Выстрел в Опере - Лузина Лада (Кучерова Владислава). Страница 29
Не было, куда ни глянь, в Киеве-Златоглаве ни одной высоты, кроме сотен золотых куполов, сотен церквей!
– Анекдот один мучает, скорее жуткий, чем прекрасный. – Судя по медлительности слов усача, отвечая, он тщетно старался припомнить накинувшегося на него энтузиаистического красавца в цилиндре. – Нынче, в час пополудни, на Царской у меня на глазах трамвай человека убил. Машина адская…
– Простите мой реприманд, – перебил Красавицкий, – но если трамвай – «машина адская», то сатана – слесарь-сантехник! – Судя по смешливости в словах Мирослава, он – сатанист XIX века, при всем желании не мог увязать понятие «ад» с маленьким допотопным трамвайчиком.
Но что трамвай, если в нынешнем (или грядущем) 1895 году крестьянин чуть не забил насмерть дубинкой велосипедиста, искренне посчитав того чертом, а велосипед – адской машиной! А ведь велосипед, в отличие от трамвая, никого не убивал…
– Позвольте вам возразить, – обиделся господин. – В кармане у жертвы была обнаружена записка прелюбопытнейшего содержания, имеющая прямое касательство к чертовщине. Мне позволили списать ее.
– Позвольте полюбопытствовать? – Мир уже тянул бесцеремонные руки к записке.
Маша б тоже желала полюбопытствовать.
Желала так сильно, что даже встала на цыпочки и хотя понятно – приблизить к желаемому это ее никак не могло.
– Суеверия. Невежество. Темнота, – охарактеризовал свое отношенье к прочитанному Мир Красавицкий. – Да что я! – не дал он усачу вставить ни слова. – Скажите лучше, мне, неудобопереносимому, где творение ваше читать? Толстой вы наш! Будем-с ждать с нетерпением! Вы ж весь – прелесть! Так где? Где?
– В «Киевлянине», если угодно. Почту за честь. Не обессудьте, спешу. – Господин захлопнул книжку и, отвесив назойливому франту короткий кивок, спешно зашагал прочь.
– Выходит, все-таки журналист. – Мир вернулся к Маше. – Ну, как я его?
– Ты быстро учишься, – похвалила она.
– На, бери. Я знал, что ты захочешь прочесть. – Красавицкий протягивал ей записку.
– Ты украл у него?! – обомлела студентка.
– Ловко?!
– Но некрасиво, – пристыдила его Ковалева.
Тем не менее развернула и жадно прочла:
На острове Кияне, на море Окияне стоит дуб-стародуб.
На том дубе-стародубе лежит кровать тесовая.
На той кровати лежит перина пуховая.
На той перине лежит змея-Катерина и две сестры ее....
Змея-Катерина и две сестры ее, соберите всех своих змеев и змей. Их тринадцать сестер, их тринадцать братей: залечные, подпечные, щелевые, дворовые, подгорожные, подорожные, лессовые, садовые, которую я не напомню, напомните себе сами, самая злая – игольница переярая. Соберите их и спросите, которая из них подшутила, свой яд упустила крещеному телу Отечества-Руси.
Я вас прошу, змея-Катерина и две сестры ее, выньте свой яд из крещенного тела Руси! Если же вы не поможете, свой яд не вынете, буду жаловаться ангелу-архангелу небесному, грозному, с точеным копьем, с каленым мечом. Он вас побьет, он вас пожжет, пепел ваш в океан-море снесет, повыведет все племя и род.
Вот вам один отговор. Сто их тринадцать отговоров вам.
Машу передернуло так, словно ее тело пронзил разряд электричества, засиявшего над Крещатиком в 1892.
«Змея-Катерина…»
«К+2»! «Змея-Катерина и две сестры ее»!
«AAA не прольет…»
– Что-то случилось? – немедленно забеспокоился Мир.
– Я не понимаю связи…
Маша не видела ни малейшей связи меж Катей, дивным заговором (никак не вписывавшимся в историю Анны и Лиры) и Анной Ахматовой (в трамвайной истории никак не участвовавшей).
