Воин огня - Демченко Оксана Б.. Страница 3

Мгновенный порыв, вынудивший спешиться, угас. Бледная в тусклой тени сарая больше не казалась красивой и желанной. Ее поведение вызывало сомнения и раздражение. Но и вымещать злость на кричащей из-за одного вывиха – тоже нелепо, даже смешно. Ичивари, сын вождя народа махигов, все еще стоял на пороге лишь потому, что не знал, достойно ли это воина: просто отвернуться и уйти. В конце концов, она полукровка и вполне могла понадеяться на бусы, обомлев от счастья: когда еще представится возможность лицезреть самого сына вождя, редкостного гостя в здешнем убогом селении… А ну как она – болтливая лгунья? Станет трепать языком, порочить имя потомка Ичивы в своем жалком селении. К тому же он так и не проверил, достойно ли внимания тело. Вот проверит, убедится, что нехороша, – и уйдет, получив веский повод.

Пришлось без всякого азарта охотника войти в сарай, снова сгрести темные волосы и дернуть голову вверх. Второй рукой нащупал край рубахи, сотканной убогим способом, который разрешен бледным. Ткань легко поддалась, расползаясь. Так и есть: тощая, слабогрудая. Снова кричит, опять жалуется на вывих. Пришлось вправить руку, чтобы унять постыдный визг. Он так старался сделать все быстро и ловко, что упустил движение второй бледной руки и смог перехватить нож лишь на излете, у самого живота. Тупая, сточенная красной землей бронза все же успела чиркнуть по коже такого же яркого закатного цвета, удар пришелся в место над самой бедренной повязкой.

Ичивари ненадолго задумался, рассматривая нож. Нашарила на полу, это понятно. Но зачем? Возможно, решила доказать силу крови отца. Что ж, попытка достойна некоторого уважения. Конечно, он сын вождя, она ему не ровня. Должна была сама сообразить, едва заметив два орлиных пера в волосах… Из царапины на животе одной-единственной алой росинкой выступила кровь. Но и это неоспоримо. Ичивари нехотя пожал плечами и в два быстрых движения вывернул полукровке оба локтя.

– На что претендуешь? – спросил он, медленно и отчетливо выделяя слова, когда она устала кричать и затихла. – Ты понимаешь речь леса?

Губы полукровки стали серыми, прямо-таки мертвыми. Пришлось похлопать ее по щекам, приводя в чувство. Как общаться с таким вот нелепым народом? Сама нанесла ритуальную рану, и что? Льет слезы и молчит.

– Ты понимаешь речь моря? – спросил Ичивари на языке бледных, избрав самое распространенное в их поселках наречие тагоррийцев. – Не молчи, иначе вырежу язык, чтобы ты имела право молчать…

Вся мерзость бледных – в их неумении быть людьми. Они не контролируют своих дел и желаний, они прячутся за своими слабостями, отказываясь отвечать за содеянное. Надо полагать, полукровка не наносила ритуальной раны, просто ненадолго сошла с ума от страха, так бывает с ничтожными. Только сделанного не вернуть. Рана нанесена. Ичивари холодно усмехнулся. Он один и знает об этой царапине, но разве он станет лгать и даже просто молчать о случившемся ради полукровки, оправдывая и покрывая ее постыдную трусость? Зачем? Он – сын вождя, а дикая совсем не оценила уделенного ей внимания. Значит, тем более заслуживает наказания. Он готов был снизойти и даже подумал о бусах, почти всерьез или даже совсем всерьез…

– Здесь кровь махига. – Он указал на потемневшую и уже подсохшую каплю на своем животе. – Закон гласит: бледный, пожелавший увидеть цвет нашей крови и не намеревавшийся совершить убийство, заявляет тем самым о своем праве жить в лесу, которое должен подтвердить, пройдя испытание. Я мог бы дать тебе выбор, но я спешу. Понимаешь? У меня нет времени, значит, жажда и голод отпадают. Остаются огонь и сталь. Огонь для женщины – плохо, он тебя слишком сильно изуродует.

