Темное торжество - Ла Фиверс Робин. Страница 15

– Хватит глупостей! Клянусь Всевышним и всеми девятью Его святыми! А теперь пусти, больно же!

Его настроение меняется, как бегучая ртуть. Он ловит мою свободную руку и подносит к губам:

– Я не должен был сомневаться в тебе.

Его дыхание теплом обдает мне кожу. Он переворачивает мою кисть и целует запястье.

– Вот именно, не стоило. – Я тяну руку к себе и чувствую немалое облегчение, когда он отпускает. Принимаюсь убирать растрепанные волосы, больше для того, чтобы он опять за руку не схватил. – Ну и как, по-твоему, я объясню все это отцу?

Юлиан переводит взгляд на мертвого Матюрена:

– Мы скажем, что он был кругом виноват, как отец и подозревал, а ты еще и поймала негодяя с поличным. Так что у тебя не оставалось выбора, кроме как убить его, прежде чем он отправит еще одно послание герцогине.

– Еще одно послание?

Взгляд Юлиана, по обыкновению, непроницаем.

– Именно. Поскольку тебе удалось выяснить: это он предупредил герцогиню, что она едет прямо в ловушку.

Я вынуждена признать, что Юлиан удивительно ловко сумел обратить незавидную ситуацию к нашей с ним выгоде. К моей выгоде, вернее сказать. Снова он придумал верный способ защитить меня от гнева д’Альбрэ. Однако в этом таится своя опасность: мне остается только предположить, что Юлиан подозревает – герцогиню предупредила я.

А он тем временем добавляет:

– Я позабочусь о трупе.

Я выгибаю бровь и фыркаю:

– С тебя причитается за маловерие.

Он вновь хватает меня за руки.

– Один поцелуй, – молит он. – В знак того, что ты не сердишься.

Хочется отказать ему, но я, по сути, трусиха. Какие отказы, когда он допущен к моим самым опасным секретам! Ужас отравляет мою кровь, когда Юлиан наклоняется и накрывает мои губы своими… Я просто отъединяю свой разум от тела, почти так же, как отъединилась от плоти душа Матюрена. Только так я способна выдержать прикосновение Юлиана.

«Он мне не брат, – твержу я про себя. – Он мне не брат…»

И это еще одна причина, по которой я так отчаянно цепляюсь за свою веру в Мортейна. Если Он и вправду отец мой, значит у нас с Юлианом нет ни капельки общей крови.

Юлиан велит возвращаться в мои покои, а сам остается навести порядок на месте убийства. Я ухожу на чужих ногах, неверной походкой марионетки на ниточках. Чувствую себя выпотрошенной, точно рыба, которую мы ели на ужин.

Когда наконец добираюсь к себе, там никого нет – только девушка с кухни, разводящая на ночь огонь в очаге. Она так торопливо удирает при моем появлении, словно один мой взгляд способен превратить ее в жабу. А может, боится кары за то, что одним со мной воздухом посмела дышать?

Отцу случалось наказывать слуг и за меньшие проступки.

Яркое желтое пламя дышит успокаивающим теплом, и я подхожу погреться, устраиваюсь как можно ближе. Руки еще трясутся, холод, кажется, проник в самые кости, и все мое существо до последней жилочки прямо-таки вопиет: беги отсюда!

Я думаю о душе Матюрена, покинувшей бренное тело. И желаю – да что там, жажду! – такого же освобождения и для себя. Я вспоминаю, как стояла на башне и дышала пьянящей свободой, а ветер нашептывал мне, обещая унести далеко-далеко… Уж не так ли чувствует себя душа, наконец-то избавленная от плотских оков?

В это время входит Тефани. У нее крупные ноги, и ее легко узнать по шаркающей походке. Она коротко кланяется у входа, после чего бросается прямо ко мне:

– Госпожа! Пожалуйста, простите, что я одну вас оставила! Я думала, вы… вы…

Она делает неловкий жест, не находя слов.

Я слишком измотана и душевно разбита, чтобы изображать господское негодование.

– Просто постарайся впредь подобного не допускать.

Она озабоченно морщит лобик:

– Хорошо, госпожа… А вы, часом, не приболели?

– Нет, я лишь устала.

– Но вы вся дрожите! Сейчас вам чего-нибудь горяченького выпить принесу.

Я молча отдаюсь ее заботам. Вручив мне кубок, она откидывает покрывало на постели и принимается греть простыни.

