Как творить историю - Фрай Стивен. Страница 88

Я сидел, в послушном молчании наблюдая за ним.

Здесь тоже имелся УТО, вернее, машина, отчасти смахивающая на УТО, каким я его помнил.

Только у этой кожух был белым, чуть отливавшим, точно утиные яйца, в голубизну. Впрочем, такой оттенок могли создавать и потолочные лампы, в свете которых все казалось чуточку синеватым.

У этой машины мышь отсутствовала, зато из бока ее торчал леденцом на палочке джойстик. Экран был побольше, клавиатуры – ни слуху ни духу. Вместо кабелей-спагетти из тыльной стороны машины тянулись прозрачные пластиковые трубки, похожие на те, что используются при внутривенных вливаниях.

Мне вдруг явилась страшная мысль, от которой у меня даже во рту пересохло.

А что, если нацисты упразднили Гринвичский меридиан?

Когда мы обговаривали все в лесу, Лео не спросил меня о координатах Браунау.

Первая его идея, возникшая года четыре назад, сводилась, как я, знавший моего Лео, совершенно правильно догадался, к тому, чтобы каким-нибудь способом уничтожить отцовский заводик в Аушвице. Потом он сообразил, что этого может не хватить, и стал обдумывать покушение на Рудольфа Глодера. Как это покушение произвести, Лео толком не представлял, но, хоть душа его и не лежала к убийству, прикидывал, не переправить ли ему бомбу на один из первых нацистских съездов. Впрочем, и в этом варианте слишком многое не поддавалось учету, поэтому Лео начал помышлять о том, чтобы послать «Воду Браунау» в Байрейт и тем предотвратить рождение Глодера. Ему представлялось, что такой ход не лишен уместной иронии. Загвоздка заключалась лишь в том, что никакой «Воды Браунау» более не существовало. То есть где-то она существовать и могла, но где, Лео не знал, а спросить не решался. Затем он услышал от кембриджского коллеги, что в Принстоне ведутся работы по созданию противозачаточных препаратов. В Европе работы такого рода были запрещены из соображений «нравственности» – ханжество, не лишенное жутковатого юмора, пониманием коего Лео не смел ни с кем поделиться. Итак, Лео – как всегда логичный и одержимый одной-единственной мыслью – решил переметнуться в Соединенные Штаты. Он был все тем же Лео, сомневаться не приходилось. С тем же давящим бременем наследственной вины, с той же фанатической уверенностью, что он может и должен искупить содеянное его отцом.

Однако, когда он обосновался в Принстоне, выяснилось, что преследовать здесь свои личные цели дело весьма затруднительное. Правительство считало, что ему надлежит работать над созданием квантового оружия, которое дало бы Америке шанс получить наконец решающий перевес над Европой. Задавать в подобных обстоятельствах разного рода вопросы о противозачаточных средствах было бы весьма опрометчиво. Лео надеялся найти в Соединенных Штатах академическую свободу, в которой было отказано ученым Европы. И здорово ошибся. Все оказалось иначе – секретность и скрытность были здесь даже больше, чем в Кембридже.

И тут появился я. И теперь мы с ним приготовлялись к тому, чтобы улучшить мир, обеспечив жизнь и благополучие Адольфа Гитлера.

Поначалу моя идея насчет крыс его насмешила. Стива тоже. Уж больно глупой она им показалась.

– Но тут же есть прямой смысл! – убеждал их я. – Что бы вы сделали, накачав поутру воды и обнаружив, что в ней полно червей, кусков дохлых животных, да и воняет она точно клоака? Пить вы ее наверняка бы не стали. Всю цистерну пришлось бы опорожнить и продезинфицировать. О чем вообще говорить!

И, поскольку ничего лучшего они предложить не смогли, крысы перекочевали в коробку для оптики – гниющие тушки едва не распались на куски, когда Стив, давясь рвотой, попытался сгрести их двумя картонками.

Лео отобрал картонки у Стива и сам закончил работу. По части небрезгливости нам до него было далеко.

Я наблюдал, как Лео работает: ярко-синие глаза перебегают с одной части созданной им машины на другую, длинные пальцы перебирают кнопки и рычажки, все его неспокойное тело подрагивает от невероятной сосредоточенности.

Ощутив мой взгляд, Лео повернулся ко мне.

– Все идет как надо, – прошептал он.

– Насчет Браунау, – сказал я. – Вам же понадобятся координаты. А я боюсь, что…

– Полагаете, я их не знаю?

