Илья Муромец. - Кошкин Иван Всеволодович. Страница 10

— Ты, Илья, мне вот что скажи... Ты ко мне в терем... Ты просто так ходишь или еще зачем?

Илья, не сразу поняв, почесал в затылке:

— Ну, не просто так, конечно. Тебе доложиться, ну, песни там послушать, на пиры опять же. Или с Апраксией поговорить.

— А с Апраксией о чем говоришь? — не отставал пытливый Владимир, наставив строго бороду в грудь Муромцу и стараясь что-то высмотреть во взгляде Первого Богатыря.

— Так это, умная она у тебя, — как-то особенно незло улыбнулся Илья. — Ее просто послушать приятно. И знает уйму всего, и совет может дать. А давеча вот спрашивала, когда у нас сыновей на коня сажают, она же на сносях.

Тут Илья рассмеялся.

— Ты чего ржешь? — озабоченно спросил князь.

— Да она меня тут спрашивала, чего, мол, я неженатый? Говорила, что, если русские не нравятся, она из Царьграда кого-нибудь вызвать может или к варягам сватов послать. Нехорошо, мол, Первому Катафракту без жены ходить.

— А ты что?

— Да я так, шутейно ответил. Сказал, что на Руси женатый, одну ее беречь должен. А ты чего спрашиваешь-то, княже?

Владимир посмотрел в сторону.

— Да подходил туг один, Твердята, может, слышал?

— А, кособрюхий... Не понимаю, княже, зачем ты их при дворе держишь. Ни в бой, ни в совет, только пузо перед собой таскать.

— Зачем держу — не твоего ума дело. Говорил он, что вот ходит-де к твоей жене Илейка, а зачем ходит — непонятно, не пошли бы слухи нехорошие, что князь у нас теперь...

— Вон оно что... — Терем качнулся, белый мрамор стен почему-то покраснел, и словно со стороны услышал Илья свой голос, глухой и низкий: — А ты сам-то как думаешь?

— Ты на князя не рычи, — спокойно ответил Владимир. — Твердяте сейчас батогов на конюшне прикладывают, потому что думаю я — не о моей чести он заботится, а о том, чтобы я твою голову снял. Хочу у тебя спросить, Первый Катафракт, не как князь у дружинника, а как у мужей принято.

Красная пелена сменилась розовой, а потом и вовсе развиднелось.

— Ты Данилу Ловчанина помнишь, княже? — тихо спросил Илья, глядя в сторону.

Князь вынес удар, не дрогнув.

— Помню.

— Так вот, князь Владимир Стольнокиевский, тогда мы все, сколько было нас на Заставе, дали клятву друг другу, что никогда ни один из нас даже в мыслях больше такого не совершит. Понимаешь меня? А слово я держу. Хорошо у тебя в тереме бывать, спокойно тут, жизнь другая, не такая, как у меня. Потому и приходил. Ни своей, ни ее, ни твоей чести никогда я порухи не делал, если хочешь, откажи мне от дома, только уж сделай это на людях, раз слухов боишься.

Князь облегченно вздохнул:

— Ну и слава богу. Слову твоему верю, а Твердята давно напрашивался. Приходи когда хочешь, Первый Катафракт, мы тебе всегда рады.

Княгиня тогда ничего не узнала, а повторять судьбу Твердяты, который полгода на коня сесть не мог, никому не хотелось. Илья продолжал бывать у князя, да и остальные богатыри приходили посидеть за столом у Апраксии. Ромейка любила слушать молодецкую похвальбу степных порубежников, по-детски восхищаясь рассказам о небывалых подвигах, в которых почти не было неправды. Похоже, она и впрямь примеряла богатырей к героям старых эллинских сказаний (Илья и остальные заставили Бурка пересказать им сказки и о Геракле, и об аргонавтах, и о прочих староромейских мощноруких душегубцах) и не раз заступалась за буйную братию перед мужем.

Сейчас Илья просто стоял и смотрел на Апраксию, не зная, что сказать. Княгиня потяжелела за эти годы, два сына — это не шутка, но от красоты ее все равно перехватывало горло. Одета она была, в отличие от мужа, просто, лишь тонкий золотой обруч поверх белого покрывала на волосах да тяжелые резные колты у висков отличали ее, платье синего шелка было без узоров. Не место ей было здесь, но Апраксии, похоже, и не думала об этом.

— Скажи хоть, где сесть можно, Илиос, не стоя же разговаривать будем.

Илья покачал головой.

— Уж и не знаю, княгиня, куда посадить такую гостью. Скамей тут у меня, сама видишь, не имеется. Разве вот на сундук — он чистый, я на нем книги держу.

Княгиня села на краешек сундука, выпрямив спину.

— Садись и ты, Илиос, как говорится, в ногах правды нет.