Пока Тефани возится, я стою у камина, потягивая вино и ожидая, чтобы прошла дрожь. Больше всего хочется залезть в ванну, но час уже слишком поздний, и не к чему привлекать лишнее внимание к своей особе. А жалко: кровь Матюрена, поцелуй Юлиана – я чувствую себя невыносимо замаранной…

– Госпожа?

Я поднимаю голову. Тефани держит наготове мой домашний халат:

– Вам раздеться помочь?

– Да, будь добра.

Она ловко и заботливо управляется с моей одеждой. В отличие от Жаметты, Тефани знает свое дело, и ее молчаливое общество устраивает меня как нельзя лучше. Когда она отворачивается убрать мое платье, я иду к столику и открываю украшенную камешками шкатулку. Поставив кубок, достаю из шкатулки маленький хрустальный фиал. Это сонное зелье – прощальный подарок сестры Серафины. Она, конечно, прямо не говорила, но я-то видела, что ей не по нраву решение аббатисы так скоро отослать меня в мир. Серафина знала, что без ее снадобий я там, очень возможно, вообще спать не смогу.

Открыв фиал, я на миг задумываюсь, а не вытряхнуть ли в вино все его содержимое? Вот усну и уже не проснусь. Какое невероятное, сладостное искушение – погрузиться в сон и никогда больше не иметь дела ни с д’Альбрэ, ни с аббатисой, ни с Юлианом…

Но что, если Смерть вновь отвергнет меня? И я буду лежать беспомощная и беззащитная, до самого выздоровления отданная на милость других? Какая жуткая мысль!

И потом, этот рыцарь… А вдруг он и вправду еще жив? Что с ним станется, если я сейчас умру?

Я роняю в вино две капельки из фиала. Убираю его в шкатулку и запираю ее на ключ.

И самое главное: умри я, и кто тогда убьет д’Альбрэ? Ибо он должен умереть, отмеченный или нет.

Тефани, должным образом нагрев постель, спешит распустить мои волосы. Фрейлина до того легко касается их гребнем, что я даже удивляюсь, ведь обычно она такая неуклюжая. Закрываю глаза, и нежные, размеренные движения служанки словно бы вычесывают из меня страх. Ее ласковая забота даже заставляет вспомнить, как мы с Аннит и Исмэй по очереди расчесывали и укладывали друг дружке волосы в монастыре… Всеблагой Мортейн, до чего же мне не хватает подруг!..

Поддавшись душевному движению, я оборачиваюсь.

– Сегодня будешь спать здесь, – говорю я фрейлине.

Она прерывает работу и удивленно смотрит на меня:

– Госпожа?

Сказать, что мне нужно ее общество, я не могу.

– Я не очень хорошо себя чувствую, – говорю вместо этого. – Ночью мне может потребоваться помощь.

Кажется, она очень удивлена, но вместе с тем и обрадована. Откуда ей знать, что мои слова продиктованы отчаянием трусливой душонки. Простушка думает, будто ей оказана превеликая честь. Что ж, я не стану разочаровывать ее.

В эту ночь, когда Юлиан приходит скрестись у меня под дверью, Тефани идет выяснять, кто там. Я толком не слышу, что она говорит, – благодаря средству сестры Серафины голова у меня точно ватой набита, – но одного ее присутствия достаточно, чтобы его отпугнуть. Она возвращается в постель и заползает под одеяло.

– Ваш брат приходил узнать, как ваше здоровье, госпожа. Он сказал, у вас голова за ужином разболелась, спрашивал, прошла ли.

– Прошла, – бормочу я и передвигаюсь, уступая Тефани нагретое место.

Хоть какая-то награда за то, что она отгоняет чудовищ.

Глава 8

Проснувшись на другое утро, я первым долгом думаю о рыцаре, освободить которого велела матушка настоятельница. Да и ночью мне то и дело снился страдальческий крик, исторгнутый воином, который понял, что побежден.

Даже до нашей обители докатывались слухи о доблести могучего Чудища Варохского и о том, как ему удалось поднять всю страну, от высокородных вельмож до последних крестьян, на защиту нашего герцога и таким образом выиграть три последних крупных сражения.

Слушая посапывание Тефани, я гадаю, отчего поверженный рыцарь так завладел моими мыслями. Быть может, все дело в том, что он доблестно бился против превосходивших численностью врагов? Или сыграла роль его беспримерная преданность юной герцогине? А может, просто тот взгляд… Я же посмотрела ему прямо в глаза за мгновение до того, как он умер.