Илья Муромец. - Кошкин Иван Всеволодович. Страница 1

Иван Кошкин

Илья Муромец.

Илья проснулся, когда солнце стояло уже высоко. Яркие лучи били сквозь решетку прямо в лицо, и борода от жара понемногу сворачивалась колечками. Он медленно сел, опираясь на узкий топчан из половины векового дуба, и мутными глазами уставился на разбитые кувшины, судя по запаху, из-под греческого вина. Голова не то чтобы болела, но ощущалась как-то не на месте. Богатырь со стоном спустил босые ноги на кирпичат пол. Во рту было гадко, как в печенежском становище после молодецкого дружинного погрома. Начинался тысяча триста двадцать шестой день его заточения.

Илья неловко встал, покачнулся, наступил на осколок кувшина. Бритвенно острый осколок зеленого неясного стекла с жалобным писком сломался об ороговевшую богатырскую пятку. Муромец крякнул, поднял ногу и осмотрел стопу. Стопа выглядела основательно и надежно, словно заверяла: «Не бойсь, хозяин, наступай спокойно. Хоть на стекло, хоть на ежа, хоть на гада подколодного, не подведу». Он еще раз обвел погреб мутным взглядом. Пол был завален черепками и осколками, на сундуке, в котором хранились книги, что притаскивал ему Бурко, валялась нижняя женская рубаха. Верхняя рубаха после недолгого осмотра обнаружилась на топчане. Илья стал прикидывать, куда делась хозяйка одежды и как она шла по Киеву нагишом. Затем он попытался припомнить, кто она была вообще и как оказалась в темнице, но память отказывала. Узник вздохнул, подошел к двери и наклонился к окошку:

— Чурило! Чурило, поди сюда!

В галерее было темно, на зов богатыря никто не отвечал. Илья понемногу начал серчать:

— Чурило! ЧУРИЛО, НЕ БУДИ ВО МНЕ ЛЮТОГО ЗВЕРЯ! ПОДИ СЮДА, СОБАКА КНЯЖЕСКАЯ.

Вдалеке зазвякало, и послышался дрожащий голос:

— Иду, иду, Илюшенька. Иду, Солнце земли Русской.

Дверь со скрипом отворилась, и на пороге показался здоровый толстый мужик в кольчуге и шлеме. На шлеме, точнехонько над левым глазом, красовалась свежая вмятина, под правым глазом наливался грозовой темнотой свежий синяк Мужик слегка дрожал, старался казаться меньше и избегал глядеть на Илью.

— Ты, Чурило, это, — с виноватой досадой похлопал стражника по плечу Илья, — прибери тут немного. Что-то я вчера малость притомился.

Стражник торопливо закивал и попятился было к двери, но тяжелая богатырская рука по-прежнему лежала у него на плече.

— Слышь, Чурило, — глядя в сторону, пробормотал Муромец. — Под глазом... Это я тебя вчера?

— Нет, Илюшенька, — облегченно замотал головой Чурило. — Это ты по шлему мне вчера, — он указал на вмятину...

Илья облегченно вздохнул.

— Под глазом это ты мне сегодня, когда мы тебя на топчан укладывали.

— Эх ты, — удрученно крякнул богатырь. — Ну, ты не серчай. Сам понимаешь. Я ведь не со зла.

— Да я не серчаю, — жалко улыбнулся стражник.

— Ты давай убирайся покуда, — кивнул Илья. — Я на двор пойду, промнусь немного.

— Илюшенька! — возопил Чурило, падая на колени. — Не ходи! Христом Богом прошу!

— Это почему еще? — изумился богатырь. — Что за беда мне с того будет?

— Тебе не будет, — зарыдал стражник. — Да князь там сейчас. Увидит — опять меня выпороть велит, что недоглядел. И без того за твое вчерашнее изволили в зубы дать.

— За какое такое вчерашнее? — осторожно спросил Илья.

— А ты что, ничего не помнишь? — с ужасом уставился на него Чурило.

— Не-а, — помотал головой витязь. — Что я натворил-то?

— Ты иди, иди, — Чурило поднялся с колен и осторожно, под ручку, начал выпроваживать Илью из поруба. — У меня там, ну знаешь где, рассольчик, поправишься.

