Странники Гора - Норман Джон. Страница 65

– Убар тачаков не выглядит счастливым, – заметил я.

Камчак поднял голову и грустно посмотрел на меня.

– Город в огне, – продолжал я.

– Пусть горит, – мрачно ответил он.

– Он у твоих ног.

– Он мне не нужен.

– Чего же ты хотел?

– Только крови Сафрара.

– И все это только ради того, чтобы отомстить за смерть Катайтачака?

– Ради того, чтобы отомстить за смерть Катайтачака, я бы спалил и тысячу городов.

– Вот как? – Я был удивлен.

– Это был мой отец, – ответил Камчак и отвернулся.

В ходе вечера в зал время от времени входили воины и гонцы с поручениями, прибывающие сюда из разных концов города и даже от находившихся в степи тачакских фургонов, проделавшие, быть может, многочасовой путь, чтобы передать убару сообщение.

Они подходили к Камчаку, обменивались с ним несколькими словами и быстро оставляли зал.

Вина и закуски подавались на столы без остановки, и даже тарианская знать – под угрозой кайвы у них за спиной – принуждена была поглощать вино в неимоверных количествах, отчего многие из них, опьянев, принимались жаловаться друг другу на тяготы прошедшего дня или стонать, раскачиваясь из стороны в сторону, горестно обхватив голову руками, в то время как общее веселье в зале росло пропорционально выпитому. В один из моментов празднества в зал вошли три тачакские девушки в развевающихся на них шелках и втолкнули перед собой упирающуюся растрепанную тарианку. Они связали девушке руки, забросив петлю ей на шею.

– Она была нашей госпожой! – объявила одна из тачакских девушек, ведя за собой тарианку по всему залу и подгоняя её плетью.

При этом сообщении находившиеся в зале тачачки радостно захлопали в ладоши, на лицах у них отразилось ликование. Некоторые из них тут же выбежали из зала и вскоре вернулись, ведя перед собой тарианок, в услужении у которых они находились ещё несколько часов назад. Входящих в зал тарианок принуждали взбить волосы и вымыть ноги, прежде чем им позволяли выполнять обязанности прислуживающих за столами рабынь. Позже некоторых из них заставили танцевать для победителей. В разгар пиршества одна из тачакских девушек, указывая на бывшую свою госпожу, вдруг воскликнула:

– Что мне предложат за эту рабыню?

Кто-то, решив поддержать игру, выкрикнул свою цену – что-то около пары медяков. Тачакские девушки завизжали от удовольствия, призывая мужчин включиться в импровизированную распродажу их бывших хозяек. Одна из самых красивых тарианок была продана всего за семь медных тарианских монет. И вдруг в зале появился очередной посыльный и торопливо подбежал к Камчаку. Убар тачаков выслушал его с бесстрастным выражением лица и решительно встал из-за стола. Широким жестом он указал на пленных тарианцев.

– Увести их, – приказал он. – Заковать в цепи, посадить в крепость и найти для них занятие. Пусть работают.

Фаниуса Турмуса, Камраса и всех членов Городского Совета охранники немедленно вывели из зала.

Разговоры за столами стихли, все присутствующие молча смотрели на Камчака. Даже музыканты опустили инструменты.

– Пир окончен, – сообщил Камчак.

Тачаки и приглашенные, не дожидаясь дальнейших указаний, поспешно оставили зал.

Камчак – в наброшенной на плечо мантии убара стоял у трона Фаниуса Турмуса и мрачно смотрел на опустевшие столы, перевернутые кубки с вином и остатки праздничного пиршества. Лишь он, Гарольд и я одни остались в тронном зале.

– Что случилось? – не в силах скрыть тревоги спросил я.

– Боски и фургоны подверглись нападению, – сообщил Камчак.

– Кто напал? – воскликнул Гарольд.

– Паравачи, – коротко ответил Камчак.

Глава 23. БИТВА У ЛАГЕРЯ

Пришпорив своих каийл, мы с Гарольдом помчались к сопровождавшим штурмовое войско Камчака фургонам. Их было около двух дюжин, большей частью груженных провиантом. С одной из повозок верх был снят – там находились похищенные нами у Сафрара два тарна. Поскольку тарн – птица боевая, тачакам показалось, что при штурме города тарны будут нелишними.

