Камбрийская сноровка - Коваленко (Кузнецов) Владимир Эдуардович. Страница 23

   Печальный продавец обещаний между тем ворчит под нос:

   — Твоя земля, великая сида — твое право. Только кто клану расходы на пергамент возместит?

   Обедали в особом заведении, не просто рекомендованном гостям и друзьям Республики — только для них. Снаружи — обычная для Кер–Сиди острая крыша, узкий фасад. Окна смотрят во двор, и правильно: нечего прохожим рассматривать посетителей. Можно ведь и камнем кинуть, и ножом… За дверью короткий коридор, слишком широкий для обороны, зато с охраной и стойкой для оружия. Дальше — пиршественная зала.

   Хозяин местный, но повар — беженец из Александрии, тот самый, что желал открыть собственное заведение. Потому, хотя кухня тут римская, доброе пиво — на месте. В Египте пенный напиток почитают простонародным, но к некоторым блюдам советуют именно пиво! Вот, пожалуй, только пиво здесь действительно хорошо. Остальные греческие изыски… Дома, в Кер–Гуриконе, кормят лучше, но здесь и сейчас надлежит ублажать не желудок — уши. Нужно поймать разговоры римлян, и если не слова, то настроение.

   Зал не создан ни для подсматривания, ни для подслушивания. Общего трапезного стола нет — ни по–камбрийски круглого, ни по–английски длинного. Столики круглые, но маленькие — за такими втроем неплохо, вчетвером терпимо, впятером тесно. Ни выгородок, ни занавесей, они только облегчают шпионство. Кому нужно надежней — может выйти во дворик, побеседовать там. И никто не спрячется за кустом: украшение двора — бассейн, и прогуливаться следует по перекинутым через сонную воду деревянным мостикам. Заодно можно выбрать рыбину потолще — ее выловят сачком и подадут под фруктовым соусом. Есть рыбу с рыбным гарумом способны, пожалуй, только истинные римляне…

   Внимательный глаз заметит, что заведение скороспело: доски мостиков еще не потеряли запах, кое–где видно не до конца ободранное машиной корье. Бассейн вообще не выкладывали, а отлили — много раствора, и камни не укладывал старательный человек — их просто навалили. Со временем стенки и дно наверняка схватит вездесущая в Кер–Сиди сланцевая плитка… вот ее делают руками. Спрос велик, и мастера–сланцерезы набрали немало учеников.

   Сейчас в зале царит некоторое оживление: обсуждают утреннее событие. Мол, к хранительнице на улице подскочила варварка, назвала сестрой — потом обнялись, и ну плакать! Окта сразу припомнил виденную в Жилой башне непривычно одетую девушку. Себя называла Анастасией… не слишком варварское имя! Немайн называла сестрой. А еще они похожи! Но что тут странного? Еще один кусочек прошлого, только и всего. Сиде, по ирландским записям, никак не меньше трех тысяч лет. Прошлое должно не то, что изредка проявляться — валиться бурным потоком, как река через пороги. Только Анастасия — человек, а значит, это прошлое — недавнее.

   Зато торговлю почти не обсуждают, и это значит, что корабли приходят и уходят в заранее оговоренные сроки, несут согласованный груз. Разве что слышатся мнения:

   — Кер–Мирддин? Ярмарка? Один корабль в год! Это, по нынешним меркам, мелочная торговлишка! Да и то, есть гильдия торговцев вразнос: скупит трюм оптом, раздаст меж своих, разложит по коробам — и в холмы. У горцев деньги есть: шерсть, кожи, сыр не слишком дороги, зато нужны всегда… Короли? А королям что, если гильдия платит за привилегию?

   Но подобные тирады редки. Обычно звучит простое:

   — Почтеннейший, зачем брать телячьи мозги, когда есть суп из кролика? Да, не хуже чем на Сицилии!

   — Привет тебе! Что задержался?

   — Этот соус. С ним пробовал? А листья боярышника пока кладут сушеные, с прошлой весны…

   — А для меня что–нибудь есть?

   — Посмотрим…

   Среди чаш и тарелок появляются дощечки — вощеные и нет. По вощеным царапают палочки деревянные, по простым деревянным сланцевые.

   — Мой трюм полон, друзья, но есть место в офицерской каюте. Небольшой тюк возьму… Что? Сланцевые палочки? Думаешь, купят?

