Крылья, ноги... главное - хвост! (СИ) - Лосева Александра Анатольевна. Страница 31

«Иефочка, не ешь меня! Иефочка, не ешь меня!» Маг бормотал что-то еще, просительное и невнятное, - что именно, сложно было разобрать, да не очень-то и хотелось. Достаточно было этого – отчаянного – «не ешь!». Более чем достаточно. Иефа крутилась с боку на бок, проклинала назойливых комаров, проклинала обострившийся слух, из-за которого топотание деловитого ежа на соседней полянке превращалось в невыносимый грохот, проклинала… В общем, проклинала. Сон не шел, глаза открывались сами собой и таращились в ночное небо, и мир вокруг виделся совсем по-другому, не так, как раньше. Темнота была прозрачной, мягкой, уютной, слегка синеватой, такой приятной для уставших от яркого дневного света глаз. Это было очень непривычно, и странно, и неправильно. Раньше Иефа тоже неплохо ориентировалась ночью, но совсем иначе, не так, как теперь. Раньше… Ну да, раньше никто не стал бы вскрикивать во сне «Иефочка, не ешь меня!», раньше никому даже в голову бы ни пришло, что она, Иефа, умница и почти красавица, может кого-то… съесть. Этот поход медленно, но верно отнимал у Иефы все, чем она могла хоть немного гордиться, все, что считала почти щитом, почти доспехами… Все, что спасало ее от… Да ладно, что там.

Сначала погибла лютня. Потом скрутились жестким обгоревшим «ежиком» пшеничные волосы – краса и гордость. Надеялась – отрастут? Хрен.

Молодая поросль на голове, похожая на ивовые ветки, только очень мягкие и тонкие, и вправду вытягивалась невероятно быстро и уже почти закрывала уши. Но только радости с этого…

«Иефочка, не ешь меня!» - вскрикивал маг, и полуэльфка закусывала губу, ранясь с непривычки – клыки были необычайно острые. Вот и все. Теперь уже точно все.

Как вышло с той мышью? Иефа не знала. Просто метнулось внутри что-то лохматое и нерассуждающее, а потом этот исполненный брезгливости и недоумения взгляд планара – и все казалось так логично, нате вам, наше с хвостиком.

Поход соскабливал с Иефы ее саму, оставляя плохо оструганную занозистую доску. Теперь вот она стала еще и… Как лучше определить это жалобное «Иефочка, не ешь меня!»?

Не в силах выносить беспорядочные скачки мыслей, Иефа встала, уложила обратно встрепенувшегося детеныша совомедведя и пошла прочь от лагеря, не разбирая дороги. И опять все было не так. Ветки не хлестали по лицу, даже не лезли в глаза, кусты не цепляли за одежду, ноги, как зрячие, ступали легко и уверенно. Иефа закрыла глаза, почти мечтая оступиться и упасть, или врезаться лбом в дерево, чтобы получилась здоровая шишка, чтобы был повод расплакаться и пожалеть себя, но деревья, кусты и ветки слышалисьей так отчетливо, словно она шагала по лесу ярким летним полднем, причем не просто шагала, а внимательно глядя под ноги и по сторонам – тело само уводило ее в сторону от препятствий, и это было отвратительно.

Она остановилась на широкой прогалине, запрокинула голову и тихонько заскулила от черной, невыносимой тоски. Как же теперь жить, боги, как же теперь жить?!

«Ну и чего разоралась – как жить, как жить?» - спросил у нее кто-то ехидный и безнадежно неделикатный, кто-то, кто обнаруживал свое присутствие в самые неподходящие для этого моменты. «Тебя что, кто-то заставлял? Никто. Ты сама улеглась, так сказать, на жертвенный камень товарищества, и еще очень собой гордилась. Стив спасибо не сказал? Дубину с собой в поход потащил? Ну так Стив – он как раз и есть самая что ни на есть благородная натура, в отличие от некоторых. По-настоящему благородная, да. А ты все время какие-то спектакли разыгрываешь. Скоро сама уже различать не будешь, где игра, а где по-настоящему больно».

Да пошла ты – свирепо подумала Иефа и опустила голову. Тоскливо созерцать звезды все равно не получалось.

Где-то справа, среди деревьев, раздался едва различимый шорох. Иефа повела ухом и застыла. Себ?

