Хранительница врат - Цинк Мишель. Страница 31

— Ну как, теперь проснулась? Выспалась?

На этот раз надо мной склоняется другая девушка, даже скорее почти девочка — гораздо моложе той призрачной незнакомки, что сообщила мне про гадючий камень и заботилась обо мне все то время, что я витала на грани сна и яви. Девушка смотрит на меня слегка встревоженно, но с нескрываемым любопытством.

Я хватаюсь под одеялом за запястье и облегченно вздыхаю, нащупав холодный диск медальона и шуршащий бархат ленты. Он все еще тут, а с ним — знакомая смесь влечения и отвращения, неизменные его спутники.

— А можно… — В горле у меня так пересохло, что я с трудом выговариваю слова. — Можно воды?

Девочка усмехается.

— Сейчас ты хоть луну с неба попроси — и Сестры позаботятся, чтоб ее тебе прямо к порогу доставили, да еще в красивой оберточке.

Я не понимаю, что она имеет в виду, но моя сиделка тянется к столику рядом с кроватью, наливает воды в тяжелую керамическую кружку и подносит ее к моим губам. Вода такая ледяная и чистая, что кажется почти сладкой на вкус.

— Спасибо. — Я снова роняю голову на подушку. — Долго я спала?

Девочка пожимает плечами.

— Дня три, как-то так.

Я киваю. У меня остались смутные воспоминания о том, как я просыпалась в темной комнате, где горящие свечи отбрасывали тени на стену, и в тусклом свете бесшумно двигались грациозные силуэты.

— А где другая девушка? Та, что за мной ухаживала? — спрашиваю я.

Моя сиделка поджимает губы.

— Со светлыми волосами, зеленоглазая? Или та, у которой волосы темные, как у тебя?

— Мне… мне кажется, со светлыми.

Она кивает.

— Ну значит, Уна. Она больше всего тобой и занималась.

— А почему?

Девочка пожимает плечами.

— А как меня зовут, ты знать не хочешь?

Она чуть ли не дуется, и я думаю, что лет ей, верно, никак не больше двенадцати.

— Конечно, хочу. Как раз собиралась спросить. У тебя чудесные волосы. — Я протягиваю руку и касаюсь переливающегося локона. Даже в слабом свете свечей он переливается золотом. Сердце сжимается от боли, но я стараюсь подавить ее. — Совсем как у моей подруги.

— Уж не той ли, что держат отдельно, прячут ото всех?

Сравнение, кажется, пришлось ей не по нраву.

— Не знаю, где ее держат. Знаю только, что она мне дорога, как сестра. — Я решаю сменить тему разговора. — Так как тебя зовут?

— Астрид. — Девочка произносит это с такой гордостью, что сразу ясно: она очень любит свое имя.

Я улыбаюсь ей, хотя улыбка выходит более похожей на гримасу.

— Красивое имя.

Мозг мой, разогревшись потихоньку беседами о локонах и именах, наконец начинает работать. Я пытаюсь приподняться на локтях, хочу встать, одеться, отыскать Димитрия и всех остальных, но руки трясутся, и я снова падаю на подушку. Впрочем, это еще не самое худшее.

Худшее в том, что от моей неловкой попытки встать с кровати простыня, которой я укрыта, спадает до пояса — и я потрясенно осознаю, что на мне ничего нет. Я судорожно хватаюсь за край простыни и подтягиваю ее к подбородку — при этом с ужасом всем телом ощущаю, какая она гладкая и накрахмаленная. Точнее сказать — ощущаю, что я лежу абсолютно нагая.

От потрясения я не сразу могу сформулировать вопрос, а потом лепечу:

— Где моя одежда?

Астрид снова хихикает.

— А ты бы предпочла спать в дорожном костюме?

— Нет… но почему же мне не нашли какой-нибудь пеньюар… рубашку… хоть что-нибудь? Или у вас тут в Алтусе одежды нет?

Я тут же жалею о вырвавшихся у меня резких словах, но мне невыносимо представлять, как чьи-то чужие руки раздели меня догола, точно младенца.

Астрид разглядывает меня с неприкрытым любопытством, точно диковинного зверька на ярмарке.

— Одежда-то у нас, конечно, есть, но на что она тебе, пока ты спишь? Неудобно же.

— Ничего подобного! — резко возражаю я. — Спать полагается в ночной сорочке!

