Лжец - Фрай Стивен. Страница 57

– Но ведь когда птица использует пруток, чтобы свить гнездо, разве она не делает то же самое?

– Птицы собирают ветки для гнезд примерно так же, как мы расширяем легкие десять с чем-то раз в минуту, чтобы втянуть воздух или, в нашем случае, табачный дым. Это механизм целиком и полностью инстинктивный, – во всяком случае, такова надежная информация, полученная мной от знающих людей. Животные не обладают присущей человеку способностью лгать.

– Отрицательной способностью Китса?

– До определенной степени, да. В наших мозгах то и дело образуются и затем отправляются на хранение связи. Это слово обозначает вот эту вещь, этот факт действительно имел место, этот опыт пережит на самом деле – устанавливаются «что» и «которые» относительно всего на свете. Таким образом, я спрашиваю тебя: «Что ты сейчас пил?» – а ты отвечаешь: «Лимонный чай», поскольку между лимонным чаем и недавним актом питья, совершенным тобой, существует связь. А если ты намереваешься мне соврать, ты думаешь «лимонный чай» – с этим ты ничего поделать не можешь по причине существования все той же связи, – однако подыскиваешь мысленно какое-то другое слово и отвечаешь, скажем, «яблочный сок». Теперь устанавливается связь между недавним процессом питья, лимонным чаем и яблочным соком. Однако наиболее прочная связь возникает между питьем и лимонным чаем, потому что она истинна. Связь между питьем и яблочным соком также существует, поскольку ты сам ее создал. Однако существует она лишь за счет связи с лимонным чаем. Ты поспеваешь за мной?

– Как пантера.

– Подробности лжи запомнить труднее, чем подробности правды, поскольку существующие в сознании связи между первыми слабее. Сам акт вспоминания буквально таков: это повторная сборка составных элементов чего-то. Если они иллюзорны, произвести подобную умственную реконструкцию, естественно, труднее.

– То есть твой друг Сабо установил, что происходит в мозгах врунов, и изобрел некое подобие детектора лжи, так, что ли?

– Нет-нет. Он сделал куда больше. Он изобрел дефлектор лжи!

Адриан следил за тем, как табачный дым засасывается в маленькое оконце на дверце автомобиля. Где-то в глубине его сознания зарождалась пугающая мысль, что ему отведена в этой поездке роль большая, нежели просто пассажира и наблюдателя.

– Дефлектор лжи? – повторил он.

– Предположим, что все правдивое соединено в мозгу нервными связями типа А, а все лживое – связями типа Б.

– Хорошо.

– Представь себе машину, не позволяющую мозгу создавать связи типа Б. Человек, на которого воздействует такая машина, оказывается попросту неспособным солгать.

– А, вот, значит, что изобрел твой друг Сабо?

– Так он, во всяком случае, утверждал. Адриан с минуту поразмышлял.

– Существует вид лжи, – сказал он, – которую произносишь… которую люди произносят… так часто, что начинают и сами в нее верить. Как быть с ней?

– До какой бы степени ты ни верил сознательно в то, что говоришь, мозг твой все равно знает правду и соответственно устанавливает связи. Ты можешь вообразить, например, что, отдыхая в Сардинии, стал свидетелем того, как банда из двенадцати человек, вооруженных автоматами и ручными гранатами, ограбила банк, ты можешь, всем па горе, повторять эту байку на каждом званом обеде, на который твои опрометчивые друзья имели оплошность тебя пригласить, так что в конце концов и сам окончательно уверуешь в свои россказни. И тем не менее мозг, придавленный мертвым невральным грузом твоей убежденности, все равно будет прекрасно знать, что на деле бандитов было двое, а на вооружении у них состояли водяной пистолет и стреляющее шариками ружье. Твой мозг, видишь ли, тоже был там и зарегистрировал правду.

– Я понимаю. Понимаю.

– Сабо уверяет, что его машина является в той же мере устройством для оживления памяти, в какой и для предотвращения вранья. Она с такой же легкостью помогает человеку вспомнить, как по-немецки называется «зубчик чеснока», с какой вытягивает из него правду о том, где он находился в тот или иной вечер.

– Bay.

– Ва, как ты справедливо отметил, у. Или, как говорят грузины, «вах!".

– Да, но ты-то как ко всему этому причастен?

– В том, что касается создания машины, никак. Мы с Белой переписывались десятилетиями, чуть больше года назад в его письмах появились упоминания о разработке «Мендакса», как он причудливо обозначил плод своих интеллектуальных чресел. В прошлом июле Иштван Молтаи, его друг, скрипач, покинул Венгрию, чтобы принять участие в Зальцбургском фестивале. Бела доверил ему пачку касающихся «Мендакса» документов. Идея состояла в том, что Молтаи передаст документы мне. Встречу мы назначили в доме Моцарта на Гетревдегассе. По-видимому, кто-то либо следил за Молтаи, либо перехватил письмо, в котором Бела обговаривал со мной подробности этого свидания. Молтаи был самым неприятным образом убит всего в десяти ярдах от нас, как оба мы имеем причины помнить.

