Лжец - Фрай Стивен. Страница 59

Он чувствовал, что хрипловатый голос его не способен пробиться сквозь толстое дерево двери. Руди немного нервничал. Вчера на кухне он испортил прекрасное, похожее на гриб-дождевик зальцбургское суфле, фирменное блюдо отеля, случайно уронив на него вилку и расплющив, а два дня назад – при этом воспоминании Руди покраснел, – два дня назад, в ресторане отеля, он пролил вишневую водку на грудь синьора Мути, знаменитого дирижера. По счастью, maestro был в одной из своих знаменитых черных водолазок, так что пятно получилось почти и не заметное, и все-таки память об этом причиняла Руди боль.

Англичане. Глухие они, что ли?

– Извините!

Руди постучал снова, прижал ухо к двери. И услышал спокойный голос.

– …непристойно и варварски прекрасный, чем-то похожий на зяблика, но куда крупнее и с легким солоноватым послевкусием…

Вот этого Руди понять уже не смог. Слово «прекрасный» было ему определенно знакомо. Английские девушки из останавливавшихся в «Почтамте» семейств часто говорили, что «сегодня прекрасное утро, Руди», что гора, озеро, Schloss [135] «просто прекрасны», а иногда, если ему выпадала удача, что его волосы, глаза и ноги, его Schwanz [136] так «прекрасны». «Прекрасный» – это он понимал, но что же такое «зяблик»? А, конечно! Это такой зеленый овощ, что-то вроде Kohl [137] или Kraut [138], вот что такое зяблик. Странные вещи произносит этот господин.

– …Определенная степень Schadenfreude [139] в таких обстоятельствах, возможно, неизбежна…

«Schadenfreude»! Так он говорит по-немецки. Руди стучал в дверь, пока не ободрал костяшки.

– Entschuldigen Sie bitte, mein Herr. Hier ist der Kellner mit Ihren Getranken! [140]

– …Послание, доставленное мотоциклистом. Удивительное новое явление, эти курьеры-наездники…

Больше Руди ждать не мог. Он дважды сглотнул, повернул дверную ручку и вошел.

Прекрасный номер, «Франц-Иосиф». На прошлой неделе его занимал герр Брендель [141], пианист, для него тут установили концертный «Бо-зендорфер», который до сих пор так и не вынесли. Следовало бы оставить здесь инструмент насовсем, подумал Руди. В соединении с цветами, пачками сигарет и длинными ниспадающими занавесями на окнах он придавал гостиной вид декорации из фильма тридцатых годов. Руди с великой осторожностью поставил поднос на рояль и снова прислушался к английскому голосу.

– …Этот ездок, стоявший на пороге, протягивая папку с прищемленной зажимом бумажкой, которую следовало подписать, напомнил мне, по первости, об имеющемся у меня экземпляре «Опытного рыболова» Исаака Уолтона [142]. Затянутом в кожу, украшенном обильным тиснением, вечной радости…

– Ваши напитки, мой господин.

– …О пакете же, который он мне доставил, я могу сказать только следующее…

Голос доносился из спальни. Руди нервно приблизился к ней.

– …Потрясло до самых основ моего одеяния. Я весь дрожал, от киля до клотика…

Руди поправил галстук-бабочку и легко пристукнул тыльной стороной ладони по полуоткрытой двери спальни.

– Господин, напитки, которые вы заказывали… И тут Руди смолк.

Дверь, в которую он постучал так несильно, отпахнулась, явив его взору сидевшего прислонясь к спинке кровати мужчину, с головы до ног залитого кровью. Лицо мужчины было обращено к письменному столу, на котором стоял маленький радиоприемник.