Мы собрались лететь за подмогой. Гарольд – к кассарам, я – к катайям. Хотя, честно сказать, надежды на то, что кто-нибудь из них придет на помощь тачакам, почти не было. После этого мы намеревались вернуться к своим, возвращавшимся к лагерю для защиты босков и людей. Камчак, так и не сумевший отомстить Сафрару за Катайтачака, готовился покинуть город. Он должен был двинуть войска на паравачей.

Когда-то давно, впервые оказавшись на равнине Тарии, я встретил четырех всадников, одним из них был Камчак. Каково же было мое удивление, когда чуть позже я узнал, что трое других – Конрад, Хакимба и Толнус оказались не кем иным, как убарами кассаров, катайев и паравачей. Тогда я ещё не знал, что простые воины из разных племен, как правило, не прогуливаются вместе. Те, кого я принял за обычных кочевников, на самом деле оказались специально съехавшимися на совет убарами.

Вообще-то у кочевых племен принято скрывать подлинных убаров – чтобы уберечь истинного убара от покушения, каждый народ имеет подставного предводителя. Но по словам Камчака, Конрад, Хакимба и Толнус являлись истинными вождями своих племен.

Пытаясь снизиться над растревоженным лагерем катайев, я едва уберегся от стрел – меня спасла яркая куртка посланника. Вскоре меня отвели к возвышению, где восседал мнимый убар. Большого труда стоило мне убедить конвой в том, что я знаю их истинного убара, и лишь после того, как я назвал его имя, меня провели к Хакимбе.

Как я и думал, сообщение о плачевном положении тачаков не вызвало у него особого сочувствия – карие глаза Хакимбы смотрели по-прежнему равнодушно с покрытого шрамами лица; то, что паравачи совершают набеги на стада и фургоны тачаков в то время, как те воюют в Тарии, ничуть не волновало предводителя катайев; правда, он порицал паравачей за то, что они делают набеги в Год Знамений – время всеобщего перемирия племен… Тогда я попытался сменить тактику и заявил, что между паравачами и тарианцами возможен заговор и что паравачи даже в этот год не гнушаются совершать набеги, рассчитывая этим отвлечь внимание тачаков от Тарии.

Похоже, мои слова произвели какое-то впечатление, и все-таки при всем своем неодобрении действий паравачей и особенно их возможного сговора с тарианцами Хакимба не соглашался помочь воинами.

– У нас есть свои фургоны, – наконец медленно произнес он, – свои. Не тачакские, не паравачские, не кассарские – свои. Так вот, если паравачи нападут на наши фургоны, мы будем сражаться. Не раньше.

Хакимба был непреклонен.

С тяжелым сердцем я взобрался на спину тарна.

– Я слышал, что паравачи убивают босков, – сказал я уже сидя в седле.

– Убивают босков? – недоверчиво переспросил Хакимба.

– Да, – кивнул я, – и вырезают кольца из носов у женщин, чтобы продать их в Тарии, когда оттуда уйдут тачаки.

– Это гнусно – убивать босков, – задумчиво произнес Хакимба.

– Так вы поможете? – снова спросил я.

– У нас есть свои повозки, – упрямо повторил он, – и мы будем следить за ними.

– А что вы будете делать, если паравачи и тарианцы объединятся и на следующий год выступят против вас? Они убьют и ваших босков!

– Паравачи… – медленно произнес Хакимба, – паравачи хотели бы быть единственным народом фургонов и владеть травой всех прерий и всеми босками.

– Так вы одернете других паравачей?

– Если они нападут на нас – да, – твердо ответил Хакимба. – У нас свои повозки, вот за ними мы и будем смотреть.

Я натянул поводья и, подняв тарна в небо, устремился к своему войску. Вскоре с высоты моему взору открылась Долина Знамений со множеством курящихся алтарей и суетившихся вокруг них жрецами.

Я горько усмехнулся.

Добравшись до своих, я поручил тарна пяти воинам, оставив их ждать подхода фургонов.

Где-то через час с небес спустился мрачный и раздраженный Гарольд. Посадив птицу, он тотчас же передал её на попечение своим воинам и вскоре уже был в седле каийлы.