Влюбленный герцог - Фоули Гэлен. Страница 60

Бел обняла его. Он крепко стиснул ее, чувствуя, что стена злобы, воздвигнутая его отцом, неслышно рушится внутри его.

— Когда ее расстреляли эти французские стрелки, о Боже, Бел, мне хотелось… умереть. Столько лет я вел себя с ней как бесчувственный негодяй, как этого хотел мой отец! Понимаете? Я довел ее до этого. Я виноват в том, что она умерла.

— Роберт…

— Если бы я не осудил ее, закрыв для нее свое сердце, глядя на нее сверху вниз, так, словно сам я совершенно безупречен, она не почувствовала бы необходимости обелить себя этим глупым героизмом. Если бы только я сказал ей то, что мне на самом деле хотелось ей сказать, она и сейчас была бы жива!

— А что вам хотелось ей сказать, Роберт?

— Что я люблю ее, Бел. Пожалуйста, скажите, что она знала об этом!

— Она знала, — прошептала Бел, прижимая его к себе. — Не стыдитесь ее больше, Роберт. Она подарила вам лучшее, что в вас есть, — сердце, которое умеет любить.

При этих ласковых словах самообладание покинуло его. Потеря была слишком глубока, и она терзала его сердце. всю жизнь.

— Ах, Бел, единственный человек, которого я стыжусь, — это я сам.

Он сел, опустил голову на руки, изо всех сил стараясь сдержать слезы. Сердце его сжималось от горя и вины. Бел притянула его голову себе на грудь. Она утешала его, точно мать, которой он никогда не знал.

Шли дни.

Внутренние оковы, с которыми он жил столько лет, рухнули, и это в буквальном смысле слова высвободило его способность любить, как если бы его сердце вырвалось на свободу из тех тисков, которые столько времени служили ему защитой. Но его любовь к Белинде начала тревожить его. Ведь он знал, чем рискует, знал, что ему предстоит нелегкий выбор — долг или сердце. Он больше не в силах был скрывать от нее чувства, разрывающие его на части.

Он стоял на крепостной стене замка и озирал земли и поля, на которых трудились крестьяне, — был первый день жатвы. Хоук старался не поддаваться чувству вины. Вот и теперь в который уже раз он отогнал это чувство, увидев на дороге одинокого всадника. Солнце светило прямо в глаза, и Хоук прищурился.

Он не сводил глаз со всадника. Разумеется, зрение обманывает его. Но по мере того, как одинокая фигура приближалась, сидя верхом на неторопливо трусящей упитанной белой лошади, он сумел разглядеть, что этот человек держит под мышкой книгу, и даже увидел, как солнце поблескивает на его очках, и тогда Хоук понял, что это не кто иной, как Альфред Гамильтон, направляющийся к Хоуксклиф-Холлу, точно Дон Кихот, вознамерившийся сразиться с ветряными мельницами.

— Черт меня побери, однако, — пробормотал Хоук себе под нос.

Он вернулся в дом и послал слугу встретить гостя, а другим велел приготовить для него спальню. Бел с девушками ушли посмотреть на жнецов, но день был жаркий, и вряд ли они долго пробудут на поле. Он вышел во двор и стал ждать старика, чтобы лично встретить его, как только тот подъедет. Хотя он по-прежнему относился к Альфреду Гамильтону с неодобрением, хорошее воспитание и верность Белинде требовали, чтобы он принял ее отца по меньшей мере любезно.

Гамильтон въехал во двор замка, неловко слез с лошади, поправил очки и сердито воззрился на хозяина замка.

— Мистер Гамильтон, рад видеть вас в моем доме… — начал Хоук.

— Прошу вашу светлость на два слова, — сурово оборвал его гость.

Ошарашенный, Хоук жестом пригласил его пройти в дом.

— К вашим услугам, сэр. Входите же. Поднимаясь по ступеням, он чувствовал, что сейчас ему достанется. Едва они вошли в кабинет, Хоук сел; он казался себе мальчишкой, учеником Итона, попавшимся на какой-то серьезной проделке. Джентльмен-ученый заложил руки за спину и грозно уставился на него. Лакей вышел, закрыв за собой дверь.

— Позвольте мне приступить прямо к делу, сэр, — начал Альфред. — Я приехал потребовать от вас, чтобы вы либо немедленно женились на моей дочери, либо отпустили ее.