   — Надеюсь… В дороге пишущая палочка лучше, чем перо и чернила. Не брызгает. Но — не уверен. Потому и небольшой тюк.

   — Восковая табличка тоже не брызгает.

   — Зато воск слишком легко затирается… Шансы есть!

   Тюк с несколькими сотнями сланцевых палочек нашел место на борту уходящего на Карфаген дромона. А рядом обсуждают виденное с городской стены поле. Хорошие всходы! Не ячмень, не овес… И тут знаток находится.

   — Это им Сикамб привез в прошлом году. Да, уже прозвали «греческим зерном»…

   Хорошая, мирная суета. Таким и его, Окты, город становится, только разговоры идут вокруг руды, железных криц, угля и леса. И у короля с сыном разговор такой же. Начинается с трапезы, но понемногу сворачивает на дело.

   Принцу Пеаде не нравится разведенное вино. Да еще подогретое!

   Король смеется:

   — Так римляне здесь мерзнут! Горячее пиво — гадость, лекарство. Вот и приходится вино едва не кипятить.

   — Угу. Только выходит еще хуже… Лучше уж кофе. Жаль, тут не подают: варварский напиток.

   Старательно выдергивает из карпа косточки. Это блюдо, хоть и числится римским, совершенно английское: рыба, гарнир из репы, соус. Но дело ведь не только в том, что приготовят — важно, как!

   — Все недоволен?

   — Да! Тут рыжие–ушастые с чужеземками из дальних краев ревут друг другу в плечико, а меня невеста ждет… Я даже не знаю, насколько она похожа на портрет, что нам прислали. Художники–камбрийцы умеют льстить не хуже поэтов. Если все правда, я соглашусь, что маленькое княжество на краю моря стоит больших земель на севере и прикрытой спины. Или новой дружбы… — понизил голос, — с Кентом. Здешним–то некуда деваться: они уже воюют на нашей стороне.

   Пенда вздохнул.

   — Я больше не верю саксам. Тетку свою видел? То–то. Она готовится к постригу. Отказалась ехать с нами… вообще показываться людям. Хотя это была бы лучшая месть саксу, что прожил с ней много лет, а потом вдруг приказал отрезать нос и уши, да гнать взашей только оттого, что увидел, как шурин прикрыл пару бургов на границе. И я не хочу, чтобы ты однажды проснулся на супружеском ложе — от удара кинжалом под ребро. Саксы ценят только кровное родство, свойство для них ничто, даже если христианский священник объявит мужа и жену единой плотью.

   Король замолк. После того, как он принял окончательное решение в пользу камбрийки, ему начал сниться сон: светловолосая женщина в коротком, по обычаю саксов, верхнем платье, безразлично смотрит, как Пеада — лишь чуть более взрослый, чем теперь, корчится у ее ног. Выглядывает в окно знакомого замка. Винчестер, резиденция Кенвалха Уэссекского! Сколько раз там доводилось пировать, а скоро придется осаждать. Женщина делает знак. Открываются ворота — в них влетают всадники в цветах Кента и рубят, рубят, рубят растерявшихся мерсийцев… Сыну не сказал, а с послом поделился. Говорил, все равно, посылают ли знак боги или уставший от беспокойных размышлений разум так изливает тревогу. Один сакс один раз ударил в спину. Один бритт один раз был верен — до смерти. Почему этого должно быть мало?

   Принц Пеада пожимает плечами.

   — Я не спорю. Просто хочется, чтобы у меня с женой было что–то кроме общих детей и верности…

   Пенда откидывается на спинку стула и хохочет.

   — Отец, ты чего?

   Король смахивает с лица веселые слезы.

   — Я и не знал, насколько мы переплелись с бриттами! Не думал, что тебе так запали в душу сказки, что пели сказители Кадуаллона. Знал бы, не сомневался. Это твое «что–то» для германца — болезнь, наказание, посланное богами. Для бритта — благородное безумие, дар. Счастье, даже в горе и вечной разлуке. Помнишь песню о Тристане и Изольде? По глазам вижу — да. Значит, дар богов? А где у нас ближайшая бриттская богиня? Бегает где–то в округе. То–то! Еще спрашиваешь, почему мы заехали сюда перед Кер–Мирддином?