– Сорок семь градусов тринадцать минут двадцать восемь секунд северной широты, десять градусов пятьдесят две минуты тридцать одна секунда восточной долготы. Он кивнул.

– Память у вас хорошая. Взгляните. Мы уже там.

– Я помню и еще кое-что, – сообщил я. – Вы как-то сказали мне, что в этой жизни ты – либо мышь, либо крыса. Крыса творит добро или зло, изменяя то, что ее окружает, мышь же творит добро или зло, не делая ничего.

Лео перевел взгляд на серебристую коробку.

– Высказывание весьма уместное, – отметил он. – Ну-с, если вы готовы. Пора.

Торчащие из аппарата трубки озарялись торопливыми вспышками красного света. На экране переливались, свиваясь клубком, яркие краски.

– Что это? – спросил я. – Браунау?

– Первое июня. Четыре утра.

– В прошлый раз краски были другими.

– Они ничего не значат, – слегка презрительным тоном, какой ученые приберегают для туповатых неспециалистов, сказал Лео. – Краски будут такими, какие вы зададите сами.

– А что там краснеет, в тех трубках?

– Данные, – ответил он, и на сей раз в голосе его проступили удивление и тревога. – По трубкам идут данные. А что, в прошлый раз было иначе?

– Почти так же, – заверил я его. – Кабели из машины выходили другие, только и всего.

– И как они выглядели?

– Ну, они не были прозрачными. Данные передавались по медным проводам.

– По медным? – изумился Лео. – Как в допотопных телефонах? Но это же примитив.

– Так ведь он работал, верно? – сказал я, вставая, что было не совсем логично, на защиту моего мира.

Лео снова взглянул на экран.

– Неужели так просто? – спросил он. – Я нажимаю вот здесь – и никакой фабрички отец в Аушвице не строит?

Палец его поглаживал маленькую черную кнопку под экраном.

Я не стал говорить Лео, что отец его и в прежнем мире побывал в Аушвице. Лео только огорчится, узнав, что, как бы он ни изменял историю, отец его, похоже, обречен на то, чтобы руководить зверским истреблением евреев.

Лео отвернулся от экрана, вытащил из кармана две белые маски. Одну он пристроил себе на лицо, завязав за ушами тесемки, другую вручил мне. Я нацепил ее, в нос и легкие шибанула такая волна ментола, что из глаз моих хлынули слезы. Я увидел, что и Лео тоже плачет. Сморгнув слезы, он ткнул пальцем в коробку для оптики.

Я открыл защелку, поднял крышку, не без усилия сглотнул и заглянул внутрь.

Огромное, трепещущее крыльями, долгоногое насекомое вылетело из нее и ударило меня в глаз.

Взыв от испуга, я уронил крышку.

– Тише! – прошипел Лео. – Это же не волк. И он, сердито нахмурясь, протянул мне два куска картона.

Отведя голову в сторону, чтобы успеть увернуться от новых летающих тварей, я снова приподнял крышку.

Летающих тварей в коробке, похоже, больше не имелось. Разве что блохи, однако ничего сравнимого по размерам с тем, первым, жутким созданием. Нет, большинство тех, кто населял этот ящик Пандоры, относилось к разряду ползучих. И последние несколько часов твари эти были сильно заняты: они плодились и размножались. В коробке взбухала и опадала содрогавшаяся жизнь. О том, чтобы вытаскивать это разваливающееся месиво двумя кусками картона, нечего было и думать.

– Наверное… – сказал я, голос мой прозвучал из-под маски низко и глухо, – наверное, самое лучшее – просто вывалить все это, как по-вашему?

Лео заглянул в коробку, молча кивнул и указал на подобие церковной купели. В ее верхушку, похожую на чашу или тазик, мне и надлежало переместить останки сгнивших крыс. От низа купели к машине тянулись пульсирующие трубки, по которым бежали данные.

Лео махнул мне рукой – действуй, и я, задержав дыхание, вывалил содержимое коробки в тазик.

Жуткий смрад пробивался даже сквозь пропитанную ментолом маску. Отвернув голову, я постучал коробкой о край чаши и услышал, как шлепнулись в нее остатки гниющей плоти, – ни дать ни взять жидкая кашица, которую расплюхивает по мискам сестра-хозяйка работного дома. Заглянув в коробку, я увидел, что часть ее содержимого так и осталась в ней, налипнув по углам.