Хоук почувствовал, что во рту у него пересохло.

— Простите?

— Женитесь на Белинде. Когда мы с вами встретились в последний раз, вы заставили меня проглотить весьма горькую правду. Я приехал, чтобы оказать вам такую же услугу. Вы считаете себя человеком чести — так поступите же честно.

Хоук выслушал старика и, прежде чем заговорить, тщательно обдумал свои слова.

— Осмелюсь заметить с полным уважением к вам, сэр, что Белинда совершенно счастлива в качестве моей любовницы. Ее берегут и лелеют. Ей ничего не нужно. Я забочусь о ней.

— Вы — без сомнения, но не моя дочь. Белинда — молодая леди, воспитанная в благородных традициях. Она никогда не будет счастлива в качестве содержанки. Ей нужно от жизни больше.

Хоук встал и высокомерно посмотрел на Гамильтона с видом величественного негодования.

— Мой добрый сэр, я покровительствовал вашей дочери и был безрассудно щедр к ней, в то время как вы оставили ее в бедности, вынудив разными способами добывать себе пропитание. Так что прошу вас воздержаться и не диктовать мне, что нужно Белинде.

— Вы не сделаете из моей дочери продажную женщину!

— Откровенно говоря, сэр, Белинда сама продала себя, и она торговала собой до того, как я ее встретил. Не смотрите на меня так, словно это я опозорил ее, — во всей этой истории я был ее спасителем.

— Не бескорыстным, ваша светлость, не бескорыстным. Хоук опустил глаза, сердце у него колотилось от негодования и стыда.

— Боюсь, это невозможно. Нам хорошо так, как есть.

— А какая жизнь уготована Белинде, когда вам перестанет быть с ней «хорошо», надменный вы глупец? Когда вы натешитесь ею? Когда она раздастся оттого, что забеременела от вас? — сурово спросил старик. — Я знаю таких мужчин, как вы, сэр. Вы расплатитесь с ней и выгоните вон, как только вам на глаза попадется очередное хорошенькое существо. Моя дочь не шлюха, и, ей-богу, никому не известно это лучше, чем вам! Она была невинной девушкой, когда на нее напали. Она сделала то, что сделала, чтобы выжить!

— Я не тешусь ею, — спокойно возразил Хоук, уставясь в пол. — Вышло так, что я полюбил вашу дочь.

— Да, молодой человек, я верю, что это так и есть. — Старик внимательно взглянул на него. — Вы рисковали жизнью, чтобы сокрушить ее врагов. Но как же можно остановиться на этом? Нужно идти до конца, Хоуксклиф. Вы должны на ней жениться. И я думаю, что в глубине души вы понимаете это не хуже меня.

— Это не так-то просто.

— Почему?

— Из-за того, кто я.

— О да, вы — образчик всех совершенств, воплощение мужской добродетели. Мистер Герцог, прокладывающий себе дорогу на самый верх, не так ли? И что значит для вас жизнь какой-то молодой девушки или сердце, которое придется растоптать по дороге?

— Что бы ни случилось, я буду о ней заботиться.

— Пока это не станет для вас неудобным. Пока вы не женитесь на какой-либо испорченной светской девчонке, которая запретит вам видеться с Белиндой. Свое доброе имя вы любите больше, чем мою дочь. Честно говоря, ваша светлость, после всего, что слышал о вас, я ожидал от вас большего. А вы покинули Белинду в беде — в точности как это сделал я и молодой Мик Брейден.

— Нет, я ее не покинул! — возразил Хоук неискренне. На самом деле он чувствовал себя так, как если бы его с размаху двинули в живот, потому что в ушах у него прозвучал ее тихий шепот: «Все предают меня, Роберт».

«Я не предам вас», — поклялся он тогда.

— У меня очень широкая сфера деятельности, и на мне лежит множество обязанностей, — с жаром продолжал он. Он не мог поверить, что этот беспечный дуралей заставил его защищаться. И кроме того, его объяснения ему самому показались весьма жалкими. — Я должен жениться ради своей семьи. Видит Бог, я не могу жениться на своей любовнице. Скандал потрясет всю партию. Так никто не делает!

— И это образчик совершенств, человек принципов, который склоняется перед диктатом какого-то пособия по этикету, вместо того чтобы поступать по велению сердца!

— Прошу вас, сэр, не оскорбляйте меня в моем доме.