– Документы он тебе так и не передал?

– Молтаи проявил разумную предосторожность, оставив для меня пакет у портье отеля «Золотой олень». Пакет содержал пачку написанных от руки нот. Дуэт для фортепиано и скрипки. Музыка была какофонична до крайности, однако ноты ее отвечали буквам, которые образовывали текст на классическом волапюке.

– Так ты его забрал?

– Ты, возможно, помнишь, как нас в прошлом году ограбили при возвращении в Англию?

– Они утащили твой кейс!

– Да, верно.

– Но, Дональд, если позволишь мне спросить…

– Да?

– Почему ты не отправил документы по почте или еще как-нибудь? Если они решились перерезать человеку горло на глазах у всех… я к тому, что нельзя же было разъезжать повсюду с такими бумагами в валяющемся на заднем сиденье кейсе! Это непрофессиональный ход, старина.

– Непрофессиональный?

– Ну, ты знаешь. Методы проведения операций. Не этому учил Сэррэтт оперативников «Цирка».

– Сдается мне, Адриан, что ты заговариваешься.

– Ле Карре. Оперативные методы. Хороший оперативник взял бы документы и поместил их в ШТ или ТПЯ.

– Куда?

– В шпионский тайник или тайный почтовый ящик для связи с резидентом.

– А.

– Московские правила, Джордж, старина. Всегда московские правила.

– Да, не сомневаюсь, шпионский тайник был бы идеальным решением. Мне следовало об этом подумать. Я же вместо того изготовил фальшивую копию рукописи, а настоящую оставил в Зальцбурге.

– Что?

– Это представлялось разумным, – сказал Трефузис.

– То есть документы в украденном кейсе?..

– Содержали полную дребедень. Полагаю, они потратили немалое время, читая их так и этак, пока наконец не сообразили, что рукопись, попавшая им в руки, содержит ровно столько же поучительных сведений, сколько страницы с триста двадцать третьей по триста шестьдесят седьмую телефонной книги города Зальцбурга.

– А что ты сделал с настоящей рукописью?

– В отеле была одна очень милая горничная. Она сказала, что сохранит рукопись до следующего моего появления. Это как, тоже ход непрофессиональный?

– Ну, – ответил Адриан, – если рукопись все еще у нее, то профессиональный, если нет, то не очень.

Трефузис благодарно склонил голову.

– Ты только не оглядывайся, – сказал он, – но через две машины от нас уже двенадцать километров тащится белый «ситроен». «Би-икс» это или не «би-икс" я, по правде, сказать не могу.

Адриан оглянулся.

– Ты так и не сказал, – заметил он, – кто, собственно, перерезал горло тому скрипачу… еще раз, как его звали?

– Молтаи.

– Верно. Тебе известно, кто его убил?

– Так много людей желало бы наложить лапу на машину, способную предотвратить ложь, вранье и притворство. Полиция, разведывательные службы, разных родов и видов заинтересованные организации и учреждения. Белу, как и любого хорошего ученого, тревожила мысль, что он, возможно, открыл двери для чего-то опасного, чего-то довольно страшного. «Что я наделал? Что я наделал? Наше ли это дело – лишать человека права на ложь?» Нечто в этом роде. Вопрос о свободе воли тут определенно присутствует. Вполне ведь возможно пройти путь от колыбели до могилы, оставаясь совершенным лжецом. Человек способен скрывать свою подлинную сущность, стремления и упования своего самого потаенного «я» даже от круга самых близких ему родственников и друзей, никогда и никому не говоря ни слова правды. Священники и психоаналитики могут верить, что исповедальня или сеанс психоанализа приоткрывают истину, но ты знаешь, и я знаю, и любое человеческое существо знает, что мы лжем все время и всем на свете. Ложь – такая же неотъемлемая наша часть, как одежда, которую мы носим. Первое, что сделал человек еще в раю, – он дал имена всему сущему, точно так же и первое наше действие, направленное на присвоение и обман, состояло в том, что мы отняли у камня право быть камнем, заперев его в клетку, образуемую словом «камень». На самом деле, как сказал Фенеллоза [130], во Вселенной не существует имен существительных. Второе великое деяние человека состояло в том, что он прикрыл свою наготу. С тех самых пор мы этим и занимаемся. Мы чувствуем, что истинная наша суть может покрыть нас позором. Ложь – глубоко укоренившаяся часть каждого из нас. Отнять ее значило бы сделать нас чем-то меньшим, а не большим, чем человек. Такими, во всяком случае, были опасения Белы.