– Умоляю меня простить, великий вождь. – Полукровка наконец-то смогла совладать со своей болью. – Это была случайность. Умоляю…

Она была ниже Ичивари самое малое на полторы головы, он заметил, пока шел по полю. Она стояла на коленях с вывернутыми локтями и плакала. Совсем беспомощная. Она вызывала сложные чувства – смесь гнева, отвращения и тянущей мучительной боли. Огонь в душе угас. В левой, малой. Правая была пуста и темна… Как можно нанести рану и отказаться от сделанного? Как можно не принять предложенного права жить в лесу? И что еще хуже: почему ему почти жаль эту тощую полукровку? Лес мудр, он дает выжить сильнейшему. И ни единая травинка в этом лесу не вздрогнет от жалости к бледным чужакам. Тем более не пожалеет он – внук вождя Ичивы, однажды побывавшего в плену у бледных, не получившего от врага ни капли жалости, только чистую боль…

Ичивари встряхнул волосами и усмехнулся, усердно гася тлеющие в душе глупые искры жалости. Обошел девушку и стал выбирать из кучи бронзовые ножи, грубо сделанные и сильно сточенные работой. Прихватил моток взлохмаченной старой веревки. Жалось угасла, позволяя думать спокойно и логично. Как бы поскорее устроить испытание? Проще и удобнее всего – срезать кожу со спины или…

– Умоляю, я буду послушной… все, что вам угодно, умоляю, – всхлипнула полукровка.

«В любом случае надо ее как следует привязать», – продолжил молча рассуждать Ичивари, раздражаясь все сильнее. А как не злиться? Сперва это ничтожество ему, сыну вождя, норовило отказать – уже нет сомнений, именно так и было! Теперь же бледная хочет сослаться на слабость и избежать испытания, вполне обыкновенного для настоящих махигов и не угрожающего жизни. Слабая ноет и стонет, наглядно проявляя покорность и предлагая ее как товар. Ему же, недавно отвергнутому! На его земле, в его родном лесу, где ни один бледный не имеет права спорить и возражать сыну вождя.

Злость стала черной и холодной, как ночная вода. Ичивари бросил веревку и оба бронзовых ножа. Потянул из ножен на бедре охотничий, стальной.

Следует совершить необходимое – перерезать ей горло. Так велит закон. Потому что полукровка только что неосторожно и вполне отчетливо призналась, извиняясь за намерение: она виновна, поскольку пыталась убить. Воин огня Утери как-то обронил с презрением: «Ты еще не воин, на твоем ноже нет крови убитых тобою врагов. Твоя душа не прошла очищения огнем гнева, избавляющего от ложных сомнений». Сегодня внук Ичивы докажет, что он – воин и взрослый. Он исполнит должное и тогда гордо покажет свой нож наставнику. Тот, кто близок великому духу ариха, будет доволен. И не откажет в ритуале разделения. Может статься, даже приблизит его срок…

Нож удобно лег в руку. Собственного изготовления, живой, еще горячим выкупанный в крови своего хозяина, с узором лучшей стали, серым и вьющимся, как туман поутру… Широкое лезвие, рукоять из рога оленя отделана серебром, обмотана тонким шнуром из лучшей кожи.

Можно перерезать горло и тем сократить агонию. А должно – по старому закону так и следует поступить – в точности вернуть удар. Пнуть полукровку, сваливая на циновки. Прижать коленом бедра, а рукой – плечи. Разрезать рубаху, обнажить живот. Установить нож на ее теле там же, где на бронзовой коже сына вождя остались метка и капля крови. И вогнать до рукояти…

– Умоляю, – без надежды в голосе всхлипнула полукровка.

Ее можно понять. Ударила ведь так, что лучше и не прицелиться… или – хуже? Когда он вернет бледной этот удар, она станет умирать медленно, полный день, а то и дольше. Придется оставить в ране нож… Ичивари поморщился. Зачем он поехал по опушке и зачем спешился? С бледными всегда так. Ничего хорошего, только черная злость и отвращение. Стыдно признать очевидное: он не способен ударить в живот… Он слаб духом, и, увы, он еще не воин. Да и дед Магур не одобрил бы, хотя дед по линии матери воевал с бледными, и слава его в чем-то даже выше славы Ичивы. Мужество деда Магура неоспоримо, и никакой Утери ему не указ…

– Хорошо, я учту твои слова, – нехотя буркнул Ичивари, с каким-то отрешенным отчаянием удивляясь, как далеко все зашло и как вдруг сделалось невозможно просто уйти. Будто бы он, сын вождя, не свободен на своей земле. – Просто перережу горло. Так удобнее и быстрее. Я ведь спешу…

Полукровка попыталась что-то сказать, уже губы дрогнули, но звук так и не родился. Видимо, осознала бессмысленность своих криков и жалоб… Но смотрит так, что чернота слева на душе копится все гуще и тягостнее. А справа вовсе камень повис, тянет к земле. Рвет большую душу.