– И все же она есть, – сказала студентка. – Знаешь, – прибавила она после паузы, – я тут подумала… Первый в России трамвай – погодок Булгакова. Булгаков родился в мае 1891, трамвай пошел в мае 1892. Но ведь трамвай, как и человек, родился не тогда, когда начал ходить. Первый опыт по эксплуатации вагона электрического трамвая на Александровском спуске был проведен в 1891! Они – ровесники. Они родились одновременно. И оба родились в Киеве. Может, не случайно роман «Мастер и Маргарита» начинается с трамвая? Там ведь трамвай тоже выполняет функцию «адской машины»… Это не имеет отношения к делу Ахматовой, это я так, – быстро оправдалась она.
Мир посмотрел на нее со странной внимательностью.
– Маш, я не хотел тебя расстраивать, – сказал он. – Но, возможно, это важно. Тогда я не должен тебе врать. Впрочем, я и не соврал. Женщина ж тоже человек.
– Женщина? – догадалась Маша.
– Да. Под тем трамваем погибла женщина. Она переводила через дорогу девочку лет шести… Но не переживай. Девочка отпрыгнула в последний момент. Она осталась жива. Но это не все, – с запинкой выговорил он. – Той женщине отрезало голову.
– Как Берлиозу!
Эти слова Маша и Мир произнесли одновременно.
Глава седьмая,
в которой Даша собирается умирать
Рика умерла от туберкулеза, когда Ане было пять лет. Рика жила у тети, и ее смерть держали в тайне от остальных детей. Тем не менее, Аня почувствовала, что случилось – и как она потом говорила, эта смерть пролегла тенью через все ее детство.
Эхе-хех…
Киевица бросила прощальный взгляд на заснеженные остатки Золотых ворот – настоящих! – не превращенных еще в помпезную оперную декорацию.
С грустью посмотрела туда, где за двумя поворотами прятался Самый прекрасный в мире Владимирский собор, еще закрытый, не только для ведьм – для всех посетителей.
«Его откроют в 1896 году – к 900-летию крещения Руси».
Вздохнула, прижала к груди бесценный трофей с золотой этикеткой, взяла Мира за руку, прочитала заклятье и, не сходя с места, перешагнула сто десять лет.
Над ними возвышался псевдосредневековый розовый замок с крылатыми химерами, поддерживающими Башню со сказочным тонкошпильным колпаком.
Их окружало лето.
В шубке тут же стало жарко и неуютно. Мир сдернул с головы тут же ставший дурацким цилиндр и принялся вытряхиваться из пальто.
Маша взглянула на часы.
Уходя в Прошлое, она засекла время: 13.01.
Нынче «Чайка» на ее руке показывала: 13.02.
Получалось, променад по 1894 или -5 году занял ровно минуту по настоящему времени…
Сбоку тут же послышалось:
– Слава Вам, Ясная Киевица!
Маша вздрогнула – перед ней стояла встреченная на аллее Гимназистов полуголая ведьма.
– Позвольте сказать, моя Ясная Пани, – попросила она.
Маша быстро кивнула и потащила просительницу через готическую арку, в каменный и безлюдный мешок двора.
– Говорите. Можно при нем, – аттестовала она Мирослава.
На лице ведьмы отразилось недоумение.
Но его сменил страх:
– Я всем сердцем на стороне Трех! – заволновалась девица. – Но вы должны знать, ночью те, кто против вас, собираются на четвертой Горе.
– Четвертая Лысая Гора – это на Выдубичах? – сказала студентка.
– Да. Там, где казнили убийц.
Маша слегка качнула головой.
Четвертая Лысая значилась и на картах современного Киева, и в романе Михаила Булгакова «Белая гвардия» – там, в романе, взрыв на выдубецкой Лысой Горе тоже был знамением конца старой и начала новой и страшной – революционной власти.
– Значит, у нас революция, – задумчиво вывела Маша.
Но и о «белом» романе Булгакова, и о казненных на Лысой Горе Ковалева знала немного: только то, что убийца Столыпина, киевский юрист Дмитрий Богров был повешен именно там, на Четвертой.
– Все очень плохо! – стрекотала осведомительница. – Их много. Если большинство киевских ведьм придут в полночь на Гору, они проведут обряд против вас. Сложат свою силу и передадут Наследнице.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.