Последний из Рода - Авербух Наталья Владимировна. Страница 20

Она запела, но я не слышал ни слова. Звуки исчезли, исчезли стены, я вдруг увидел себя со стороны. Будто я сижу на жеребце огромном перед воротами закрытыми. А в руке сабля, и горят глаза ворона, и дрожит Оружие. И весь я в алом, словно маг расфуфыренный. А через плечо лента наградная… И страшно мне. Но страх прячется где-то глубоко внутри, а наверху — ярость. Ярость такая, что вот ее и стоит испугаться: самоубийственная.

Ночь беззвездна, но светла кострами и пожарами. Пламя повсюду. Горит город, горят шатры и костры. С шипением стрелы пламенные тьму прошивают. И падает первый снег. Белой кисеей на волосы ложится и плечи. Я запрокидываю голову… Снежинки тают, едва коснувшись кожи, слезами по щекам бегут капли.

И в голове ни одной мысли. Только пульсом бьется: «Победа или смерть»! Колотится, пытается вырваться наружу, разодрать тишину мертвую: «Победа иль смерть!» И прорывается…

— Победа иль смерть! — кричу «другой я» и черный конь на дыбы встает. В поводья вцепляюсь сильней. — Открыть ворота!

Пришпориваю жеребца и мчусь. Мчусь, сам не видя куда. Будь сейчас передо мной армия Старших или людей — все равно. Свои? Чужие? Какая разница?

Нет больше Тиана Берсерка. То, что сейчас живет в моем теле, чуждо этому миру, опасно, беспощадно. Что я? Я — ночь, огонь и первый снег.

Я — Смерть.

За мной гвардейцы следуют, мои, выпестованные, выученные… Все они погибнут. До единого. Все они погибнут, а я… Я уже мертв.

— Победа иль смерть! — подхватывают они клич. — Победа иль смерть!

Сношу голову одному из слишком близко подобравшихся шаманов. Сабля оставляет за собой светящийся алым след, не тухнущий — лишь разгорающийся. Эта огненная лента отмечает мой путь.

И страха больше нет. Я выжег его, вырвал из груди и бросил в один из костров. Запах сожженной плоти заставляет ноздри хищно раздуваться. Пламя… Да… Его мало… Слишком мало… Больше. Больше!

Больше!

Падает подо мной верный Ворон, я лечу на черную землю, качусь между лап и ног, уклоняюсь от ударов. И встаю… И смотрю в пламя. А сквозь пламя на меня смотрит их шаман. И скалится.

И я делаю шаг. Первый… Протягиваю левую руку, позволяю одному из огненных языков браслетом обвить запястье, потянуть меня, поторопить. Да-да, сейчас… Дай только…

Пламя сдирает с костей плоть. Смертную — уязвимую. Но я продолжаю жить. Я продолжаю жить. И полыхает в моей груди сердце. И горит верная сабля.

Я стою в пламени и гляжу в лицо шаману. И шевелится что-то в кострище, и встают рядом те, кого сжег этот демон во славу своих зверобогов.

— Только победа! Только смерть! — и слышит меня каждый.

И они выходят. Они идут. Женщины, дети, старики. Идут, а меж ними умершие. Плоти лишенные, огнем наполненные, оружие пламенное сжимающиеся.

Живые и мертвые.

Мертвые и мертвые.

А из пламени она выходит, обнимает меня. И шепчет: «Все правильно, Воин… Ты победил. Смерть — тоже победа, если ты выбрал ее сам, если ты ее принял. Проиграть может только трус…»

И все сливается в безумный черно-алый вихрь, рычащий клубок тел, костей и пламени…

И все заканчивается. Я вновь сижу за столом в таверне, а моя менестрелька, уже молча, продолжает перебивать струны…

— Лишь выбрав смерть ты сможешь победить, — шепчет кто-то прямо мне в ухо. И смеется. Но рядом никого нет. И «никто» продолжает: — Жизнь бессмысленна, если в ней нет цели. А цель Воина — смерть. Чужая. Своя.

— Смерть, — шепчу одними губами, неслышно. — Победа иль смерть…

Нара

Я замолчала, продолжая перебирать струны. Вокруг звучали одобрительные крики, со всех сторон сыпались монеты. Надо будет подобрать, деньги лишними не бывают… Но я не видела и не слышала никого. Здесь. Я была далеко, там, где горело пламя и смеялась Огненная Княгиня. Реи'Линэ, Огнь Осенних Костров. Род Берсерков должен был достаться ей целиком. Каждый ушел бы в Огнь. Если бы не я. Если бы не я…

Кто-то подошел, подсел рядом.

