Попытка говорить 2. Дорога человека - Нейтак Анатолий Михайлович. Страница 17

Поэтому я вырвался вперёд и более-менее пришёл в себя лишь на другом берегу.

- Смотри-ка, выжил, невесть чей сын, – заметил лорд Печаль, кивая на распластавшегося у обочины чёрного зверя. – Интересно, где мастер-хранитель нашёл себе любимца на этот раз?

- Не знаю, брат мой. Но не возвращаться же ради таких пустяков.

- И то верно. Ровер! К ноге!

Валяющаяся без движения туша даже ухом не повела.

- Позволь мне, – улыбнулась леди Одиночество своему спутнику. И строго взглянула на непокорное создание. – Ровер, подойди.

Чёрный зверь приподнял голову, глянул на неё мутным до полной опустошённости взглядом, говорящим без слов: ну чего ты хочешь от страдальца, жестокая? Повинуясь странному импульсу, пришедшему невесть откуда, леди добавила:

- Я прошу тебя.

Моргнув, Ровер подобрался. Встал, хотя лапы его дрожали и ощутимо подгибались.

А потом подошёл и снова посмотрел на леди Одиночество.

Взгляды встретились, и нечто странное проскочило сквозь разделяющее их пространство. Словно два зеркала поставили друг напротив друга: быстрее, чем можно проследить, один и тот же импульс заметался туда-сюда, задевая в совершенно разных душах одинаковые струны, по закону резонанса усиливая внутреннюю дрожь. Леди подавила вскрик, поспешно отводя глаза. Но не удержалась – почти тотчас же посмотрела на чёрного зверя снова…

Поздно. И тем самым бесполезно. Он уже опустил тяжёлую, слишком крупную голову, словно задавшись целью изучить дорогу до последней песчинки. А когда принцесса попыталась проникнуть в его мысли, нашла лишь обрывки туманной серости, отзвуки, оставленные брызгами реки, да непроницаемо чёрную, как шерсть зверя, пелену, не пускающую глубже.

В другой момент это вызвало бы гнев. Как смеет низшее существо противиться её магии? Менее совершенной, быть может, чем у её родного брата и спутника, но ничуть не менее мощной? Однако теперь леди просто отступила, почти смущённая и определённо растерянная.

Одно она узнала точно: Ровер – никакая не собака. Ровер – это тайна.

И разгадать эту тайну хотя бы отчасти будет… приятно.

Проклятая река. Проклятая река. Сорок тысяч раз проклятая!

Я бежал возле коня принцессы, чуть отставая, чтобы не попадаться лишний раз на глаза высоким господам, и не чувствуя усталости. Но это и всё, на что я был способен.

То, что мир по обочинам дороги менялся быстрее, чем Отражения, тасуемые принцем Корвином – это было даже не полбеды, даже не четверть. Я ещё помнил, что такое клиповая подача материала, и взрывающаяся переменами реальность ничуть не сводила меня с ума… хотя я вполне допускаю, что даже опытный маг мог бы лишиться рассудка в центре подобного буйства. Я не вздрагивал, когда в низкие курганы по обочинам дороги начинали лупить иссиня-алые молнии, не спотыкался, когда мы пролетали сквозь пламенную пасть дракона в десять миль длиной или же ныряли на полном ходу в становившийся проницаемым, как иллюзия, каменный монолит. Мне попросту не было дела до таких мелочей, потому что я сам…

Ох!

Едва привыкнув перебирать четырьмя лапами, я обзаводился дополнительной парой лап, как какой-нибудь таракан. Шерсть на мне с неуловимой быстротой превращалась в положенные внахлёст костяные пластины, потом сменялась зеркальной металлической бронёй, потом – почти без перехода – на цветастые, как у попугая, перья. Вместо бега я низко левитировал над полотном дороги за неимением конечностей и отчаянно извивался длинным змеиным телом… а потом, едва успев осознать это, превращался в нарушающую все и всяческие законы золотую тень с двумя парами суставчатых клешней, радиальной симметрией "тела" и комплектом органов чувств, ровным счётом ничего общего с человеческим не имеющим.

Порой я превращался в такое, чему и описание-то дать затруднился бы. Весь спектр живых тварей от беспозвоночных червей и до высших шестиконечных хордовых (таксон, самыми знаменитыми представителями которого являются драконы) я пробежал в обе стороны не по одному разу; в коллекцию были включены чисто энергетические существа, от простейших полевых суперпозиций до шедевров, способных потягаться гармоничной сложностью с Королевой Фей и другими высшими тварями, машины самых разных типов и форм, а также некоторые сочетания всего перечисленного.

