Другая Грань. Часть 2. Дети Вейтары (СИ) - Шепелев Алексей А.. Страница 20

Впрочем, ящер сразу понял, что место, в которое его занесло, обитаемое: вдали он видел море, а на его берегу — рыбачью деревеньку. Он отчетливо различал вытащенные на берег лодки и воткнутые в песок жерди, на которых, он знал, сушились неразличимые на таком расстоянии сети. Обитателей деревни Шипучка тоже не видел, но не сомневался, что когда он подойдёт поближе, то они появятся.

С магом на руках он двинулся по полого сбегавшим к морю травянистым холмам в сторону деревни. Местное светило нещадно палило, но сейчас сауриал этому только радовался: за проведенное в подземельях время он отвык от дневного света. Тело грузного мага было слишком тяжелым для передних лап Шипучки, к тому же предельно уставшего в бою с гномами, но и на это он не обращал внимание. Необходимо было во что бы то ни стало дойти, передать Ахара для погребения, а уж потом можно и о себе позаботиться.

Он дошел, уже плохо понимая, где он и что с ним происходит. Взойдя на очередной холм, сауриал увидел, как от деревни к нему бегут люди. Он даже успел разглядеть в их руках топоры и удивиться этому, но больше уже ничего не смог: в глазах замелькали яркие разноцветные огни, ноги подкосились, и ящер без сознания упал на поросший редкой сухой травой песок.

А пришел в себя уже в каком-то сарае, накрепко скрученный широкими кожаными ремнями. Двое мужчин, вооруженных острогами на длинных деревянных рукоятках, внимательно следили за ним из-за небольшой деревянной загородки, готовые вмешаться, если он попытается освободиться. Акинака, разумеется, рядом не оказалось.

Шипучка недоумевал. Не понять, что существо, пусть и не похожее на человека, но способное принести тело погибшего товарища к ближайшему поселению для достойных похорон, разумно было невозможно. Не понять, что у него не было никаких агрессивных намерений — тоже. И, тем не менее, жители прибрежной деревни воспользовались его беспомощностью и лишили его свободы. Неужели они настолько глупы?

Вскоре в сарай зашел ещё один человек и между людьми завязался разговор. Сауриал с удивлением обнаружил, что понимает их язык, хотя никогда раньше его не слышал. Видимо, это было побочным эффектом колдовства Ахара.

Впрочем, ломать голову над этим чудом ему пришлось не долго. То, что Шипучка услышал в разговоре людей, повергло его в глубокий шок. Оказывается, эти люди понимали, что имеют дело с разумным существом. Но при этом считали себя вправе распоряжаться его жизнью. Сауриалу предстояло стать невольником, рабом, поскольку по закону этих мест не люди не могли быть свободными.

Для Шипучки это было дико и непредставимо. Сауриалы вообще не знали понятия рабства и неволи. Живя среди людей, ему приходилось что-то там слышать о невольниках, но это были либо те, кто задолжал большие деньги, либо взятые в плен враги, пришедшие с мечом в чужие земли. Но Шипучка-то жителям деревни не был должен никаких денег, и пришел к ним с исключительно мирными намерениями. Если бы на его месте оказался человек, а на месте деревни — место обитание племени сауриалов, то можно не сомневаться, что ящеры отнеслись бы к путнику с заботой, помогли бы восстановить силы, а потом указали бы дорогу к ближайшему поселению людей. Он даже не мог себе представить, что можно поступать по-иному. Но оказалось, что можно. И это иное обращение Шипучке предстояло испытать на собственной шкуре.

Потом был долгий путь неизвестно куда в рабском караване, где его привязывали и кормили отдельно, потому что остальные рабы были люди, даже в неволе считавшиеся существами более высокого происхождения, чем ящер и сами себя считавшие таковыми. За всё время путешествий ни один человек не даже не попытался поговорить с сауриалом, поддержать его, хотя возможности у них для этого были. Была камера в особом невольничьем бараке, где пришлось просидеть довольно долго. Был, наконец, корабль, на котором он сейчас плыл в неизвестность…