— Я больше петь не буду. — Говорю решительно, так, чтобы больше не просили. Люди никогда не понимают момента, после которого сказать уже нечего. — Это все.

— Не пой, — согласился Тиан.

— Ох, прости, не узнала! — Дожили, называется. Он сидит молча, слушает тихий перебор струн. Хотелось плакать, но нельзя. Так пусть плачет гитара. — Она подарила тебе его саблю. Того самого Берсерка, что спас гибнущий город и ушел в Осенний Огонь.

— Откуда ты знаешь?

— Знаю. — Надо соврать, отвести подозрения, но нет сил. — Я много чего знаю, Тиан.

Плачет музыка, надрывает сердце. Смертельный подарок сделала человеку Княгиня. Воин. Не всех я уберегла в Роду, помню. Они уходили — в глазах огонь, в душе — мечта. И плакали оставленные дома женщины. И я плакала вместе с ними. Выбор Воина. Красивые слова, за которыми много слез и крови.

— У него были дети? — с любопытством. То ли хочет узнать, не его ли потомок, то ли легенда понравилась. Все дети спрашивают «что дальше». Все. Даже взрослые.

— Был. Сын. Но он никогда его не видел… Даже не знал о нем. Ребенок родился уже после той битвы.

— Что ты плачешь, малыш? — ласково. До сих пор я не показывалась на глаза подопечному, но сегодня он плакал. Его обидели…

Ребенок отшатывается, от испуга прекращая рыдать. Ну да, есть от чего испугаться. Баньши является либо в виде невинной девы, умершей в ее Роду, либо в образе безобразной старухи. Но Род только основан, какие уж тут невинные девы, когда этот ребенок — все, что у меня есть…

— Не бойся меня, дитя. — Нежно. Моя жизнь тесно связана с этим мальчиком, его тревоги — мои тревоги. Пусть я похожа на буку из страшной сказки, пусть я безобразнее ночного кошмара, но ребенок чувствует мою заботу. Бедный-бедный… Хорошо его отцу — он погиб в великой битве, даже не зная, что где-то растет его семя. Его потомок, несчастный мальчик, которого дразнят злые дети. Хорошо Берсерку — он не должен надрываться, из последних сил работать, лишь бы прокормить никому не нужного ребенка — своего сына. А вот девочка, которой не повезло полюбить Воина — она надрывается. Ее долг, ее мука, ее участь тяжелее, страшнее, ужасней. Не яркий миг битвы и гибели, а каждый день полный тяжелого труда и ядовитых насмешек. Она так и не призналась, от кого ребенок… вот только свалилась в беспамятстве, когда услышала легенду о возлюбленном. Менестрели быстро сплели красивую сказочку, но что этой девочке до славы и чести? Но никто не догадался… не захотел. Как же, признать за мальчишкой такого отца, когда можно травить его, обзывая ничейным ублюдком? Бедный, бедный ребенок…

— Я отомщу! — Грозно. И было бы страшно, если бы эти слова кричал сам Берсерк, а не его сын — щуплый мальчишка, голодный и бледный от недоедания.

— Тш-ш… тише, малыш, не надо кричать. Я услышу даже твой шепот.

— Я отомщу! — Уже не так уверено.

— Подумай, дитя. Это не дети, это стая диких зверенышей. Каждый из них крупней тебя, вдвое сильнее… И их больше, намного больше! Побереги себя, малыш. Тебе с ними не справиться. Их слишком много, а ты мал и одинок…

— Они не смеют так говорить со мной! Не смеют! — И в слезы. Бедный, бедный ребенок…

— Они дураки, ребенок. Зачем обращать внимание на дураков?

— Они дразнятся… — Всхлипывает. Да, дразнятся, и это больно. А еще бросаются камнями и гонят прочь.

— Они просто не знают, ребенок. Они не знают, кто ты на самом деле. Кто твой отец…

— Кто?! — И слезинки высохли.

Я рассказываю. Тихо-тихо, рассказываю эту легенду.

— Неправда! Этого не может быть! Мать бы знала! — Обижено.

— Спросишь ее сам, когда вырастешь. — Равнодушно. Я Старшая, с каких пор моим словам не верят? С тех, когда я принуждена возиться с никому больше не нужным сопляком?