в своем кошмаре.

Сон во сне был безмятежным, покойным, нежным и сладостным, как объятия Эрны.

Тем ужаснее было возвращение из палат Дремы сразу в промозглую жестокую Явь.

У ворот осязаемого мира Волькшу поджидала боль. Кулак правой руки болел ужасно. В то Годиновичу казалось, что он прижал костяшки к раскаленным углям, а то чудилось. что десяток голодных крыс обгладывают с них мясо. Еще одна боль колотилась в левом плече. Волкан поднес дрожащую руку к тому месту, где клокотал родник боли, и нащупал обломок стрелы, все еще торчащий в звеньях кольчуги. От Волькшиного движения наконечник повернулся в ране, и боль обострилась. Это было хорошо, поскольку означало, что стрела не смогла до конца пробить ратную рубаху, а лишь просунула жало сквозь одно из колец. Волькша обхватил шершавое от собственной крови древко и дернул. Боль в плече на миг стала ярче, но затем потухла и осталась едва заметным тлением. Годинович затих, убаюкивая обе раны.

Уняв боль, Волькша откинул парусину и посмотрел в низкое небо. Шел дождь, холодный листопадненский ливень. Капли барабанили по ткани, как по коже бубна. Над венедом ползли темно-серые облака и черно-серые клочья дыма. Невозможно было определить, скоро ли стемнеет, – дождливый сумрак окутывал ту часть Яви, что была видна Годиновичу в створе высоких бортов форштевня.

Волкан сел. И тотчас в его уши проникло чудовищное нагромождение звуков. Вопли, хохот, стоны, угрозы, мольбы и крики, крики, крики. Годинович встал. Драккар не ответил привычным покачиванием: вслед за морем из залива ушла половина воды, и ладья, опираясь бортом о причальные мостки, прочно стояла донным брусом на земле.

Волькша оглянулся. Три огромных костра полыхали под низким осенним небом. Пламя подбиралось уже к самым крестам на доминах Мертвого Бога. С грохотом рассыпались перекаленные черепки остроконечных крыш, обнажая затейливое сплетение стропил, укосин и перекладин. Точно отлетевшие от слишком ярого костра головешки, кое-где дымились городские домишки, но взгляд Годиновича неумолимо возвращался к горящим теремам Йоксы. И не только взгляд, но и слух. Волкану казалось, что вопли, наполнявшие тяжелый воздух над Хавре, исходили из огненных утроб пылающих громадин. Многоголосый истошный, ужасающий вопль…

Кнутнев выбрался из драккара на настил мостков. В голове у него колыхался белый туман усталости вперемешку с серыми обрывками сна. Испуганные глаза фризского коня, безмерные от ужаса зрачки франкской женщины, страх, подобный смерти, в застывших глазах фриза. И крики, крики, крики.

Хавре был тих и, можно сказать, пуст. То там, то тут шёрёверны и дружинники Кнуба выкатывались из домов, овинов и стаек, нагруженные поклажей до надсадной одышки. Но в домах при этом было тихо: никто не причитал, не молил о пощаде. Весь шум, гам и истошные вопли доносились откуда-то из сердца городища. Неведомая тревога закралась в сердце Волкана. Его шаги становились все быстрее, и вскоре он побежал что было сил.

Соратники Кродерлинга широким кругом обступали горящую домину и не отрываясь смотрели на пламя. Лица их багровели от жара и мрачной радости. Фризы внимали крикам нестерпимой боли, доносившимся из пылающего дома, точно это была застольная здравица в их честь. В руках они сжимали короткие седельные луки и взведенные самострелы. А между фризами и теремом Мертвого Бога распластались на земле три, а то и четыре десятка человек, изрешеченных стрелами. От близости к огню одежда на них уже начала дымиться, а кожа вздувалась волдырями и лопалась. В одном из окон горящего дома торчал еще один обугленный мертвец: его подстрелили, когда он только выбирался из терема.

– Что вы делаете?! За что?!! – закричал Волкан. Он тряс за грудки одного из фризов. Но тот как завороженный смотрел на пламя и бормотал слова какого-то заговора или обряда. Годинович бросил его и кинулся к другому. Лицо всадника было ему знакомо: всю дорогу от залива с каменными вратами он ехал позади Хагеля.

– Зачем вы это делаете?! – проорал Волькша прямо в лицо сподручному Кродерлинга.