– …Я полагаю, существуют градации испуга, как существуют градации чего бы то ни было. Если б имелась официально признанная шкала, сравнимая, скажем, со шкалами Бофорта, Моха [143] и Рихтера, и если бы шкала эта была градуирована от единицы до десяти, я сказал бы, что набрал по сей Трефузианской Шкале Презренного Перепуга самое меньшее уверенные 9, 7, – во всяком случае, по оценкам европейских судей. Восточногерманские были бы, вероятно, не столь щедры, но и те не смогли бы дать мне меньше 9, 5 за художественное впечатление…

Руди вцепился в ручку двери и наполовину повис на ней, глядя на мертвеца с невинным изумлением и зачарованностью дитяти, впервые увидевшего ослиную случку.

Кто-то привел его в чувство, постучав в дверь гостиной.

Следом донесся высокий английский голос:

– Мартин! Вы здесь? Мартин!

Руди подскочил на месте. Колдовство, не иначе.

В гостиную вошли двое мужчин, один сребро-власый, другой – примерно тех же лет, что и Руди. Оба улыбались.

– А, лимонная водка на рояле. Любимая отрава Мартина.

Руди ахнул.

– Sie sind… sie sind! [144] – выдавил он, тыча пальцем в мужчину постарше.

– Was bien ich? [145] – удивленно спросил тот. Ага, так он немец. Но голос. Голос-то…

Руди указал на спальню:

– Da drinnen sitzt ein Mann! [146]

– С ним что-то неладно, Дональд?

– Er ist tot! [147]

– О боже, – произнес, устремившись к спальне, Трефузис. – Только не это. Только не это!

Адриан последовал за ним.

– …Дам вам об этом знать – тем, кому оно интересно, разумеется, прочим останется лишь строить догадки. Тем временем, если вы были с нами, то продолжайте быть и даже не думайте с этим покончить.

– Ну что же, как только что сказал нам профессор, это было последнее из серии «Беспроводных эссе со стола профессора Трефузиса». Сейчас вы услышите получасовой выпуск «Мировых новостей», за которым последует «Меридиан». Зарубежное вещание Би-би-си. Это Лон…

Адриан выключил радио и перевел взгляд на кровать, на молодого человека.

Горло у того было рассечено словно широким полумесяцем, от уха до уха. Казалось, под его подбородком открылся второй рот. Даже подкладка куртки несчастного и та была распорота. Как и у Молтаи в прошлом году, лоскут отвисшей на горле кожи выглядел поддельным, пластиковым, подклеенным гримером. Адриан решил, что так же, как о настоящей стрельбе говорят, что ее звуки кажутся неправдоподобными, так и настоящая смерть выглядит фальшивее киношных луж крови.

Руди указал на приемник:

– Das waren Sie, nicht wahr? [148] Трефузис неопределенно кивнул:

– Jawohl, das war ich.

– Sind Sie Osterreicher order Deutscher?

– Englander.

– Echt?

– Echt, – сказал Трефузис. – Hast du die Polizei schon telefoniert?

– Nein… ich bin zwei Minuten da…

– Also [149].

Трефузис подошел к письменному столу и снял с него приемник.

– Und hast du jemanden gesehen?

– Nein, nie.. Moment! Ja, ein dicker Mann… sehr dick..

– Mit kleinem Kopf and schlichten Haaren?

– Ganz genau! [150]

– Мы с этим молодым джентльменом подождем полицию, Адриан.

Адриан кивнул. Его мутило, мутило до глубины души. Сильнее, чем при убийстве Молтаи в доме Моцарта, сильнее, чем когда бы то ни было в жизни. Это его вина. Во всем виноват он. От лжи к убийству, как в предании о Эзопе.

Трефузис, присев за стол, что-то писал на листке почтовой бумаги отеля. Адриан заставил себя повернуться и снова взглянуть на мертвеца. Рассаженное горло и кровь на простынях были достаточно отвратительны, но варварски искромсанная вискозная подкладка куртки почему-то казалась еще более непристойной. Она свидетельствовала о бессмысленной звериной ярости, окатившей душу Адриана страхом.