Розеттский ключ - Дитрих Уильям. Страница 11

В общем, по возможности я знакомился с местной кальянной культурой. При скромных размерах города по нему неизбежно распространились слухи о подрабатывающем в кузнице Иерихона неверном, рядившемся в арабские одежды, но слишком много горожан с темным прошлым задерживались тут по самым разнообразным причинам. Я практически ничем не отличался от множества людей, живущих в ожидании, — а ожидание лучших времен как раз и составляет главную часть человеческой жизни.

ГЛАВА 5

На протяжении зимы я всячески старался привлечь внимание Мириам. Как-то раз я приобрел на базаре обработанный янтарь с застывшим внутри насекомым. Камень выдавали за гладкий и блестящий амулет, приносящий удачу, но я увидел в нем полезный для науки артефакт. Однажды я подкрался к девушке сзади, пока она ощипывала курицу, энергично потер янтарь о свой халат, а потом протянул руку над этими пушистыми перьями. Часть из них поднялась к моей ладони.

— Как вам это удалось? — в смятении спросила она.

— В Европе и Америке я овладел таинственными силами, — монотонно произнес я.

Она перекрестилась.

— Грешно заниматься магией в почтенном доме.

— Это не магия, а простой фокус с электрическими силами, о которых рассказал мне мой наставник Франклин. — Перевернув ладонь, я показал ей камень. — Даже древние греки знали о силе его притяжения. Если потереть янтарь, он обретает свойство притягивать вещи. Мы называем такую магию электрическим притяжением. Я изучил некоторые свойства электрических зарядов.

— Какая дурацкая затея, — неуверенно сказала она.

— Вот, попробуй сама.

Не обращая внимания на настороженность, я взял ее руку и вложил в нее янтарь, радуясь предлогу минутной близости с девушкой. Ее сильные пальцы покраснели от работы. Потом я потер янтарем по ее рукаву и поднес камень к перьям. Естественно, несколько перышек поднялось и прилипло к его поверхности.

— Теперь ты тоже узнала кое-что об электричестве.

Она пренебрежительно хмыкнула и отдала камень обратно мне.

— Как вы находите время для бесполезных игр? — спросила она.

— Но что, если они вовсе не бессмысленны?

— Если вы такой ловкий, то пусть ваш янтарь поможет вам ощипать следующую курицу!

Я рассмеялся и провел янтарем вдоль ее щеки, подняв им прядь ее роскошных волос.

— Вероятно, его можно использовать как гребешок, — заметил я, когда опустившиеся волосы рассыпались белокурой вуалью, из-под которой за мной подозрительно следили глаза Мириам.

— А вы, вероятно, наглец.

— Скорее мне присуща дерзость любознательного человека.

— И на что же распространяется ваша любознательность? — Задавая вопрос, она покраснела.

— Ага. Вот вы уже и начинаете понимать меня, — подмигнув, сказал я.

Но на этом она предпочла закончить наше общение. В свободное время я пытался подыскать компаньонов для карточных игр, но вряд ли на земле найдется еще один город, где люди настолько не расположены к каким-либо интересным вариантам проведения досуга. Развлечений в Иерусалиме оказалось меньше, чем на аскетичном пикнике квакеров. Не нашлось там и особых сексуальных искушений, ведь местные жительницы ходили запеленатые в плотный одежный кокон, точно младенцы в завьюженном северном Мэне, поэтому мне поневоле пришлось продолжить начавшееся в Яффе воздержание от любовных утех. Правда, поначалу женщины то и дело одаривали меня соблазнительными взглядами, но я пережил сокрушительный удар — их очарование мне отравили зловещие болтуны кофеен, красочно описывающие увечья, наносимые разъяренными отцами или братьями гениталиям совратителя. Мое богатое воображение невольно охлаждало вожделение и наводило на благочестивые мысли.

Со временем скука и разочарование так утомили меня, что и решил развлечься, вспомнив электрические опыты Франклина и даже воодушевившись игрой с янтарем. Ведь парижские салоны очаровал остроумный трюк с наэлектризованным поцелуем — легко добиться искры, проскочившей между губами целующихся, если зарядить женщину от моего устройства, — но после пребывания в Египте я стал относиться к таким опытам более серьезно. Возможно ли, что в древности людям удалось превратить эти таинственные силы в могущественную магию? Не в этом ли заключался секрет взлета их цивилизации? За время этой досадной зимней задержки в Иерусалиме мне захотелось хотя бы завоевать некое уважение с помощью науки. Электричество было здесь в новинку.

