Восхождение самозваного принца - Сальваторе Роберт Энтони. Страница 119

На лице певицы заиграла лучезарная улыбка. Она предвкушала волнующие и захватывающие события. Снова жизнь на острие ножа!

Эйдриан внешне оставался спокойным и собранным.

— А ведь это твоих рук дело, — сказал ему Де'Уннеро. — Это ты довел Констанцию до самоубийства, внушив ей мысль свалить вину на Джилсепони.

— Разве ты не веришь, что королева действительно ее убила? — искренне удивившись, спросила Садья. — После стольких бед, которые Констанция причинила Джилсепони, это кажется вполне правдоподобным.

— Толпе, которая соберется на суд, это тоже покажется вполне правдоподобным, — согласился бывший монах. — Но в этом-то и заключается вся тонкость, не так ли? — хитро улыбнувшись, подмигнул он Эйдриану.

— Значит, это сделал ты? — поинтересовалась Садья, обращаясь к юному воину. — Тебе удалось каким-то образом убедить Констанцию покончить с собой таким образом, чтобы вина пала на Джилсепони?

Тот только посмеивался, лениво развалившись на стуле.

— А ты уверен, что это пойдет на пользу нашему делу? — спросил Де'Уннеро. — Что нам даст осуждение и устранение королевы? Ты собираешься уничтожить свою мать — возможно, единственную ниточку, связывающую тебя с троном. Я не лицемерю, когда говорю, что буду искренне рад, когда эту ведьму осудят и предадут казни. Я знаю, ты хочешь отплатить ей за то, что она бросила тебя на произвол судьбы, и за свою сиротскую жизнь под крылышками эльфов. Но ради чего? Только из желания отомстить? Неужели мы потеряли из виду нашу главную цель?

— Уверяю вас, цель из виду я не потерял, — отозвался Эйдриан. — И в надлежащее время все это сработает нам на пользу.

— Так ты уже все продумал и взвесил? — спросила певица.

И вновь рейнджер лишь улыбнулся. Садья перевела взгляд на Де'Уннеро. Было видно, что тот более не подвергает сомнению замыслы юного воина.

— Меня мало волнует эта загадка, — после некоторого молчания призналась она. — Но мы должны знать, что же в действительности произошло. И чем это может обернуться для нас. Если ты что-то знаешь, выкладывай начистоту! Кто мы на самом деле? Соратники? Заговорщики? Хороша будет вера в успех у каждого из нас, если мы не знаем замыслов друг друга!

— Ты же сама сказала, что тебя эта загадка не слишком волнует, — сказал Эйдриан. — Так какая тебе, в конце концов, разница, кто убил Констанцию? Покончила ли она с собой, убила ли ее Джилсепони, или кто-то другой убил эту никчемную опустившуюся идиотку — какое это имеет значение?

Юноша говорил так, словно он уже ясно видел дальнейшее развитие событий.

— Для нас важно, что обвинения навсегда очернят Джилсепони в глазах простонародья и усилят ненависть, которую большинство знати питает к ней с самого ее появления в Урсале. Ее осудят и, если не случится ничего неожиданного, предадут казни. Король Дануб не выдержит этого испытания и последующих событий. Погибнет либо он сам, либо его репутация.

— Но что все это означает для нас? — не отставала от него Садья. — С казнью Джилсепони наши… твое притязание на трон становится почти или полностью неосуществимым.

Маленькая певица хотела продолжить свои рассуждения, но смех Де'Уннеро помешал ей говорить. Посмотрев на бывшего монаха, она обнаружила, что тот глядит на юного рейнджера с нескрываемым восхищением.

— Эйдриан ведь сказал: если не случится ничего неожиданного, — напомнил ей Де'Уннеро. — Думаю, я не ошибусь, предположив, что он уже припас для нас какой-то сюрприз?

Лицо юноши оставалось серьезным.

— Все, что до сих пор происходило, предварительно тщательно продумывалось и соотносилось с достижением нашей цели, — только и сказал он, посчитав дальнейшие объяснения излишними.

В утро суда над Джилсепони Эйдриан, Де'Уннеро и Садья находились среди толпы, предвкушавшей невиданное зрелище. Здесь же был и аббат Олин в сопровождении многочисленных наемников, переодетых крестьянами и ремесленниками, кем, собственно, большинство из них и являлись. Никто из заговорщиков не представлял, как могут развернуться события, однако Де'Уннеро и Олин полагали, что нужно быть готовыми ко всему.