Как-то в таверне им попался сочинитель — мужчина уже в летах, седобородый и серьезный. Подвыпившие Грег с Ахаром не упустили случая выяснить, чего это он там сочиняет. Стихи там всякие, песенки — это понятно: товар ходовой, многим нужный. А вот истории-то не бывшие в действительности выдумывать зачем, ежели в жизни случается столько всякого, что никакой сочинитель не придумает? Тот сначала долго отмалчивался, но, после третей кружки пива вдруг заговорил. И объяснил собеседником, что главное в его сочинениях вовсе не чудеса, магия, древние боги, таинственные эльфы и могучекрылые драконы. Всего этого добра в их мире и вправду навалом, и любой авантюрист может рассказать из своей жизни вполне достоверную историю, гораздо занимательнее, чем то, что придумывает господин Агром. А уж если немного прихвастнет (а куда ж без этого-то), то и вовсе тягаться с ним станет невозможно. Нет, господин Агром придумывает истории не о приключениях, а о людях. О том, как они ведут себя, попав в эти приключения. Для того, чтобы лучше смогли понять себя те, кто никогда ни в каких приключениях не бывал и не побывает до самой смерти.

— Я сейчас задумал историю, — говорил бородач, выпуская из трубки клубы ароматного дыма, — в которой отряд друзей движется к заветной цели. Им приходится столкнуться с тяжелыми испытаниями, один за другим авантюристы гибнут. Но один всё же доходит до конца… и понимает, что повезло-то не ему, а его погибшим друзьям.

Тогда Шипучка посмеялся в душе над глупым человеком, наверное, никогда не смотревшим в лицо смерти и не понимавшим, что может чувствовать живой, настоящий искатель удачи, дойдя до заветной цели. А сейчас, свернувшись клубком в тесной корабельной каюте, он понимал, что мудрый бородач был совершенно прав. Сказитель знал жизнь гораздо больше, чем самоуверенный молодой сауриал, пусть даже за плечами Шипучки был не один опасный поход. Сейчас ящер действительно полагал, что участь его погибших друзей завиднее, чем та, что досталась ему. В этом мире они бы не прижились. Может быть, не всех их ожидала участь раба: в конце концов, Ахар, Грег, Лейда, Бабац и Тил были людьми, но уж точно бы никто из них не смог смотреть на мыслящее существо, как на что-то низшее и недостойное только потому, что это существо — не одной с тобой крови. Здесь же абсолютно все воспринимали сауриала как грубое животное, не отличали его от ослов или лошадей, хотя при этом ясно понимали, что он наделён разумом. И это угнетало больше всего. Шипучка бы давно сразился со своими хозяевами и погиб в неравной борьбе, если бы не Закон Рода, гласивший, что обрекший себя на смерть ради себя самого в Великие Леса не попадает. Исключений закон не признавал, а потому каждый сауриал старался строго следовать ему, как бы не складывались внешние обстоятельства. И Шипучка терпеливо выполнял то, что требовали от него люди, считавшие себя хозяевами ящера. Готовил себя к тому, что терпеть придётся долгие обороты, пока не придёт, наконец, милосердный покой.

И только после встречи с Волчонком в душе забрезжил лучик надежды. Этот человеческий детёныш оказался не похож на людей этого мира. С самого начала, когда его втолкнули в камеру, где держали Шипучку, маленький человек поразил сауриала своим поведением: в нём не было ни высокомерия, ни страха — того, что ящер привык по отношению к себе видеть от людей этого мира. Чувствовалось, что он немного опасается обитателя камеры, но это были вполне понятные опасения: ведь раньше Волчонок никогда не видел таких, как Шипучка. И стоило ему только понять, что сауриал не питает к нему агрессивных намерений, как в глазах Волчонка Шипучка из чудовища превратился в товарища по несчастью. Пожалуй, даже, как-то слишком быстро. Взрослого человека на месте Волчонка, наверное, можно было упрекнуть в излишней доверчивости, но, говорят, детёныши — доверчивы по своей природе. Во всяком случае, в своё время Шипучке не раз приходилось принимать участие в розысках невесть куда забредших малышей. Всё им интересно, всё кажется загадочным и непременно добрым. А вот то, что маленький сауриал для кого-то может оказаться лакомой пищей — хотя бы для безмозглого тиранозавра, в их головенки, конечно, не влазит. Точнее, влазит, но вылетает с первым же порывом ветра. Короче, детёныши — они детёныши и есть, хоть в чешуе, хоть в человечьей коже.