Дернуло же таскаться по лесу среди ночи, горе свое выгуливать!

То есть, это, конечно, вполне мог быть какой-нибудь филин, любопытная лиса и даже – чем черт не шутит! – припозднившийся на ночлег глухарь, но Иефа всем своим животным нутром чуяла, что нет. Не глухарь. Кто-то на двух ногах, кто-то очень спокойный, кто-то наблюдает за ней, прижавшись к шершавой осиновой спине, наблюдает и совершенно не собирается себя обнаруживать. Откуда этому кому-то знать, что Иефа его ужеобнаружила?

«Больше никогда, никогда!»

А главное, как теперь быть? Стоять столбом под звездами, будь они неладны, и ждать, когда он уйдет? А если не уйдет? А если вот сейчас, в эту секунду, намечается и растет бросок, и нож летит прямо в неприлично голую и беспомощную шею? Или стрела?

Нет, броска или выстрела Иефа не слышала.

Наблюдатель просто стоял и наблюдал, черти б его взяли, и, кажется, прекрасно понял, что Иефа его засекла, и даже забавлялся слегка, выжидая.

- Ну, хватит! – грозно сказала полуэльфка, и собственный голос показался ей тонким и жалобным. – Я знаю, что ты там!

- И дальше что? – одними губами произнес наблюдатель, но Иефа услышала. Она бы, наверное, даже мысли его сейчас могла услышать, до того разозлилась. К тому же, это был не Себ.

- Дальше – хватит на меня пялиться! – сдавленным от ярости голосом прошипела полуэльфка. Скорпионий хвост, про который она благополучно забыла, сам собой развернулся и задрожал. – Надо чего – выходи и говори!

Наблюдатель даже вздохнул от удивления – наверное, не предполагал, что Иефа слышит его так хорошо, а потом… развернулся и ушел.

Просто развернулся и ушел, гад такой. Куда-то… Иефа повертела головой, пытаясь сориентироваться… Куда-то на северо-восток.

Какое-то время Иефа послушала, как он уходит, и даже слегка расстроилась, что не вышло еще немного попрепираться под звездами с кем-то, кто прижимался щекой к дереву и не собирался падать в обморок при виде скорпионьего хвоста, совиных глаз и зеленой поросли на голове.

Знать бы, кто он такой…

Иефа вздохнула и отправилась туда, где он стоял, долго изучала прошлогодние листья у корней, и все не могла понять, сами ли они улеглись в таком беспорядке, или это он разворошил их ногами, когда обустраивал себе место для наблюдения. И следы… Как, черт возьми, должны выглядеть следы?

Как-то, видимо в приступе благодушия, Ааронн объяснил ей, что никто не может пройти по лесу и не оставить следов. Примятая трава, сломанные веточки, порванная паутина, сорванный мох, и тысяча других примет… Иефе тогда сразу представился неповоротливый верзила, который в панике мечется между деревьями, сметая все на своем пути, хватается за ветки, сшибает ногами шляпки грибов и ревет, как раненый лось. Иефа никогда не слышала, как ревет раненый лось, но сравнение ей понравилось. Разве тот, кто не хочет, чтобы его нашли, будет вести себя так неосмотрительно? Ааронн скроил кислую мину и заявил, что объясняет ей элементарные вещи, так сказать, основы, потому что до чего-то более серьезного она еще не доросла и вряд ли когда-нибудь дорастет, потому что с этим надо родиться.

Тот, кто стоял, прижавшись к осине, явно не был увальнем и не собирался реветь раненым лосем, и, конечно же, в радиусе десяти шагов от его убежища не нашлось ни одной сломанной веточки или порванной паутинки, даром, что самое начало осени, и паучки старались, как очумелые. Наблюдатель не оставил следов.

Ну и черт с ним. Черт с ним совсем.

Иефа сжала кулаки, решительно повернулась к осине спиной и собралась идти в лагерь, как вдруг что-то такое почувствовала.

Нет. Увидела.

Нет. Услышала. Унюхала?

Ощутила, что ли…

Его насмешливое недоумение тянулось за ним шлейфом и зависало в ночном воздухе, оседало на нитях той самой не порванной паутины, как оседает роса под утро. Иефа медленно повернулась и пошла за его недоумением, внутренне сжавшись в тугой напряженный комок, и все боялась, что недоумение исчезнет, или что она перестанет ощущать.