Глупый выходит разговор — все равно что пытаться описать слепому оттенки цвета. Я старательно не обращаю внимания на дьявольский голосок в голове, нашептывающий мне, что в словах девочки есть свои резоны, и обращающий мое внимание на то, как приятна обнаженной коже прохлада простыни.

— Как скажешь.

Астрид лукаво улыбается, точно видит меня насквозь и знает, о чем я думаю.

Я вздергиваю подбородок, стараясь напустить на себя вид гордого достоинства.

— Что ж, хорошо… Тогда, с твоего позволения, мне нужна одежда.

Девочка лукаво наклоняет голову набок.

— А я думала, вам нужно поесть и отдохнуть еще немного, прежде чем вернуться к нормальной жизни.

— У меня много срочных дел.

Она качает головой.

— Боюсь, ничего не выйдет. Мне даны твердые указания приглядеть, чтобы ты отдохнула и поела. Кроме того, сама видишь, ты еще слишком слаба.

Внезапно я понимаю, что сыта по горло ее лукавым хихиканьем и многозначительными взглядами.

— Пожалуйста, мне бы хотелось увидеть Уну.

Я боюсь, не обидится ли девочка, но она со вздохом поднимается с места.

— Как скажешь. Я попрошу ее прийти. Принести еще что-нибудь, пока ты ждешь?

Я качаю головой. Не попросишь же кляп, чтобы заткнуть разговорчивой крошке рот.

Она выходит из комнаты, не проронив больше ни единого слова. Я жду в тишине — столь глубокой, что я даже начинаю гадать, а есть ли внешний мир за пределами этой комнаты. Не слышно ни голосов, ни звуков шагов, ни звяканья столового серебра по фарфору. Ничто не сообщает, что за стенами моей спальни ходят, едят и дышат живые люди.

Крепко прижимая край простыни к груди, я разглядываю комнату. В коридоре раздается слабый звук легких шагов, и дверь бесшумно открывается. Я снова поражаюсь, ведь она такая массивная, сделана, судя по виду, из гигантского дуба, а отворилась, даже не скрипнув.

Уна тихонько закрывает ее за собой. Я совсем не знаю эту девушку, но счастлива видеть, как она подходит к моей кровати. Она буквально излучает доброту, безмятежность и кротость — я помню это ощущение даже сквозь дурман тяжелого полусна, в котором находилась в прошлый раз, когда Уна была со мной.

— Здравствуй, — улыбается она. — Я так рада, что ты проснулась!

По ее глазам видно — она и в самом деле рада. Я улыбаюсь ей в ответ.

— Спасибо, что пришла! — Я гляжу на дверь. — Ты так заботилась обо мне, пока я спала.

Она смеется, и этому эху вторят искорки в ее глазах.

— Астрид бывает чуточку надоедливой, да? Мне надо было кое-чем заняться, а оставлять тебя одну не хотелось. Очень она приставала?

— Ну… не то, чтобы…

Уна улыбается.

— Все ясно. Прямо настолько, да? — Она переводит взгляд на кружку на прикроватном столике. — По крайней мере, ей хватило ума дать тебе воды. Должно быть, ты просто умираешь от жажды, да и от голода тоже.

До этой минуты я как-то и не думала о еде, но стоило Уне упомянуть про голод, как у меня сводит живот.

— Есть хочется ужасно! — сообщаю я.

— Неудивительно! — восклицает Уна, поднимаясь с места. — Ты же проспала три дня. — Ни на миг не умолкая, она направляется к платяному шкафу в дальнем углу комнаты. — Сейчас найду тебе одежду и раздобуду поесть. Ты у нас в два счета станешь как новенькая.

Я снова пытаюсь приподняться на локтях — на сей раз удачно. Только теперь мне удается увидеть комнату целиком. Сейчас она не выглядит такой огромной, какой казалась, когда в дальних углах прятались тени. Мебели в ней почти нет — лишь платяной шкаф, небольшой сундучок, да простой письменный стол и кресло — ну и, конечно, кровать и прикроватный столик. От самого пола до потолка тянется высокое окно, закрытое плотными тяжелыми шторами. Стены каменные. Теперь, более или менее придя в себя, я ощущаю их запах — запах прохлады и плесени, — и, сама не зная, откуда, понимаю: эти стены защищали Сестер на протяжении многих веков. Эта мысль заставляет меня вспомнить о причине нашего путешествия.

— А как моя тетя Абигайль? — спрашиваю я Уну через всю комнату.

Она оборачивается, и я вижу, что лоб у нее нахмурен.