К помосту с установленной на нем виселицей бодрым шагом вышли члены суда. Выступать обвинителем предстояло герцогу Каласу, облаченному в парадный мундир Бригады Непобедимых; он явно гордился оказанной ему честью и наслаждался ролью, которую должен был сыграть в суде над Джилсепони. Он поднялся на помост и приблизился к королеве, которая стояла со связанными за спиной руками. На Джилсепони была простая коричневая рубаха и такие же штаны. Она сама выбрала эту одежду, в которой чувствовала себя намного удобнее, чем в роскошных платьях. Так она одевалась в то время, когда росла далеко отсюда, в глуши Тимберленда. Такая одежда намного больше соответствовала ее внутренней сущности, ибо в глубине души Джилсепони по-прежнему оставалась простой девчонкой, дочерью охотника и крестьянки.

Какая ирония судьбы! Ведь ее будут судить не только за убийство Констанции. Ее будут судить и за происхождение. Оно являлось главным виновником ее неожиданного — неожиданного ли? — падения с высот, которые многим казались земными небесами.

Женщина наблюдала за тем, что творилось вокруг, с какой-то странной и удивительной даже для нее самой отрешенностью. Эти люди считали себя вправе распоряжаться ее жизнью. Однако Джилсепони происходящее казалось жалким балаганом, недостойным ее внимания. Она знала правду, подозревая, что и многие из ее обвинителей сомневаются в виновности королевы. Но имело ли это сейчас хоть какое-то значение?

Калас выстроил на помосте всех свидетелей смерти Констанции, начиная с фрейлины, которая явилась в то злополучное утро к Джилсепони, чтобы сообщить ей о просьбе придворной дамы.

— Королева настаивала на этой встрече, ваша честь, — говорила дрожащая всем телом фрейлина. — Я отправилась к госпоже Пемблбери, и она согласилась, хотя у нее наверняка были дурные предчувствия.

Джилсепони опустила голову, чтобы те, кто стоял вблизи нее, не истолковали превратно ее улыбку. Какая откровенная и вместе с тем объяснимая ложь! Констанция наверняка заранее склонила эту глупенькую девчонку на свою сторону, и теперь той не оставалось иного выхода, как лгать дальше!

До чего же Джилсепони сейчас хотелось вмешаться в разбирательство! Подойти к этой фрейлине и задавать ей вопросы до тех пор, пока глупышка не начнет противоречить самой себе. А потом — уличить ее во лжи. С каким бы наслаждением Джилсепони восстановила справедливость! Она бы заставила эту дурочку сознаться, как все было на самом деле, кто кого приглашал на чаепитие и в чьих руках находился пузырек с ядом.

Но сделать этого Джилсепони не могла. Закон не позволял ей задавать вопросы свидетелям. Даже король не мог обратиться к этой лживой девчонке. Задавать вопросы свидетелям могли только члены суда, избранные из числа знати, важно восседавшие сейчас рядом с помостом. Но никто из них, разумеется, не станет этого делать. Никому из придворных не нужна была истина, если она свидетельствовала в пользу Джилсепони, а не Констанции Пемблбери.

Следующей Калас заставил говорить служанку, обнаружившую пустой пузырек за поясом платья Джилсепони. Затем настал черед всех тех, кто слышал крики Констанции о том, что королева ее отравила. Герцог закончил собственными показаниями, поведав о последних минутах придворной дамы, также подтвердив, что, умирая, она обвиняла Джилсепони.

Все это время Джилсепони глядела либо в пол, либо на своего мужа. Дануб сидел на установленном перед помостом троне, окруженный неподвластными эмоциям и верными своему долгу гвардейцами из Бригады Непобедимых. Они стояли совершенно неподвижно, больше похожие на изваяния, чем на живых людей. Джилсепони видела боль на лице короля, видела, как каждое обвинение в ее адрес заставляло его вздрагивать.

Судилище убивало Дануба даже сильнее, чем саму Джилсепони, хотя это утро могло оказаться последним в ее жизни.

Закончив свою эмоциональную речь, герцог Калас с ненавистью взглянул на обвиняемую. Потом он повернулся и поклонился толпе. Далее, как того требовал протокол, он должен был покинуть помост. Герцог специально прошел мимо Джилсепони.