Топчан едва возвышался над землей, так что княгиня лишь чуть-чуть подняла голову, чтобы видеть лицо богатыря.

— Владимир сказал мне, что ты отказался выйти из погреба?

— Да. — Илье не хотелось говорить об этом, потому и ответил коротко.

— И ты знаешь, что города нам без тебя не удержать?

— Вам и со мной его не удержать. Семь тем — не шутка.

— Я понимаю. — Илья вдруг увидел, что княгиня сжала руки так, что побелели косточки на пальцах. — Но ты мог бы вернуть своих товарищей. Алексиоса, Добрыню, дружину...

— Не знаю. Если правда то, что о них говорят, может, и не пойдут они никуда.

— Но все же можно попробовать! Илиос, в городе восемь тем народа, но тех, кто может держать оружие, и пятой части не будет, и то, если вооружить всех, от двенадцатилетних подростков до стариков! Неужели тебе все равно... — она запнулась. — Как бы ты не был обижен, нельзя же так... — тихо закончила княгиня.

«Разразил бы Ты меня сейчас, Господи, что Тебе, молнии жалко», — с тоской подумал богатырь. Умом он понимал, что сейчас бы и выйти на свет божий, надеть доспех и сделать то, что можно, чтобы степнякам если и ворваться в Киев, то лишь через него, убитого. Но чей-то дрянной голос нашептывал гаденько, удерживал, не пускал.

— Зря ты пришла, княгиня. Не пойду я, — глухо сказал Илья. — Уезжай, пока можно. Бери детей и уезжай, к брату, в Царьград.

Сказал — и пожалел. Княгиня поднялась с сундука, и богатырь вдруг понял, что сейчас он, Илья Муромец, Первый Русский Богатырь, не осмелится посмотреть Апраксии в глаза.

— Уехать? Мне? Ты забыл, видно, с кем говоришь, Илиос. Я — великая княгиня русская! Здесь мой дом, здесь теперь моя Родина. Приживалкой к брату ехать? Княжичей туда везти? Ты, верно, обо всех по себе судишь. Когда мой муж встанет с мечом в воротах Киева, мы — я, и дети мои, и мои боярыни — войдем в Десятинную [23]и затворимся там. Пусть я умру, сгорю, но в своем доме, на своей земле, как честная княгиня, а не жалкая попрошайка.

Апраксия резко повернулась и шагнула к выходу. У двери она обернулась, и голос ее, как плетью, хлестнул богатыря:

— Ты знаешь, Илиос, я всегда заступалась за вас перед мужем. Владимир говорил: Алексиос — развратник и хвастун! Но он убил демона на крылатом коне, отвечала я. Добрыня заносчив и высокомерен. Но он победил дракона! Самсон — скуп, Казарин — ленив, Дюк кичится своим богатством, Поток спутался с колдуньей! Но они — богатыри, они — наши защитники. Он говорил: Илья Иванович — пьяница, буян, наглец. Как ты можешь, отвечала я, это твой лучший воин, он очистил дороги от разбойников, он спас Чернигов, он заслоняет нас всех от Степи. Я — дочь басилеев, мой род восходит к кесарям, что уже тысячу лет лежат в своих гробницах, и я гордилась, посылая за ваш стол свой мед, мне казалось, что в нашем зале пируют герои, равные героям Древней Эллады! А сейчас... Знаешь, что я сейчас думаю? Может быть, прав был мой муж, а не я? Может, он действительно знает вас лучше, чем слабая женщина? И те, кто казались мне героями, — просто очень сильные убийцы, пьяницы, развратники, грабители? Тебе выбирать. Прощай, Илиос, не думаю, что мы еще встретимся.

Княгиня хотела хлопнуть дверью, но перекошенные петли поддавались с трудом, и она просто дернула кольцо, слегка сдвинув за собой створку.

— Ну, вот и дождался, Илья Иванович, — вслух подумал богатырь.

Конечно, кто-кто, а он отлично знал, что ни он, ни Алешка, ни Самсон, ни даже гордый боярин Добрыня никогда не были героями, такими, как Геракл, или Александр Македонский, что летал по небу, или Ланселот. Их дело — держать Степь, чистить дороги, собирать дань, примучивая непокорных... И все-таки... Все-таки что-то ведь было! Ведь звали его воеводой в Чернигов, не пошел! Не пошел на теплое богатое место, поехал в Киев, к Владимиру, чтобы каждое лето, годами бодаться со степняками, бегать до Воронежа, отбивать полон, перехватывать орды, мириться, нападать... Ведь вышел же тогда Алешка, мальчишка совсем, один против Тугарина! Разве ради денег Сухман один дрался против отряда степняков, из-за горькой обиды даже доспеха не надев! Было! Или нет? Илья упал на колени, ударил кулаком в кирпичатый пол. «Господи, подскажи!»