И знаете, за что я проклинал реку смыслов? Не за сумасшедшую смену форм и "внешних" сущностей, нет. Я проклинал её за то, что от этих бешеных трансформаций мне не удавалось отстраниться так же, как от когда калейдоскопических, а когда и стробоскопических вспышек внешней реальности, сквозь которую мчались, пригнувшись к гривам коней, высокие господа.

Именно голоса реки и её брызги изменили во мне что-то основополагающее, лишили способности скрываться в благодатном забвении. Один Спящий ведает, как мне удавалось запоминать нюансы происходящего, потому что мой мозг, стремительно меняющийся вместе со всем остальным, явно не имел отношения к процессу. Но чем бы я ни запоминал безболезненные судороги реальности, это что-то приближалось к пределу пластичности – и быстро.

Чернейшей завистью полыхал я при одном взгляде на высоких господ и их скакунов. Им все изменения были нипочём. Отстранённые, закованные в непроницаемую броню совершенства, они мчались, не обращая внимания ни на кошмары окружающего, ни на его красоты. Если бы у меня оставались силы, я бы, возможно, возненавидел лорда Печаль и леди Одиночество…

Но куда там.

У меня не хватало сил даже на то, чтобы осмыслить собственное поведение и попытаться остановиться, отстать от пары всадников и тем спастись от изменений. Борьба с хаосом внутри и вокруг отнимала всё внимание, сковывала всю волю – без остатка.

Я словно сбегал с длинного крутого склона: затормозить невозможно, упасть – разбиться насмерть. Остаётся только держать равновесие, отчаянно надеясь, что склон закончится раньше, чем ноги подломятся и опрокинут своего хозяина в неласковые объятия земли.

- Ты видишь, мой венценосный брат?

- О да. Но ведь это создание, притворявшееся собакой, явно не из числа Бесформенных.

- Да. – Леди Одиночество не стала упоминать о том самоочевидном факте, что любой Бесформенный попытался бы атаковать Завершённых, едва увидев; пожалуй, эта непримиримость лишённых существенногопокоя – единственное, что в них хорошего, так как позволяет не опасаться шпионажа. – Но тайна Ровера лежит глубже. Смотри внимательнее.

- Так. Похоже, в каждый момент времени оно имеет только одну форму… но форм этих огромное множество. Возможно, даже… неисчерпаемое?

- Возможно, – неохотно согласилась высокая госпожа, продолжая наблюдать калейдоскоп изменений нового спутника, совершавшихся на каждом шагу, а порой даже чаще. – Ты старше меня; слышал ли ты о чём-либо подобном?

- Кажется, да. Но… нет, это нелепо.

- Брат?

Лорд Печаль молчал, глубоко задумавшись о чём-то. И леди Одиночество немало обеспокоилась, заметив на его бледном челе строгую вертикальную морщину.

Которой раньше не бывало. Никогда ранее!

- Брат! – повторила она. – Что ты понял?

- Это не так уж важно. Всего лишь догадка… но такие догадки следует проверять. Тут невдалеке трактир Циклопа. Его серебристые вина выше всяких похвал. Остановимся там.

Недомолвки, недомолвки. Но высокая госпожа удержалась от расспросов.

Со временем тайное станет явным и так.

Когда великолепные кони Печали и Одиночества утишили свой полёт по-над дорогой, а потом свернули на обочину и остановились, я не удержался от облегчённого вздоха, больше похожего из-за очередной странной оболочки на отделяющееся от корпуса розоватое облачко. Вспомнив о данном троллем прозвище, я втиснулся в более материальную (да и более привычную уже) шкуру "пса". И лишь после этого, старательно отодвинув растрёпанные воспоминания на обочину рассудка, смог осмотреться.

Небо ночное, чёрное. Вот на что я обратил внимание первым делом. Прежде всего, потому, что на этом небе подвижными были, кажется, ВСЕ звёзды – причём подвижными настолько, что это легко ловил даже невооружённый взгляд. Колкие бриллиантовые россыпи: белые, голубые, алые, жёлтые – плыли в вышине, как плывут облака, разом вальяжно и головокружительно; и как облака, они клубились, меняя форму созвездий. На добрую треть небосклона раскрылся павлиний хвост огромной кометы; в стороне, словно стесняясь соседства, осторожно пробирался меж россыпей меньших огней двурогий месяц, серый от озабоченности.