С неохотного дозволения Иерихона я соорудил в качестве генератора заряда фрикционное ручное устройство со стеклянным диском. Когда я крутил его ручку, то между прокладками, имевшими проволочный вывод, накапливался статический заряд, передаваемый в стеклянные сосуды со свинцовыми сердечниками: мой кустарный вариант лейденской банки. Для соединения этих искрообразующих батарей я использовал полоски меди, а накопленное в них электричество заставляло вздрагивать коснувшихся их клиентов, причем онемение пальцев долго не проходило. Психологов, изучающих человеческую природу, не удивило бы то, что многие люди захотели испытать таинственную силу и затем трясли в благоговейном страхе онемевшими конечностями. Я даже завоевал репутацию мага, когда, наэлектризовав собственные руки, притянул к пальцам медную стружку. В общем, видимо, я уподобился графу Силано, став фокусником. Люди начали шептаться о моих способностях, и, признаюсь, меня порадовала такая дурная слава. На Рождество я откачал воздух из стеклянной сферы, раскрутил ее с помощью моего устройства и приложил к ней ладонь. Возникшее фиолетовое сияние осветило сарай, приведя в восторг соседских ребятишек (правда, две старушки хлопнулись в обморок, раввин выскочил во двор, а католический священник угрожающе направил в мою сторону крест).

— Это всего лишь салонный фокус, — заверил я их. — Во Франции мы постоянно устраивали такие зрелища.

— Но во Франции живут одни неверные и атеисты! — возразил священник. — От вашего электричества никакой пользы.

— Наоборот, ученые доктора во Франции и Германии полагают, что электрическим шоком можно исцелять больных или безумных.

Но поскольку всем известно, что лекари чаще убивают, чем исцеляют, соседей Иерихона едва ли впечатлило такое утверждение.

— Неужели вы потратили столько времени на сооружение устройства, способного лишь причинить боль? — спросила Мириам, также по-прежнему пребывая в сомнениях.

— Но почему оно причиняет боль? Именно это и хотел понять Бен Франклин.

— Это происходит из-за движения, верно?

— Да, но почему? Разве вы получаете электрический заряд, сбивая масло из молока или вытаскивая ведро из колодца? Нет, тут возникает особая сила, и, как полагал Франклин, на ней, возможно, основана жизнь всей нашей Вселенной. Л вдруг именно электричество оживляет наши души?

— Вот уж богохульство!

— Нашим телам присущи электрические свойства. Электрики пробовали оживлять умерших преступников с помощью электричества.

— Тьфу! — с отвращением воскликнула она.

— Но их конечности действительно двигались, хотя дух уже отлетел. Не в электричестве ли заключена наша жизненная сила? Что, если мы сумеем овладеть этой силой так же, как научились владеть огнем, или мышцами, или лошадьми? Что, если древним египтянам удалось покорить ее? Представьте человека, узнавшего, как обрести невообразимое могущество.

— И это то, что вы ищете, Итан Гейдж? Невообразимое могущество?

— Если бы вы увидели древние пирамиды, то задумались бы, не имели ли их строители такого могущества. Почему бы нам вновь не обрести его в наши дни?

— Возможно, потому, что оно принесло больше зла, чем добра.

Между тем Иерусалим обладал своим собственным магическим очарованием. Не знаю, могла ли человеческая история впитаться в землю, как зимний дождь, но посещаемые мной места несли в себе ощутимые, даже навязчивые признаки времени. Каждая стена хранила воспоминания, каждая улица помнила исторические события. Здесь проповедовал Иисус, там Соломон приветствовал царицу Савскую, на этой площади обосновались крестоносцы, а через эти ворота вошел Саладдин, отвоевав город. Самый замечательный, на мой взгляд, юго-восточный городской район включал в себя и искусственно насыпанную Храмовую гору, где в библейские времена Авраам собирался принести в жертву Исаака. Площадь на ее вершине, вымощенная плитами по приказу Ирода Великого, протянулась на четверть мили в длину и три сотни ярдов в ширину, занимая, как мне сказали, тридцать пять акров земли. Неужели ее воздвигли только для того, чтобы скрыть простой храм? Почему она такая большая? Не спрятано ли под ней что-то более важное? Мне вспомнились наши бесконечные размышления об истинном назначении пирамид.