— Да что я делал-то? — обернулся подталкиваемый в спину Муромец.

— Ничего, ничего, все хорошо. — Чурило вытолкнул богатыря в коридор и прихлопнул дверь.

Голова болела по-прежнему, и Илья прошел по низкому коридору к каморке стражника. Нашарив за дверью жбан, он вылил рассол в себя и чуть было не грохнул по привычке посуду о стену. Покачав головой, Илья поставил жбан на место и снова вышел в коридор. В порубе возился Чурило, и, судя по чертыханиям, убирать он будет еще долго. Узник поискал глазами на мощеном полу два знакомых вбитых на полвершка камня и с кряхтением встал на четвереньки, поставив на них руки.

— Ну, Бурко, маму твою лошадь пополам, — пробормотал богатырь и принялся отжиматься.

Отжимания Бурко придумал через полгода после того, как Илью бросили в погреба глубокие. Всю первую неделю Муромец беспробудно пил и обижал стражников. На восьмой день, когда совершенно синий воитель сидел на топчане и с лютым лицом крошил в кулаке осколки последнего кувшина, Бурко с ноги распахнул дверь и заорал:

— Все, хватит! Начинается новая жизнь.

Бурко рассудил так, что даже в погребе можно заняться чем-нибудь полезным. Для начала он усадил богатыря учиться грамоте. Илья орал, угрожал прибить наглеца и указывал на то, что богатырю грамоту знать невместно, хватит с них Добрыни и Дюка Степановича с Соловьем Будимировичем. Но Бурко хладнокровно притаскивал все новые пергаменты, и через несколько месяцев Илья научился читать, не водя пальцем по строкам, и даже писать не меньше двадцати слов за час. Гусиные перья, правда, при этом уходили с бешеной скоростью — увлекшись, Илюшенька совершенно нечувствительно списывал их под корень, старательно выводя какую-нибудь особо заковыристую буквицу. Дальше пошла арифметика, потом неутомимый Бурко заставил богатыря выучить сперва печенежский, потом греческий, потом франкский языки. Обнаружив, что от сидячего образа жизни богатырь неудержимо толстеет, хитроумный Бурко вычитал в какой-то греческой книге про гимнасий, и для Ильи начались черные дни. Особенно доставала до печенок беготня по ходу между погребами. Ход был длиной в десять сажен, и пробегать его надлежало четыреста раз в оба конца. Не сразу богатырь приноровился к узкому ходу и низкому потолку, и первые три недели то и дело выворачивал головой да плечами камни из потолка и стен. Постепенно, однако, привык и под конец бегал уже заковыристо: то с закрытыми глазами, то спиной вперед, то читая книгу, а то неся в руках кружку с медом, выпить коию дозволялось только после пробежки. Еще Илья приседал, крепил какой-то торс (что это такое, он не знал, но живот, по-прежнему немалый, стал как каменный, так что Бурко, ударив в него ногой, только одобрительно крякал) и отжимался. Отжиматься Илье нравилось, потому что наводило на приятные мысли, да и вообще было полезно. Озадаченный Бурко, увидев, как его друг задумчиво отжимается семисотый раз подряд, усложнил задачу: теперь отжиматься было положено на пальцах, каждый раз подпрыгивать на руках и ногах, как кот от выплеснутой воды, и выкрикивать что-нибудь заковыристое либо читать что-то на память. Сперва богатырь ругался, но через месяц, проткнув случайно пальцем Чурилов шлем, опять вошел во вкус. Все же одно дело сломать бревно об колено и совсем другое — расщепить его пальцами на лучины. Сегодня Муромец решил не бегать, дабы не расплескать по коридору то, что съел вчера. Поэтому за полчаса покончив с отжиманиями, он решительно вернулся в погреб. Чурило как раз кончил вытирать пол.

— О, молодец! — похвалил богатырь, осторожно похлопав стражника по плечу. — Слушай, тут такое дело. Сегодня Бурко в Киев возвращается...

При этих словах Чурило просветлел с лица и не сумел скрыть неимоверного облегчения. Друг Муромца, помимо отца Серафима, был единственным, кто мог держать богатыря в узде. Без его благотворного влияния Илья распускался совершенно, гонял стражников за вином и девками, а мог и как вчера учудить...